— Бесследно?
Ая незаметно под широким плащом ухватилась за левую руку, которая была тщательно прикрыта, как и всегда. При слове «бесследно» холодная, гордая графиня невольно дотронулась до известного места на руке. Мраморное прекрасное лицо ее сделалось под маской еще холоднее. Маленький рот с обольстительными пухлыми губами злобно передернулся. Казалось, что под этими прекрасными чертами таился смертельный яд.
Рука ее опустилась от невольно тронутого ею места, сатанинская улыбка мрачно задрожала на ее устах: так луч солнца блестит сквозь грозовые, свинцовые тучи. Взоры Аи следили за голубой рыбачкой и за домино.
Франциско Серрано был удивлен и испуган, когда заметил, что королева Изабелла одета тоже в голубой цвет. Он понимал, как неосторожно поступала она, надев его цвет, тогда как принц Франциско был в зеленом костюме, сиял изумрудным убранством! Что если Мария Кристина заметит сходство их костюмов. Что если оно бросится в глаза принцу?
Серрано обрадовался, когда увидел, что между гостями было еще несколько голубых домино, кроме него, но потом ему пришло в голову, что именно вследствие этого Изабелла не могла узнать его.
Тогда он начал следить за ней так пристально, как только позволяла толпа масок и скоро отделился от своих друзей, Прима и Топете, бывших до сих пор вместе с ним.
Королева шла под руку со своим кузеном, но должно быть, беседа их не была оживленной, потому что она начала оглядывать всю толпу. Вдруг она как будто нашла, кого искала, подошла к фонтану, вблизи которого стояла королева-мать, отпустила принца и остановилась на минуту в ожидании. Голубое домино подошло к прелестной рыбачке.
— Ты носишь один цвет со мной, прекрасная маска, — прошептал Серрано, притворяясь, что не узнает королеву, — позволь мне поэтому предложить тебе руку!
— Сперва дайте мне вашу ладонь! — отвечала королева вполголоса и нарисовала Ф и С на руке Серрано.
Франциско, как будто придумывая и соображая, отвернулся от прелестной Изабеллы, голубые глаза которой с обожанием смотрели на него. Она взяла его под руку и теперь в восхищении шла рядом с молодым, прекрасным дворянином, которому принадлежало ее сердце.
Через несколько минут Франциско медленно и взволнованно взял маленькую ручку своей донны и нарисовал на ней К и И.
Изабелла кивнула головой, точно обрадовавшись, что Серрано теперь узнал ее.
— Я узнала вас тот же час, а вы должны были несколько времени ходить и говорить со мной! — шептала она.
— Не мог поверить счастью, что королева выбрала один цвет со мной!
— Этот знак моей милости был необходим и для меня же самой! Как бы вы нашли меня иначе в толпе масок… как бы я вас узнала? А ведь я хотела поговорить с вами! — прошептала прелестная Изабелла и вдруг, опомнившись, покраснела под маской.
Франциско обомлел от восторга.
— О, зачем не могу я упасть на колени перед вами и покрыть вашу королевскую руку поцелуями? — сказал он, взволнованный, и забывшись пожал руку Изабеллы. Он с испугом заметил, что она отвечала на его пожатие — не ошибся ли он? Нет! Молодая, расцветающая, очаровательная королева любила его.
— Здесь, в зале, очень жарко дон Серрано, — шепнула она.
— Позволите ли вы мне провести вас через приемную гостиную на террасу?
— Да, пройдемте незаметно в парк. Помните, дон Серрано, я с вами уже раз шла по парку.
— В ту ночь, когда вы с маркизой захотели посетить улицу Толедо…
— И когда алхимик сказал мне такие ужасные вещи. Каждое слово его запечатлелось в моей памяти! А знаете ли вы также, дон Серрано, что с тех пор я много думала о вас, что я испытывала за вас страх и беспокойство, что я радовалась, когда вы въезжали во двор? Нет, вы этого ничего не знаете!
— А амулет ваш, спасший мне жизнь? О, королева, как благодарен я вам за все!
Рыбачка и домино одинакового цвета пошли на освещенную матовыми, разноцветными огнями террасу, по которой тут и там попарно ходили маски.
В аллеях парка также были гости, преимущественно вблизи великолепно освещенного фонтана, водяная пыль которого искрилась и блестела миллионами бриллиантов.
— Пойдемте лучше вот в эту аллею, она менее оживлена, дон Серрано, а после шума и толкотни в зале приятно насладиться минутой спокойствия.
— Как вам угодно, королева, — прошептал Франциско и, огибая душистую рощу, посреди которой возвышались тенистые сосны, повел счастливую, влюбленную Изабеллу сперва вниз, по освещенной террасе, потом в более темную аллею парка, где направо и налево виднелись слабо освещенные беседки.
Франциско был взволнован, сердце его сильно и громко стучало, он в эту минуту чувствовал только то, что под руку с ним шла недавно расцветшая, чудная женщина, что эта женщина была королева, молодая, прекрасная, любившая его.
Кто устоял бы в эту минуту против наслаждения вести под руку эту страстную молодую королеву?
Франциско Серрано забыл все, что связывало его с прошедшим, забыл свою прежнюю, когда-то столь пламенную, любовь, забыл и своего ребенка…
Бедная Энрика! Жестокая женщина похитила у тебя твое дитя, а прекрасная юная королева отняла у тебя Франциско.
В ту минуту, когда дон Серрано упав на колени, покрывая поцелуями трепетавшую ручку Изабеллы, в аллее послышались шаги.
— Сюда идут! Дон Серрано, прошу вас, уйдите!
— О, королева, за минуту такого счастья можно перенести все!
— Идут маски! Ради всех святых, встаньте и скорее ступайте в эту темную боковую аллею!
— Вы приказываете, я повинуюсь с тяжелым сердцем! Но дайте мне надежду, что в другой раз я буду иметь счастье быть у ваших ног! — быстро прошептал Франциско.
Изабелла отколола розу с груди и подала Франциско. Он прижал ее к губам и скрылся в темной сосновой аллее.
Королева медленно направилась к террасе. Со стороны рощи к ней приближались две маски, доктор и гадальщица.
— Он исчез, он ускользнул от нас! — тихо прошептала гадальщица доктору и повернула в освещенную аллею, ведшую к фонтану. Патер Маттео подошел к королеве и выразил удивление, что она одна в парке.
— В зале так душно, — с досадой ответила Изабелла, — я сошла в парк, чтобы отдохнуть.
— И совершенно одна? Не взяли с собой никакой статс-дамы? Вы легко могли простудиться вечером в парке, ваше величество!
— Я сейчас возвращусь в залу! А у статс-дам сегодня слишком много хлопот и для самих себя!
В то время как Изабелла с патером приближались к террасе, дон Франциско Серрано вышел из лабиринта садовых аллей к фонтану, чтобы также возвратиться в зал.
Несколько пар масок, шутя и болтая, ходили взад и вперед по широкой главной аллее. Франциско прошел мимо них.
Вдруг он почувствовал, что кто-то слегка дотронулся до его плеча; но он не обратил внимания, всецело занятый молодой, очаровательной королевой, от которой его так грубо оторвали.
— Дон Серрано! — явственно прошептала незнакомая маска, закутанная красным плащом.
Он остановился и оглянулся в изумлении.
— Дон Франциско Серрано, подождите минуту! Или ваша новая любовь влечет вас так неодолимо, что вы не только совершенно забыли про первую, но даже не можете остановиться на минуту?
— Кто ты такая, маска, что знаешь меня? — спросил Франциско, удивленный и испуганный.
— Гадальщица, как видишь!
— Ты, кажется, умеешь прочитывать на масках имена гостей?
— Если вам угодно, умею! Вашу руку, дон Серрано!
— К сожалению, я спешу, прекрасная маска.
— Вы любите королеву и не можете вынести ни минуты разлуки с ней!
— Кто осмеливается говорить это? Я хочу знать, кто ты такая!
— Женщина, довольно с вас! Вспомните об Энрике! Франциско вздрогнул. В ту самую минуту, когда он,
полный страсти, спешил вслед за Изабеллой, к нему вдруг подошла маска с упреком, с напоминанием, глубоко поразившим душу его.
— Энрика ищет вас! С искренней любовью и с трогательной верностью разузнает она о вас повсюду! Все искушения, которые манили ее, она оттолкнула твердо и сознательно, душа ее принадлежит одному вам, вы являетесь ей во сне, к вам стремятся все ее желания! Возвратиться к вам, найти вас, быть принятой вами с прежней горячей, несказанной любовью — вот единственная цель ее жизни! — шептала Ая своим задушевным голосом, по ее воле глубоко проникавшим в сердце всякого, кто ее слушал.
— Кто ты такая, маска, что напоминаешь мне теперь об Энрике? — спросил Франциско.
— Не старайтесь узнать, дон Серрано, никогда не узнаете! Довольно с вас того, что я говорила вам: Энрика ищет вас! С окровавленными ногами, раздирая платья о колючие кусты, идет она по вашим следам. Она не знает, где вы находитесь, она не знает, что вы таете у ног королевы!
Франциско вздрогнул, лицо его вспыхнуло под маской.
— Я должен знать, кто ты, маска, что осмеливаешься…
— Говорить правду? Не подымайте вашей руки, дон Серрано, чтоб отдернуть мою маску! Вы совсем забыли бедную Энрику, но если ее образ исчезает перед блеском, манящим вас, то вспомните, по крайней мере, вашего ребенка…
Гадальщица знала все. Она одним словом могла погубить его. Франциско убедился в этом с изумлением и ужасом.
Кто была эта непонятная женщина?
Он в раздумье стоял на одном месте, в сердце его начал оживать образ бедной, ищущей его Энрики. Он видел, как блуждал, стараясь рассмотреть его, ее прелестный кроткий взгляд. Он видел, как краснели от слез те самые глаза, про которые он, бывало, полный горячей любви, говорил, что солнце сияет, когда Энрика откроет их.
— Где она, где мое дитя? Я должен увидеть их обеих!
— Я с часу на час жду известия о них, подожди, скоро узнаешь!
— Кто ты, всемогущая женщина! Напрасно стараюсь я припомнить тебя, напрасно я смотрю на твою высокую, царственную фигуру, которую ты стараешься согнуть, и прислушиваюсь к незнакомому звуку твоего голоса.
— Не припоминай, не прислушивайся! Подумай об Энрике, подумай о твоем ребенке!
— Если ты женщина из плоти и крови, то… — Франциско, не помня себя от волнения и любопытства, хотел сорвать черную маску с лица, но она ловким движением уклонилась от него.
В эту минуту, когда голубое домино хотело пуститься за быстро удалявшейся гадальщицей, ему заслонил дорогу длиннорукий Пьеро, преследуя прекрасную Коломбину, убегавшую от него. Потом его окружила целая толпа масок, так что он должен был отказаться от своего преследования незнакомой гадальщицы. Он издали еще раз увидел ее в толпе, она насмешливо кивала ему, и ему показалось, что до него доносились слова:
— Подумай об Энрике, подумай о вашем ребенке! Потом она внезапно скрылась у него из глаз.
ДВОРЕЦ САНТА МАДРЕ
Между тем Нарваэц, герцог Валенсии, приобретал все больше и больше влияния не только на королеву-мать, но и на молодую королеву. Хотя этого черствого человека, никогда не испытавшего любви и вообще неспособного к теплому чувству, имели право упрекнуть в жестокости, но всеми было признано, что он человек честный и, при всем своем честолюбии, неподкупный.
Мария Кристина уважала и ценила в нем энергию, с которой он в несколько недель сумел освободить ее от тягостной опеки герцога Эспартеро, и строгую дисциплину, и изумительный порядок, водворившиеся в войске, благодаря его железной руке.
Эта строгость была в высшей степени необходимым нововведением, потому что в отдельных частях войск беспрестанно вспыхивали всякого рода недовольства и маленькие мятежи, которые принимали опасный характер, потому что переодетые шпионы дона Карлоса помогали недовольным деньгами и провиантом.
История внесет в свои летописи, что этот генерал с холодным, неподвижным лицом и с безжизненным взором сильной рукой боролся против мрачного влияния инквизиции, старавшейся опутать мадридский двор своими сетями, и одержал многие тяжело доставшиеся ему победы.
На широкой мало оживленной улице Фобурго возвышалось мрачное, неприветливое здание, которое все старательно избегали. Дворец инквизиции пользовался недоброй славой и наводил на всех ужас. Доминиканский монастырь и знаменитый дворец Санта Мадре, весь залитый кровью при Филиппе и Фердинанде, находились в одной и той же ограде.
В царствование упомянутых королей улица Фобурго совсем опустела, точно вымерла, потому что никто не хотел жить поблизости от страшного дворца инквизиции. Хотя жертвы всегда приводились ночью, и ночью же совершались все казни и пытки, но одна мысль, что вдруг донесутся до слуха жалобные стоны и крики умирающих, отравляла жизнь соседних обитателей. Поэтому все предпочитали селиться на других улицах, чтобы быть подальше от страшного дворца Санта Мадре. Он был наполнен народом еще при отце Изабеллы, но в последние годы, под управлением Марии Кристины, в нем царила темная, скрытая от взоров света, деятельность.
Последуем на улицу Фобурго, вслед за сгорбленным, плотно закутанным в рясу монахом, который поспешным шагом идет под тенью домов.
Была полночь. Луна ярко освещала плоские крыши и одну половину широкой улицы, которую избегал монах. По-видимому, он совершил далекое путешествие, его шляпа с широкими полями покрыта пылью, на ногах у него сандалии, и он опирается на посох. Несмотря на усталость, он широко шагает и, наконец, достигает высокой старой стены, которая тянется вдоль улицы Фобурго, на расстоянии, по крайней мере, пятисот шагов.
Толстый низенький монах подошел к углублению стены, где устроена дверь, и позвонил. Ожидая, когда к нему выйдут, он обернулся, и яркий лунный свет упал на его безбородое мясистое лицо.
На вид ему было лет двадцать пять. Маленький широкий нос над добродушными толстыми губами придавал его лицу хоть вульгарное, но внушающее доверие выражение. Можно было бы даже назвать круглое лицо монаха приветливым, если бы глаза его, которые довершали впечатление своим косым взглядом, не заставляли невольно усомниться в его добродушии. Он старался держать глаза опущенными, но когда незаметно подымал их, то в них отражалось столько коварства и хитрости, что даже его спокойная, обдуманная речь не могла заставить забыть этот взгляд.
Наконец, послышались шаги: кто-то приближался на звон колокольчика по каменным плитам монастырского двора. Ключ с треском повернулся в замке старой толстой двери.
— Кто там? — спросил грубый голос изнутри.
— Брат Кларет из доминиканского монастыря в Бургосе, — отвечал монах. Это был тот самый погонщик ослов, которого на наших глазах, несколько месяцев тому назад в трактире «Рысь» поймали на воровстве. В эти несколько месяцев он не только переменился наружно, вследствие беззаботной монастырской жизни, но и внутренне стал совсем другим человеком.
— Да благословят святые твое прибытие, брат Кларет!
— И да укрепят твою душу, брат привратник! — заключил входящий монах благочестивое приветствие.
Яркий свет луны заливал пустынный широкий монастырский двор, так что он неприятно резко отделялся от темного силуэта старого здания, возвышавшегося перед Кларетом. Направо и налево от каменной дорожки находились две травяные лужайки, а еще далее, позади них, шли по обе стороны монастыря колоннады, освещенные луной.
Каменная дорожка вела к узенькой двери монастыря с остроконечным сводом. Точно такие же своды имели и узкие, запертые решетками окна здания, которые казались ветхими. Дверь нижнего этажа вела в коридор, выложенный Каменными плитами и уставленный толстыми колоннами, к которым справа и слева примыкали запертые комнаты братьев ключников и хозяйственные службы. В глубине виднелись лестницы, которые вели в молитвенную залу. Кельи монахов были разбросаны по всему обширному зданию, плоская крыша которого, украшенная почерневшими зубцами, подряхлела от времени.
В ту минуту, когда брат привратник запер за Кларетом крепкую, обитую железом дверь, с башни, находившейся над входом, послышался серебристый звук монастырского колокола, звонившего к заутрене. Узкие окна в несколько минут осветились, и тронулось длинное торжественное шествие поющих монахов, к которому должны были примкнуть все, даже Кларет и привратник. Они выходили один за другим с переднего двора с обнаженными головами, так что лысины их издали светились. Пристально уставившись глазами в текст книги, которую держали перед собой в левой руке, они пошли через наружный монастырский двор, вдоль колоннад и, наконец, скрылись в молитвенной зале наверху.