В это время дедушка шел на первую прогулку с Флоппи.
— Ну-с, юноша, какие планы на сегодня? — сказал дедушка. — Идем в школу или нет?
С тех пор как мне исполнилось четыре года, дедушка, встречая меня по утрам, всегда задавал один и тот же вопрос. Иногда мне это надоедало, иногда я не обращал внимания, тем более что никакого ответа дедушке не требовалось. Он задавал свой вопрос и шел дальше с Флоппи, которая с невероятной скоростью перебирала лапами, чтобы не отставать от него.
Едва завидев дедушку, мама перегородила ему дорогу, сказала, что очень спешит, и оставила меня на тротуаре рядом с ним.
— Превосходно, — сказал дедушка, — мы отлично пройдемся, не правда ли, Тонино?
И мама тут же уехала. За четверть часа мы дошли до парка и вернулись обратно. Дедушка не просто шел со сверхъестественной скоростью, но, как только Флоппи пыталась присесть, он тянул поводок и командовал: «Марш!» Флоппи так и застывала с лапой в воздухе, не успев закончить свои дела.
Остаток утра был таким скучным, что даже школа казалась мне раем. Час я провел на рынке с бабушкой Антониэттой, которая покупала овощи для супа, и с Флоппи, которая каждую секунду останавливалась и что-то нюхала, еще час — за приготовлением овощей, потому что бабушка Антониэтта со своей панической боязнью микробов очень долго их мыла.
В час, когда я уже не знал что и делать, позвонил папа и пригласил меня на обед. Он заказал мне пиццу и картошку и устроил допрос насчет мамы. Папа спрашивал, как она, как спит и грустит ли. С тех пор как они разошлись, он всегда так делал.
«Мама скорее не грустная, а злая», — рассказал я ему, — и все из-за этой повестки из суда.
А потом попытался объяснить ситуацию с судом и изложить план войны. Папа сразу все понял и, как только пришла мама, спросил, как все прошло и не нужна ли ей помощь.
— Нет, спасибо, — сказала мама. — Все нормально.
По дороге домой я спросил, победили ли мы и можно ли теперь спать спокойно.
— Ну что ты! — ответила она. — Они перенесли слушание на месяц. До ноября.
Когда я рассказал об этом папе, он, вместо того чтобы рассердиться на мамино вранье, рассмеялся и сказал, что этого следовало ожидать.
— Она никогда не изменится! Все хочет делать сама, как ее отец.
С некоторых пор папа очень странно вел себя с мамой. То, что раньше его бесило, теперь вызывало у него смех. Со мной он был совсем другой и часто раздражался, но с мамой никогда. Мне это казалось несправедливым, и однажды я сказал ему об этом.
— Дедушка Оттавиано говорил, что мы не должны позволять женщинам вытирать об себя ноги, иначе они нас затопчут.
— Это зависит от ситуации, — ответил папа. — У мамы сейчас сложный период, поэтому она нервничает. Нужно иметь терпение.
Я честно пытался, но было не так-то легко. Весь октябрь мама нервничала, писала мэру и в газеты — а ей никто не отвечал. Тогда она писала снова и снова.
В школе все знали о предстоящем суде и поддерживали нас. Каждый день учительница спрашивала:
— Ну что, Тонино, есть новости?
Я отвечал, что нет, и она говорила:
— Это хороший знак, вот увидишь.
Не знаю, где она его находила, но ее уверенность передавалась и мне, и даже немного маме.
Но в конце ноября тот судья, который должен был нас защитить, постановил, что прав мэр и что муниципалитет может забрать дедушкину землю.
Мама не спала всю неделю, папа все время звонил, учительница сожалела, что ошиблась, а я написал в тетрадке, что если бы люди вместо машин использовали, например, вертолеты или летающие велосипеды, отпала бы нужда продлевать дорогу и забирать чужую землю.
В то время мне часто снились кошмары, и я просыпался с криком. Иногда я их помнил и рассказывал маме, иногда нет. И это были самые страшные сны, потому что я не мог их прогнать. Но однажды мне приснился чудесный сон — это было незадолго до решения суда.
Мне снилось, что дедушка качался на самой высокой ветви вишни. Он махал мне рукой и говорил: «Прыгай. Не бойся». Я стоял на земле и смотрел на него.
«Давай, прыгай!»
Тогда я подпрыгнул и почувствовал, что начинаю забираться наверх. Дедушка махал мне рукой, и я все лез и лез. Это было все равно что летать.
Потом я услышал голос бабушки Теодолинды:
«Не съедайте всю вишню, я хочу сделать варенье». А дедушка начал вытаскивать из карманов горсти вишни и кидать их вверх.
«Возьми, — говорил он. — Я дам тебе сколько захочешь».
Я бросался за вишней и кувыркался в воздухе, а дедушка смеялся и повторял: «Бери, бери!»
Дедушкин живот был большой, как воздушный шар, и поэтому он держался в воздухе. Вишни спускались сверху, как на парашютах, и оседали на ветках. «Бери, бери!»
Пока дедушка кидал вишню, его живот сдувался и сам он уменьшался.
«Хватит, дедушка, не надо больше!»
«Не волнуйся, Тонино, бери сколько хочешь!» Вишни продолжали падать, а дедушка становился все меньше и меньше, и в конце концов я уже не мог его разглядеть.
— Дедушка, ты где? — закричал я.
— Я здесь, Тонино, я здесь, с тобой, — ответил мне голос дедушки.
Я резко проснулся и почувствовал, как сильно бьется сердце, но мне не было страшно, и я по-прежнему слышал голос дедушки, который повторял: «Я здесь, Тонино, я здесь, с тобой».
Может быть, чтобы успокоиться, мама решила поехать со мной на Рождество в горы. Папа очень обиделся, и, думаю, бабушка с дедушкой тоже, ведь это было первое Рождество, которое мы проводили не с ними. Когда папа позвонил, мама сказала:
— Зачем я разводилась, если даже не могу уехать отдыхать, когда мне хочется?
— А мой сын? — спросил папа.
— Вообще-то мы не собираемся убегать. Если хочешь, можешь навестить его.
Но папа ненавидел горы и холод. Он сказал, что лучше поедет куда-нибудь на рыбалку. Мама обиделась:
— Но почему, если минуту назад ты сказал, что Рождество без Тонино…
Папа что-то ответил, и мама бросила трубку.
Когда папа приехал, чтобы забрать меня на выходные, у него было такое же лицо, как у дедушки Оттавиано, когда доктор запретил ему курить сигары из-за бронхита.
«Что у тебя с лицом? Ты похож на побитую собаку!» — говорила ему бабушка. Потом снова смотрела на него и вздыхала: «Ну, выкури одну!».
Она не знала, что дедушка и так курит тайком в курятнике (однажды я обнаружил его там, когда ходил смотреть на Альфонсининых гусят).
— Дедушка, мама говорит, что курить сигары очень вредно!
— Что значит «вредно» — это лучшее лекарство от бронхита! Но ты никому об этом не говори.
И действительно, дедушка быстро выздоровел, а доктор сказал, это потому, что он бросил курить. Поэтому дедушка продолжал делать лицо «побитой собаки» и украдкой курить в курятнике.
В общем, хотя папа и расстроился, я был ужасно доволен, что мы едем в горы. Раньше я никогда не бывал там зимой, и стал рассказывать папе о своих планах. Папа сказал, что все это прекрасно, и повторил эту фразу раз десять. Даже когда я рассказал ему, что мой одноклассник в прошлом году, катаясь на санках, разбил ногу о дерево…
— Но, папа!
— Ах, да! Что-что?
В общем, он был не в лучшей форме. Но в результате и мама, по-моему, не очень-то отдохнула. Она почти все время сидела на солнце, болтая с двумя синьорами. Одна из них, Лилли, все время была в бигудях, а другая, Лалла, — в темных очках, которые напоминали фары мотоцикла. После разговоров с ними мама часто фыркала и говорила, что невозможно все время выслушивать их жалобы. Я дружил с очень симпатичными сыновьями этих синьор, которые на своих мамаш были совершенно не похожи. Мама даже говорила, что, видимо, их случайно перепутали в роддоме.
— Представь себе, какая неприятность, — говорила она, — получить вместо своего ребенка какого-нибудь Лилло или Лалло!
Иногда мама смеялась и шутила, но часто она была молчалива и грустна. Однажды я увидел, что она со слезами на глазах смотрит на елку, которая стояла перед отелем:
— Ты плачешь?
— Нет, это от ветра.
Но никакого ветра не было, светило солнце, оно обжигало лицо и так озаряло снежинки на деревьях, что они напоминали множество зажженных лампочек. Неожиданно мама спросила:
— Помнишь, какое было замечательное Рождество, когда мы были все вместе?
Я ответил, что помню, но не очень хорошо. На самом деле я вспомнил прошлое Рождество у дедушки дома, когда Феличе была наряжена как новогодняя елка.
— Как елка? — спросила синьора Лалла, которая в этот момент подошла к нам. — А Феличе — это кто? Ваша подруга?
— Да, — ответила мама, — это подруга детства. Ей примерно столько же лет, сколько этой елке, правда, Тонино?
— Да, но Феличе гораздо красивее. Это вишня, — объяснил я синьоре Лалле, чтобы было понятнее.
— Вишня? — сказала она недоуменно и тут же побежала к синьоре Лилли, чтобы пересказать ей все.
— Неплохо, теперь они на некоторое время оставят меня в покое! — решила мама.
Действительно, на следующий день синьора Лалла пересела на другой шезлонг и начала разговаривать с другой синьорой, и с мамой осталась только синьора Лилли. Но всего на несколько дней, потому что нам уже было пора возвращаться домой.
Была б моя воля, я бы остался в горах еще на год, так мне там понравилось. Но мама нашла тысячу причин, чтобы мы уехали на пару дней раньше.
Я понял, как ей было скучно и как хотелось домой, когда, приехав к бабушке с дедушкой, она начала говорить всем приятные вещи и даже приласкала Флоппи — это было очень странно. Потом мама начала работать в огороде вместе с Эмилио и что-то сеять на весну. Кроме того, она совсем перестала говорить о решении суда. Так мы и забыли о нем, продолжая заниматься своими делами, как будто ничего и не произошло.
Пока 13 марта не пришла повестка.
В то утро в восемь часов полицейский, которого я каждое утро видел около школы, принес маме для подписи бумагу. Тут же начался спор. Мама говорила: «Мы уже посеяли на будущий год», а полицейский отвечал: «Это закон». Мама говорила: «Это произвол!», а полицейский отвечал: «Я тут ни при чем». И так далее, и так далее. Пока они спорили, приехала машина, из нее вышли двое мужчин и начали доставать колышки и что-то еще.
— Как так, вы что, прямо сейчас начнете? — спросила мама.
— Да, синьора, завтра приедут экскаваторы, — сказал один из них, у которого лицо было как у бобра. Он казался очень довольным.
— Какая гнусность! Я сейчас же иду к мэру!
— Как хотите, синьора, вы сами знаете, что это бесполезно, — сказал полицейский. — Так постановил суд.
Потом он погладил меня по голове и сказал, что может отвезти меня в школу. Мама кивнула головой и стала смотреть, как те двое направились к дедушкиному огороду.
— Какое счастье, что он умер! — услышал я.
Всю дорогу я думал о том, как убить полицейского, отнять у него пистолет и побежать домой, чтобы убить двух других. Сначала того, с лицом бобра.
Но мы приехали в школу, а я так ничего и не придумал. Все утро я спрашивал у моего соседа по парте, который час, пока не прозвенел звонок. Вернувшись домой, я увидел папу. Он следил, как люди втыкают в землю колышки.
— Ты только посмотри, какой кошмар! — воскликнула мама. — Они все затоптали, хуже слонов!
— Они возьмут только четверть земли, — сказал папа, чтобы ее утешить.
— Но когда приедут экскаваторы, они все разрушат!
Мама была права.
На следующий день, когда мы завтракали, приехала машина с теми же двумя людьми, а сразу после них — два почти новых экскаватора, за рулем которых сидели рабочие в оранжевой одежде. Мама притворилась, будто ничего не видит, и продолжала есть, а я, наоборот, выбежал во двор.
— Куда ты?
— Экскаваторы! — закричал я.
Я всегда любил машинки, и уже тогда у меня была куча разных моделей. Но играть — это одно, а видеть своими глазами — совсем другое. В общем, я смотрел на экскаваторы и думал о том, как бы остаться дома, чтобы посмотреть на их работу. Да, я думал именно об этом, когда человек с лицом бобра позвал двоих в оранжевом и сказал:
— Теперь поезжайте туда, срубите дерево и продолжайте копать.
Они имели в виду Феличе.
— Но это вишня дедушки! — возразил я.
А может, я этого и не сказал, только подумал. Я так испугался, что не мог пошевелиться, просто смотрел на экскаваторы, и все тут. Тем временем люди снова завели моторы и начали манипулировать ковшом. Они были в ста метрах от вишни, и я не знал, что делать. Потом экскаватор тронулся, и я… не знаю, что со мной стряслось, как будто я почувствовал толчок сзади.
— Мама! — завопил я изо всех сил и побежал к Феличе.
Я услышал крик: «Эй, что ты делаешь?», а потом как меня зовет мама. Но к тому моменту я уже был на нижних ветвях.
Сейчас я не могу объяснить, как мне удалось так быстро забраться на дерево: может, Феличе сама нагнулась ко мне, или дедушка меня подтолкнул. Но я помню, что все руки у меня были исцарапаны в кровь, — правда, заметил я это уже позже. Тем временем человек с лицом бобра и другие подошли к дереву и хотели снять меня, поэтому я перебрался повыше.
— Пусть спускается, а не то я вызову пожарных.
— Они хотят срубить вишню, — сказал я маме.
— Что? Но мне обещали не трогать дерево!
— Мы не можем начать работу, пока оно тут торчит.
— Тогда уходите отсюда и оставьте нас в покое.
— Слушайте, у меня нет времени. Пусть ребенок спускается, или…
— Или? — прошипела мама. — Срубите дерево вместе с ребенком? Почему бы и нет?
Человек выругался, развернулся, сел в машину и уехал.
Остались я, мама, два человека из экскаваторов, Альфонсина и Оресте, которые пришли поглазеть на зрелище.
— Тебе не холодно? — спросила мама.
На мне были только майка и трусы, но, к счастью, светило солнце. Я ответил ей, что все в порядке. Так мы подождали некоторое время, пока не вернулся человек с лицом бобра, а вместе с ним полицейская машина и грузовик с пожарными.
Бобер, двое полицейских и двое пожарных подошли к дереву и уставились на меня. Потом один полицейский сказал маме:
— Синьора, вот приказание мэра. Нужно начать работы, и он должен слезть. Иначе его снимут пожарные.
Я увидел, что мама начинает волноваться.
— Тонино, пожалуйста…
— Я не спущусь, потому что они хотят срубить вишню, — повторил я. И чем больше я это повторял, тем больше убеждался в собственной правоте.
Тогда из грузовика вышли пожарные и выдвинули лестницу. Потом один начал подниматься. Я ждал, пока он приблизится, а потом перелез на другую ветку. Пожарные передвигали лестницу, и я перемещался вместе с ней. Я слышал голос дедушки: «Думай, что ты птица, думай, что ты кошка, думай, что дерево — твой друг».
Так я и двигался: то вверх, то вниз. А пожарные вертели своей лестницей во все стороны, но так и не смогли до меня добраться. Наконец я оказался на верхушке.
— Это слишком опасно, — сказали пожарные. — Ребенок может упасть, — и остановились.
Мама смотрела на меня расширенными от страха глазами, но ничего не говорила. Только когда человек с лицом бобра пнул Альфонсину, которая подошла поближе, она закричала:
— Только посмей еще раз ее тронуть!
— Плевать я на нее хотел, — сказал он. Потом сплюнул на землю и пошел говорить с людьми из экскаваторов.