Вид очкастого англичанина в широкополой шляпе, бегающего по лесу за жуками, очень позабавил по меньшей мере одного обитателя Хаара. Понаблюдав за действиями Уоллеса некоторое время и дождавшись, когда пойманный экземпляр будет наколот на булавку и аккуратно уложен в коробку, этот старик «больше не мог сдерживаться — он расхохотался от всей души, даже согнулся пополам от смеха». Это, по мнению Уоллеса, было прекрасной иллюстрацией различия между малайским и папуасским национальным характером: «Малаец мог бы с изумлением уставиться на вас и спросить, что же это вы делаете, но никогда бы не стал хохотать над чужестранцем с таким откровенным удовольствием».
Несмотря на сложный рельеф, затруднивший прогулки по острову, и то, что самых красивых бабочек поймать не удалось — они упархивали прямо из-под сачка, Уоллес записал, что в целом очень доволен посещением острова. За четыре дня он увеличил свою коллекцию насекомых на 194 вида (в том числе 35 видов бабочек, многие из которых были неизвестны европейским энтомологам), а коллекция птиц пополнилась на пятнадцать экземпляров.
Эта поездка оказалась успешной в финансовом отношении — когда часть коллекции была продана в Лондоне, за нее удалось выручить хорошие деньги.
Но какая часть из увиденного Уоллесом сохранилась до наших дней? В час тридцать, оставив Бобби охранять лодку, мы все отправились в маленькую деревушку на берегу, рядом с местом нашей стоянки, для ознакомления.
Старейшина деревни, которая, как выяснилось, называлась Охойрат, встретил нас на берегу. Для своего звания он был довольно молод — лет, может быть, сорока с небольшим. У него была странноватая манера фыркать носом при разговоре, а чтобы обозначить конец фразы, он двигал бровями вверх-вниз, словно удивляясь сказанному. Он начал с извинений за то, что не пришел к нам с приветствием сразу же, когда мы бросили якорь у его деревушки. Он принял нас за китайских торговцев, которые приходили в деревню прошлой зимой: двое китайцев, прибывших на маленькой лодке, пытались наладить скупку моллюсков и жемчуга, но назначили такую ничтожную цену и при этом были так требовательны, что стали причиной многих неприятностей. Очевидно, в отношении торговли на островах мало что изменилось со времен Уоллеса. Я сказал старейшине, что мы ничего не собираемся покупать, разве что хотели бы пополнить наш запас свежих овощей, — и он начал извиняться, объясняя, что хозяйство на острове столь скромное, что на продажу никто ничего не выращивает. Затем, продолжая тихонько фыркать и шевелить бровями вверх-вниз, он отвел нас на край деревни и показал дорогу к Хаару.
Это была узкая тропинка, пересекающая поле маниоки и затем уходящая прямо в лес. Перемена была разительной: из жаркого марева, окутывающего невысокие, по плечо, деревца маниоки с узкими листьями, мы попали прямо в прохладу и сумрак тропического леса. Многие деревья достигали в высоту 25 и даже 30 метров. У подножия деревьев виднелись тонкие побеги папоротника, а почва была укрыта пышным травяным ковром, украшенным сине-фиолетовыми цветами и каким-то стелящимся растением, похожим на миниатюрный плющ, с миндалевидными листьями: наружная поверхность каждого светло-оливкового цвета, а внутренняя — более темная. Цветы, листья и стебли располагались по обеим сторонам тропинки столь живописно, будто мы шли по оранжерее, где пышные растения экваториальных лесов были специально подобраны и высажены самым эффектным образом.
Солнечный свет там и тут пробивался сквозь густую листву, и в его лучах кружились бабочки: куда бы ни упал взгляд, можно было увидеть яркие разноцветные вспышки. Некоторые, черно-белые или черно-желтые, достигали огромных размеров — разные виды птицекрылов, о которых нам рассказал Буди. Другие бабочки, совсем маленькие, были ослепительно желтого цвета. Самые красивые, с изысканным коричнево-оранжевым рисунком, усаживались парами на оливково-зеленые листья рядом с тропинкой.
Янис уверенно шел впереди. Для него местные красоты были привычны, и он сошел с тропинки лишь однажды, когда на полпути к нашей цели заметил свисающую с дерева редкую черную орхидею. Он быстро вскарабкался по стволу, чтобы сорвать ее, желая, вероятно, продать в следующем более или менее крупном порту; откуда орхидея, скорее всего, попадет на рынок Джакарты. Время от времени Янис останавливался и поджидал нас, потому что мы шли гораздо медленнее, непрерывно крутя головами и заглядываясь на порхающих повсюду бабочек. Буди в этом отношении был совсем пропащий человек. Услышав пение какой-нибудь птицы, он, не глядя, сворачивал с тропинки и отправлялся на поиски, углубляясь все дальше в лес. Пройдя полмили по тропинке, мы его окончательно потеряли.
Выйдя из Охойрата, мы перешагнули через низкую коралловую загородку, выстроенную для защиты маниоковой плантации от живущих в лесу кабанов. Пройдя чуть дальше, мы почувствовали запах дыма — оказалось, местные жители расчищали еще один участок леса под новую плантацию. Женщины вырубали подлесок и сжигали древесину. Тропинка шла в основном по красной глине, но время от времени встречались выходы на поверхность коралловых скал, которые оказались таким серьезным препятствием для Уоллеса. К счастью, у нас были прочные башмаки, так что мы не беспокоились. Иногда тропинка уводила в заросли кокосовых пальм, многие из которых в это время сбрасывали старые листья. Здесь, меж золотистых листьев, тоже кружились бесчисленные бабочки.
По пути мы встретили нескольких местных жителей — мужчин и женщин, возвращающихся с работы. Каждый из них в одной руке нес свое орудие труда — нож, который повсюду в Индонезии называется парангом, кроме того, вокруг головы у многих был завязан ремень, к которому сзади крепилась плетеная корзина с грузом.
В корзине обычно переносили дрова. Поравнявшись с нами, местные вежливо уступали дорогу, ожидая в стороне, пока мы пройдем. Несмотря на тяжелый груз за плечами, они внимательно разглядывали нас, пока мы проходили мимо них по тропинке.
Кроме того, мы видели множество диких птиц. Здешние фруктовые голуби были настолько крупными, что не заметить их, когда они садились на одинокие вершины высоких деревьев, было невозможно. Были здесь ласточковые сорокопуты, нектарницы и шпорцевые кукушки. Рядом с нами, почти как ручной, перелетал с ветки на ветку вдоль тропинки черный дронго с блестящим оперением и веерообразным хвостом. Время от времени он останавливался, повисая вверх ногами на ветвях, усеянных дикими красными ягодами, и клевал их, а потом спешно бросался нас догонять.
После часовой прогулки мы увидели пару кустов бугенвиллеи по обеим сторонам тропинки — похоже, неподалеку жилье. Неожиданно мы вышли на край высокого скального обрыва — слева открывалось море, а прямо перед нами лежал Хаар. Теперь это была не та убогая деревенька с закопченными хижинами, которая предстала перед Уоллесом, — Хаар стал большим, богатым и ухоженным поселком. Он мог похвастаться прекрасным расположением на берегу большого залива, разделенного надвое высоким перешейком, где возвышалась церковь с высоким шпилем и белыми стенами и два-три каменных здания, принадлежащих местной элите. Остальные дома лепились по склонам холмов, спускающихся к заливу, и из каждого окна под крытой пальмовыми листьями крышей открывался великолепный вид на море. На берегу лежало несколько десятков долбленых каноэ, а за ними стояли деревянные стойки для сушки рыболовных сетей. Здесь же были брошены несколько старых, вышедших из употребления каноэ, огромных по сравнению с новыми лодками — будучи метр в ширину, в длину они достигали 18 метров. Глядя на них, можно было представить себе, какие огромные деревья, должно быть, встречались здесь прежде. Либо местные рыбаки утратили искусство строительства лодок из таких больших стволов, либо все высокие деревья на острове сведены — современные каноэ существенно короче. Вдоль улиц поселка росли банановые деревья, кокосовые и саговые пальмы, а на крутом спуске к пляжу кто-то высадил декоративные кактусы и кустарник с темно-розовыми листьями.
Альфред Уоллес, наверное, порадовался бы этим переменам.
Мы нанесли визит вежливости местному старейшине и провели остаток дня, прогуливаясь по Хаару. Как и во времена Уоллеса, на берегу строили лодки. Группа мужчин сооружала небольшую рыбацкую моторную лодку, используя точно ту же технику, что и на Варбале. Но здесь, видимо, дело было организовано более профессионально — руководитель давал указания и распоряжался строительством, в то время как Джонни из-за своей застенчивости не мог выполнять такие задачи и пускал все на самотек, так что его подмастерья работали каждый в своем ритме и по собственному разумению.
Христианское кладбище растянулось на полкилометра вдоль прибрежной дороги. Могилы были наполовину скрыты высокой травой и камышом, а украшения надгробий представляли собой весьма эклектичную смесь. Большинство могил было украшено простыми белыми плитками, налепленными случайным образом, но одна была оформлена с помощью бутылок из-под кока-колы, а в дизайне другой основную роль играли фарфоровые изоляторы, снятые с телеграфных столбов. Пальмы здесь были очень старые, примерно 25 метров в высоту, и сверху донизу обвешаны лианами. Между деревьями протянулись огромные паутины диаметром более двух метров. И — опять-таки — высоко в кронах пальм вились десятки бабочек, кружась и порхая по спирали, все выше и выше, пока не достигали верхушек деревьев.
Когда мы пустились в обратный путь по тропинке в Охойрат, уже смеркалось, и я постарался идти поближе к Буди, чтобы расспросить его о вечернем полете лесных птиц. Целые эскадрильи маленьких попугаев, с красными головками и зеленым оперением, торопились к своим насестам, шумно перекрикиваясь. Парочка ярко окрашенных попугаев заявила о своем появлении громким воплем, нахально усевшись на голую ветку прямо у нас над головами. Высоко в кронах деревьев фруктовые голуби пристраивались на ночь с громким воркованием, постепенно стихающим, как маленький одноцилиндровый дизель, снижающий обороты. Мы услышали последние ноты того странного, похожего на совиное, уханья, которое разбудило нас два дня назад напротив южной оконечности Кай-Бесара и которое мы так и не смогли идентифицировать. Затем началось уханье настоящих сов.
Далеко на севере собирались грозовые тучи, и на фоне пылающего закатного неба стали появляться силуэты, похожие на летающих лисиц, — это огромные фруктовые летучие мыши вылетели на свою еженощную кормежку. Неудивительно, что Альфред Уоллес остался доволен посещением «Большого Кая». Растительная жизнь здесь удивительно разнообразна, а великое множество птиц и насекомых живут, кажется, в полной гармонии друг с другом.
Кроме того, в лесу Кай-Бесара я испытал удивительное ощущение безопасности — в этих джунглях не было ничего угрожающего для человека. Самыми крупными млекопитающими на острове были два вида кускусов — пушистых сумчатых с цепкими хвостами. Эти родственники австралийских опоссумов не отличаются агрессивностью и вообще совершенно безобидны. Из рептилий здесь водились несколько крупных видов ящериц, небольшие питоны и — хотя никто не был в этом полностью уверен — один или два вида змей, которые могли быть ядовитыми. Но что оказалось самым приятным и замечательным, так это, если можно так выразиться, дружелюбие здешних растений: хотя они росли очень плотно, а тропинка была узкой, так что мы постоянно задевали ветви и листья, но ни разу нам не попался какой-нибудь колючий куст, который зацепился бы за одежду или оцарапал руку. А когда Буди внезапно уводил меня с тропинки в джунгли, чтобы последовать за промелькнувшей неизвестной птицей, растения послушно расступались, и можно было идти в любом направлении без опасений, что в руки или ноги вонзится какой-нибудь острый шип. На земле не было ловушек из сплетения корней, в которых может застрять нога торопливого путника. Ничто здесь не вызывало страхов — что было особенно удивительно, когда стемнело, и мы продолжали путь в почти полной темноте. Света едва хватало, чтобы угадать направление тропинки, а кусты и деревья поднимались смутными черными силуэтами по обеим ее сторонам. Иногда эти силуэты сливались в единую стену выше человеческого роста, которая вставала прямо перед нами, и тогда мы уже совсем теряли из виду нашу путеводную нить. Но, доверяясь лесу, мы смело ступали вперед, прямо в черноту. Это напоминало ныряние в темную воду, которая мягко раздвигалась и пропускала нас вперед. Несколько шагов наугад — и мы снова выходили на тропинку, а непроглядная черная стена распадалась на отдельные кусты и деревья.
Прямо перед окончанием прогулки нам довелось увидеть незабываемое зрелище. Мы в очередной раз выскользнули из темноты, и там, чуть в стороне от тропы, стояло небольшое деревце размером с крупный остролист.
Это было растение семейства бобовых, как оказалось, чем-то очень привлекательное для светлячков. Десятки этих насекомых облепили его так, что фосфоресцирующие зеленые огоньки вычерчивали в темноте каждую веточку и каждый лист. Деревце мерцало, как новогодняя елка, украшенная самой природой. Эта картина поразила меня до глубины души, и я замер, зачарованный вспыхиванием и угасанием зеленых огоньков, узор которых постепенно менялся, когда светлячки перемещались с места на место.
Через сто метров мы с Буди перешагнули через сооруженную из кораллов загородку, охраняющую плантации маниоки Охойрата от кабанов, и через пять минут уже стояли на берегу, глядя на нашу лодку, слегка покачивающуюся от западного муссона.
Спустя некоторое время, ближе к концу нашего путешествия по следам Альфреда Уоллеса, я спрашивал себя, почему это первое посещение Кай-Бесара оставило столь сильное впечатление. Это был наш первый остров, и на меня просто с непривычки так сильно подействовал вид тропического леса? Или была какая-то другая причина? Деревья на Кай-Бесаре не поражали своей высотой, а растительность не отличалась чем-то особенным. В наших последующих прогулках по островам мы заходили глубже в джунгли и останавливались на ночлег среди гораздо более высоких деревьев и необычных растений. Но я все же чувствовал, что в лесах Кай-Бесара есть что-то особенное — вероятно, гармония между человеком и природой. На каждом шагу были заметны следы человеческого присутствия: расчищенные участки леса, плантации маниоки, идущие по тропе местные жители, дым костров, удары паранга. Но при этом обитатели леса, казалось, не испытывали особого беспокойства. Тысячи бабочек мелькали повсюду; птицы прилетали и улетали, почти не обращая внимания на людей, и Буди насчитал 42 вида птиц там, где даже сам Уоллес собрал в свою коллекцию только 25 видов.
Несомненно, уединенность этого места была одной из причин, обусловивших ощущение девственной природы. Северная оконечность Кай-Бесара столь труднодостижима, что до сих пор она остается свободной от давления западной цивилизации и рынка. Но, возможно, есть и другая причина. Позже я узнал, что территория вокруг Хаара находится под управлением традиционного правителя — раджи, который очень серьезно относится к охране окружающей среды. Надо сказать, его полномочия довольно расплывчаты. Официально Кай-Бесар управляется согласно принятому в Индонезии порядку с полным иерархическим подчинением регионов центру и единым бюрократическим аппаратом; но параллельно с этой формальной структурой существует другая, гораздо более древняя система правления. В прежние времена все жители Кай-Бесара были разделены на три социальные группы, которые практически никогда не смешивались друг с другом — перекрестные браки очень редки. Хотя считалось, что эта традиция устарела и более такого разделения не существует, но старейшины деревень практически всегда избирались из прежнего класса власть предержащих. Посредники между человеком и природой, такие как туан танах на Варбале, который председательствовал на обеде в честь спуска на воду нашей прау, обычно были членами одной и той же семьи. В некоторых вопросах с мнением этих традиционных лидеров считались больше, чем с официальными распоряжениями, приходящими из Джакарты. Раджа, или «король», Маур Охойрата — территории, включающей поселок Хаар, — непоколебимо верил в старые традиционные методы управления природными ресурсами. Он считал, что эксплуатация земель и моря должна осуществляться в соответствии с традицией. Издревле существовали определенные сроки и квоты для сбора кокосовых орехов, ягод, заготовки древесины, сбора устриц, вылова определенных видов рыбы. Эти правила были освящены традицией, а сроки и квоты определялись эмпирически. Присутствие же такого защитника традиций, как раджа, способствовало тому, что законы выполнялись. По всей видимости, те же самые законы и традиции существовали во времена Альфреда Уоллеса, но он о них не знал. Возможно, они охраняли природу Кай-Бесара в течение полутора сотен лет, пока мы не оказались здесь, чтобы увидеть этот остров своими глазами. Но мы смогли оценить степень сохранности природного мира Кай-Бесара только после того, как оказались в настоящем природном заповеднике, лежащем на нашем пути. Первый официально зарегистрированный природный заповедник был нашим следующим пунктом назначения — он находился на островах Ару, лежащих в 100 километрах к востоку; Уоллес охарактеризовал их как «чрезвычайно интересные и почти неизведанные».