Вдруг силой течения выбросило на твердую землю бедную измученную женщину, для которой счастье в жизни светило так непродолжительно, последнее время дни ее проходили в страхе и бедствиях. У нее похитили ребенка, величайшее сокровище, и преследовали как детоубийцу за то, что она так сильно и самоотверженно любила Франциско. Но несчастная, измученная Энрика не осушила до дна чаши страданий, ибо волны ее выбросили на тот низкий островок, на котором, находилась хижина одноглазой Марии Непардо.
Энрика, бледная и неподвижная, лежала среди кустов и пальм на плоском берегу острова. Утренний ветер скользил по ее смертельно-бледным чертам, а волны еще орошали ноги несчастной.
Старая Мария Непардо покинула остров при наступлении ночи, после того как посланный графини генуэзской вручил ей кольцо, при получении которого она должна была отдать ребенка, порученного ей прекрасной графиней.
Она дала ответ посланному осторожной Аи, что она уже обо всем позаботилась и что девочка хорошо упрятана, это значило, что поставщица ангелов медленно уморила ее, так же как и многих детей до нее.
Девочка Энрики относилась к одноглазой старухе с доверием и любовью, чего никогда не оказывали ей другие дети, и Мария Непардо почувствовала к этому ребенку расположение, которого она сама не могла себе объяснить. Она, не имевшая никогда детей, начала обращать всю свою любовь, без которой она до сих пор так легко обходилась, на вверенного ей ребенка.
Старая одноглазая женщина наслаждалась нежными словами, ласками и доверием невинного ребенка, и ей скоро понравилось, что болтливая девочка ее обнимала и целовала.
Как должен был этот ребенок быть одинок и несчастен, если он мог так доверчиво полюбить страшную Марию Непардо! Вместо того чтобы лишить этого ребенка всего необходимого и поступать с ними так, как она поступала со всеми детьми до него, Мария Непардо, напротив, стала с необыкновенной любовью и заботой ухаживать за бедной девочкой, тронувшей каменное сердце старухи. Из разговора с незнакомой знатной донной одноглазая Непардо ясно поняла, что маленькая Мария обречена на смерть, несмотря на кольцо, но старуха никак не могла решиться на это преступление, хотя с самого начала несколько раз пробовала морить голодом милого ребенка, ласково протягивавшего к ней ручки.
Поэтому, когда в тот вечер Иоаким явился, чтобы в обмен на кольцо получить от нее маленькую Марию, одноглазая старуха обманула его, сказав, что ребенок хорошо упрятан, впрочем, она думала этими словами вполне угодить незнакомой донне.
Она взяла кольцо и оставила у себя маленькую Марию. Когда посланный удалился, она нагнулась над спавшей девочкой и задумалась.
Ей пришло в голову, что ребенок, которому донна придавала так много значения, может подвергнуться опасности, живя на ее острове. Незнакомка может внезапно явиться и, найдя у нее ребенка, уничтожить его, тем более что донна эта казалась ей приближенной ко двору.
Одноглазая старуха стала думать о том, как бы лучше спасти маленькую Марию от преследований страшной женщины, и решила тотчас же покинуть остров, так как донна могла еще прийти к ней ночью.
Завернув свою любимицу в темный платок, Мария Непардо направилась к маленькой лодочке, которую она всегда использовала под прикрытием ночи, уложила в нее голубоглазую Марию с такой заботой и осторожностью, каких едва можно было ожидать от этой преступницы. Затем взялась за весла как можно тише, чтобы не разбудить ангела, которого она на этот раз не вела к смерти.
Мы видим очень Часто, что в груди таких натур, как Мария Непардо, бьются два совершенно различных сердца. Насколько она была отвратительна, зла и мстительна, настолько любила и охраняла маленькое существо, воскресившее своими ласками совсем почти умершие хорошие качества сестры палача.
Весло одноглазой старухи бесшумно опускалось в воду, между тем как глаз ее старался рассмотреть обыкновенно пустынный берег, чтобы убедиться, не наблюдает ли кто за ней. Ночь была такая бурная и темная, что она едва могла держаться направления к Прадо Вермудес и положительно не видела берега.
На соседних колокольнях пробило девять часов. Вдруг старая Мария Непардо увидела, что течение реки привело ее к той стороне берега, где стоял отгороженный двор старого Вермудеса.
Одноглазая старуха содрогнулась от ужаса при виде низкого строения, в котором однажды палач раскаленным железом коснулся ее глаз. Она боролась с волнами, она гребла изо всей силы, чтобы удалиться от того места, с которым были связаны для нее самые страшные воспоминания.
Но буря с каждой минутой становилась все сильнее и сильнее, дождь проникал даже под покрывало маленькой Марии.
Вдруг сломалось весло и в руках старой Непардо остался только коротенький обломок; волны вполне завладели лодочкой и с силой выбросили ее на берег.
Маленькая Мария громко вскрикнула. Старая Непардо услышала шаги, приближавшиеся от двора старого Вермудеса к тому месту, где остановилась лодка. Старуха с гневом и ужасом увидела своего брата в сопровождении слуги, несшего факел, направлявшегося к тому месту, где она, с ребенком на руках, старалась встать на твердую землю.
Старый Вермудес услыхал шум, производимый ударами весел, и крик маленькой Марии. Он взял с собой одного из слуг, чтобы с помощью факела узнать, что происходит на его берегу. Одноглазая старуха старалась скрыться, но волны унесли лодочку с быстротой молнии.
Вермудес увидел, что какая-то женщина пробирается вдоль низкого строения, и потому, взяв факел из рук слуги, он велел ему догнать женщину и узнать, кто она такая.
Отцовский дом, из которого Мария Непардо была выгнана с проклятием, был ей отлично знаком. Она знала в нем и во дворе его каждый угол, каждый поворот. И потому она пробежала как можно скорее мимо дома, чтобы достигнуть ворот изгороди. Но она слышала уже, как к ней приближался слуга, и решила, если он ее поймает, не давать ребенка в руки палача, не оставлять маленькой Марии в этом проклятом доме.
— Но кто осмелится отнять у меня ребенка, — подумала она вдруг и мужественно решилась обернуться навстречу своему преследователю и приближавшемуся Вермудесу.
Чтобы лучше рассмотреть сгорбленную женщину, глаз которой сверкал молнией, палач приблизил факел к ее лицу и вдруг побледнел — он в первый раз увидел Марию Непардо после ужасного наказания, совершенного им над ней.
При борьбе с бурей и волнами одноглазая старуха не заметила, как потеряла черную повязку со своего выжженного глаза, ее редкие седые волосы дико развевались ветром вокруг головы, и лицо ее, освещенное красным отблеском факела, имело такое страшное выражение, что всякий, кто бы не знал Марии Непардо, принял бы ее в эту минуту за исчадие ада.
Вермудес посмотрел сперва на пустую впадину ее глаза, потом увидел, что старая обитательница острова несла на руках ребенка. Сейчас же пришло ему в голову, что правы те люди, которые называли его сестру детоубийцей, что Мария Непардо, которая родилась с ним от одной матери, осталась такой же отвратительной гиеной, какой была прежде.
Старым Вермудесом овладел страшный гнев, когда он подумал, что его сестра, которая занимается убиением младенцев, также обрекла на смерть и этого ребенка, покоившегося на ее руках, дикий крик которого достиг его слуха.
Старый Вермудес содрогнулся при этой мысли.
— Отвратительная гиена! — воскликнул он. — Неужели еще не утихла в тебе жажда крови? Неужели мне суждено встретить тебя с новой жертвой? Теперь ты отправишься в ту комнату, где должна будешь сознаться в том, что ты хотела сделать с этим ребенком.
— Отвести ее в дом! — приказал он слуге, указывая на Марию Непардо и ставя ребенка на землю.
— Несчастный, не хочешь ли ты у меня похитить мой последний глаз, который был спасен только случаем? Небо накажет тебя!
— Оно бы меня наказало, если бы я тебя отпустил с этим ребенком, не узнав прежде твоих намерений на его счет. Неужели ты думаешь, убийца, что до нас в Прадо Вермудес не дошла твоя отвратительная слава? Убирайся туда, где ты должна будешь сознаться.
Слуга запер сестру палача в низкую освещенную тусклой лампой комнату, которая была ей слишком хорошо знакома.
Поставив ребенка на землю, Вермудес сам пошел помогать слуге справиться с Марией Непардо. Через несколько минут она очутилась в одной из комнат палача, возле той самой плахи, к которой ее привязали, когда родной брат ослепил ее.
— Чего ты требуешь, чудовище? Отдай мне ребенка, с которым ты меня разлучил, которого ты украл у меня, это единственное существо, любящее меня и любимое мной.
— Лицемерка! Мы знаем твои отвратительные намерения, ты хотела убить ребенка!
— Клянусь именем Пресвятой Девы, что я не хотела этого сделать.
— Докажи свою невинность, ты под большим подозрением.
— Ну так, разбойник, приведи сам ребенка и спроси его! Если девочка убежит, если она отвернется от меня, чтобы искать у тебя защиты, то привяжи меня вторично к этой плахе, я тогда дам тебе на то право.
— Ребенок не уйдет от тебя ко мне, потому что будет тебя бояться.
— Будь проклято малейшее движение моей руки, малейший знак моего глаза, малейшее слово, которым бы я хотела приманить ее. Когда ты приведешь ее, девочка сама весело и с любовью бросится ко мне, как к своей матери, она радостно протянет ко мне свои ручки, без всякого принуждения, а с настоящей, искренней любовью. Может ли так поступить ребенок, над которым висела моя рука? Может ли он так поступить, когда его мучает страх, когда он видит свою мучительницу связанной и которую он может разом уничтожить, сказав всю правду.
Вермудес задумался. Предложение одноглазой, казалось, поколебало его, но он был так недоверчив к ней, что боялся, не имеет ли она какое-нибудь тайное намерение посредством своего предложения надуть его.
— Стереги эту женщину! — приказал палач слуге и вышел, чтобы привести ребенка, которого он оставил во дворе.
Ночь была темная и бурная. Вермудес стал искать девочку, но труды его были напрасны — ребенка нигде не было. Озабоченный Вермудес звал его громким голосом, но никакого ответа не последовало.
Он поспешил вернуться в низкое строение, в котором находились слуги и одноглазая старуха, и приказал им скорее идти на помощь, чтобы отыскать ребенка.
Если Вермудес до сих пор сомневался в словах своей сестры, то в эту минуту, когда на ее отвратительно безобразном лице появился смертельный испуг, он должен был убедиться в том, что Мария Непардо говорила правду.
— Что ты говоришь, несчастный? — воскликнула она в отчаянии. — Ты не нашел ребенка? Зачем оторвал ты его от моего сердца? Мария, моя Мария, где ты? — кричала она, и между тем как Вермудес выходил с факелом в руках, она схватила висевший над плахой тусклый фонарь и сама отправилась отыскивать ребенка, которого она любила больше всего на свете.
Буря и дождь вскоре погасили факел палача, так что он и слуга его должны были искать ощупью. Одноглазая старуха, согнувшись почти до земли, с фонарем в руках, бродила вокруг темного двора и представляла собой страшное зрелище. Ее седые волосы развевались ветром, тусклый свет фонаря бросал красный, таинственный свет на покрытое морщинами лицо, на котором выступали беспокойно сверкающий глаз и черная отвратительная впадина.
— Мария! — громко кричала она по временам своим хриплым голосом. — Нет моей Марии, кто взял моего ребенка?
Но как поиски, так и крики были тщетны. Не осталось ни одного местечка страшного двора, которое бы они не обшарили. Мария Непардо повсюду искала ребенка: и между окровавленными досками, и между повозками, и между плахами — все думая, что она, может быть, спряталась от Вермудеса, потому что ребенок, хотя и трехлетний еще, а все понимал и мог его бояться.
Когда одноглазая старуха дошла до забора и до ворот, которые вели в Прадо Вермудес и были отворены настежь, ею овладела непреодолимая ярость — она задрожала всем телом и была бы в состоянии собственными руками задушить своего родного брата, старика Вермудеса, который похитил у нее ребенка.
Она схватила стоявший на земле фонарь и бросила его об лестницу, ведущую в дом палача, который был когда-то домом ее отца. Стекло задребезжало и глубокая темнота покрыла одноглазую старуху и весь двор.
— Будь проклят ты, законный преступник! Да будут прокляты твой дом, твоя жена и твой ребенок! Зачем похитил ты у одноглазой старухи последнее, что она имела? Тебе не нравилось, что твоя родная сестра испытывала радость, что у нее был ребенок, которого она всю жизнь ожидала. Будь проклят ты, с намерением и злорадством похитивший у меня ребенка, любовь которого воротила меня к человечеству. Тебя, развратника, на вечные времена оттолкнули от себя люди, они презирают тебя и еще более будут презирать, когда узнают, что ты мой брат! Ты стыдишься меня, ненавистный убийца, а тебя стыдится весь народ.
Выйдя из ворот, старая Мария Непардо еще долго искала и звала ребенка на берегу Мансанареса и на Прадо Вермудес, но голос ее не мог уже более его достигнуть.
Когда лодка одноглазой старухи была выброшена на берег и маленькая Мария от испуга вскрикнула, по берегу Мансанареса шел изувеченный человек. Он возвращался с собрания членов Летучей петли, которое на этот раз было в самой столице и окончилось очень поздно. Путь его лежал мимо двора палача, потом через поля и сельские дороги, до опушки отдаленного леса, где лежали руины замка Теба. То был старый Фрацко, который, возвращаясь домой, услыхал испуганный крик ребенка.
Он остановился и стал прислушиваться. Он знал, что посреди реки находится остров, на котором живет старая Непардо, а ему была известна ее страшная репутация. Он знал также, что старый Вермудес брат этой Непардо. Вдруг он ясно расслышал, что плачущий ребенок находится внутри двора.
Сильный ужас охватил изувеченного старика. Он старался, несмотря на бушевавшую бурю, подслушать, что происходило за изгородью.
Осторожно подошел он к воротам, тихонько отворил их, так что никто не слышал и даже колокольчик не зазвонил, и тогда яснее и ближе услыхал он плач ребенка. Но ночь была так темна, что он не мог видеть самого ребенка, который, как он думал, был обречен на смерть.
Тихонько и осторожно пошел он по направлению, откуда раздавался плач, и, наконец, нашел на мокрой земле двора съежившегося и плакавшего от страха ребенка. Прежде чем дитя успело раскричаться, он схватил его и с этой тяжелой для него ношей достиг выхода, так скоро, как только позволяли ему его силы.
Когда он достиг улицы, девочка от страха и боязни стала кричать. Фрацко успокаивал ее, обещая отвести к матери. Он думал при этом об удивленном лице Жуаны, когда она увидит его с ребенком на руках, которого он даже и не видел и который мог быть больным, горбатым и некрасивым. Ребенок все продолжал звать бабушку Марию, добрую бабушку Марию.
Старый Фрацко сперва удивился этому зову ребенка, потому что не мог думать, чтобы он так называл одноглазую старуху. Но потом ему пришло в голову, что, может быть, эта преступница умеет привлекать к себе своих маленьких жертв, чтобы тем вернее и лучше убивать их.
Плотно завернув ребенка и защищая его от непогоды, бежал он по тропинкам, которые шли то влево, то вправо и след которых он беспрестанно терял в темноте. Наконец достиг он знакомых развалин и жилища своего, лежавшего в глубине их, где Жуана уже с беспокойством ожидала его.
Он рассказал ей о случившемся и передал ей ребенка.
— Слава Пресвятой Деве, — воскликнула она, пожимая руку старому Фрацко, — что тебе удалось спасти бедное, маленькое существо. Теперь надо позаботиться о том, чтобы оно успокоилось.
Когда мать Жуана сняла покрывало с маленькой Марии и показала ее своему мужу, они оба от радости всплеснули руками. На них смотрела прелестная голубоглазая девочка. Она сначала много кричала и плакала, но потом, утомившись, заснула в кроватке, приготовленной для нее Жуаной.
Вернемся к одноглазой старухе в ту ночь, когда у нее исчезла маленькая Мария.
Когда начало рассветать, она прекратила свои напрасные поиски, гневно погрозила дому своего брата, который отнял у нее единственное ее сокровище, и отвязала от столба одну из гондол, чтобы вернуться в свою пустую хижину.