— Слушаюсь, Алена, слушаюсь…
Юрке всегда неловко было видеть, как этот громадный человечище, может самый крупный из всего рода Варзугиных (только дядя Ваня, капитанивший на океанском дизель-электроходе «Амур», говорят, не уступал ему в росте), становился жалким и покорным при виде бутылки вина.
Вот и сейчас он поднимал в честь прихода отца граненую стопку с прозрачной жидкостью, и рука его дрожала, как у паралитика, а губы счастливо и мягко расплывались.
А ведь когда-то он ходил боцманом на рейсовом пароходе, на зверобойных шхунах в Белом море, потом кончил Мурманскую мореходку и на торговых судах исходил чуть ли не весь свет, на всех материках побывал, кроме Австралии. У него в доме была уйма занятных вещичек: китайские веера и шелковые картинки, бельгийское ружье и английская трость с ручкой в виде змеиной головы, огромная раковина с острова Самоа, в которой — приблизь к уху — вечно вздыхал южный океан; хранилось у него даже высохшее бычье ухо, которое подарил ему в испанском порту Валенсия бывший тореадор, шпагой заколовший на арене цирка не одного свирепого быка…
А потом… Что было потом, даже вспоминать неприятно. Дядю Федю все чаще списывали на берег: то, напившись, он отставал от корабля, то опаздывал к отходу. У него скоро отобрали заграничный паспорт, и он перестал ходить в «загранку». Но и в отечественных водах недолго пришлось ему походить. Его все время понижали в звании, и настало время, когда его, старшего помощника огромного океанского корабля, не рисковали даже взять боцманом на старенький, закопченный рыболовный тральщик, ходивший за рыбой к норвежским берегам.
Юрка не помнил дней дядиной славы — его на свете еще не было, но зато все последующее знал хорошо.
Дядя Федя тайком от жены и детей распродал все, что у него могли купить. Одно высохшее бычье ухо, покрытое мягкими черными волосками, не нашло сбыта. Теперь, как выражался дедушка Аристарх, дядя Федя нес бессменную вахту у продовольственных магазинов. К его драному бушлату, темневшему у ликеро-водочных отделов, давно привыкли жители поселка. В долг ему никто уже не давал, но в стопке не отказывали.
Однажды он крепко напился и ему страшно захотелось пива. На побережье пиво продавали редко, рейсового парохода, на котором можно распить бутылку-другую, не было. Дядя Федя сел в чью-то оставленную без присмотра лодку и поплыл в Мурманск хлебнуть пивка, как он часом позже заплетающимся языком объяснил на заставе пограничникам, перехвативший его на быстроходном вельботе в открытом море…
За нарушение режима погранзоны дядю оштрафовали, и это, кажется, было его последнее плавание с выходом из Якорной губы. Историю о том, как «Варзугин-старший хотел пивка в Мурманске хлебнуть», на побережье рассказывали так же, как историю с китом и сотню других морских историй и легенд. Случай, когда его, в стельку пьяного, едва не завалили в трюме сейнера рыбой, казался будничным и скучным, и о нем говорили, когда у любителей иссякал запас более ярких и сочных историй…
— Остановись, — сказал отец, накалывая на вилку нежно-розовую дольку семги. — Хватит, слышишь, Федор? Опять с сердцем лежать будешь…
— Эх, была-разбыла! — Дядя потянул пустую стопку к другому краю стола, где сидел дедушка Аристарх, повеселевший, но и под хмелем не терявший контроля над собой и строгости к старшему сыну. Он не отчитывал его напрямую, как час назад, а высмеивал более изобретательно.
— Недобрал маленько, еще хочешь? — спрашивал он.
— Еще, батя. Капельку…
— Ну, держи же стопку.
— Держу, — Дядя Федя вытягивал дрожащую, прыгающую руку.
— Да ты держи по-человечески. Не лить же на скатерть.
— Держу. Ну, полстопки. Батя…
— Полную налью. Жаль, что ли? Ну?
Громадная красная ручища ерзала в воздухе.
Дедушка Аристарх ставил бутыль на стол:
— Все. Раз вибрировать начал — значит, все. Тебе домой еще добираться. Спать у нас негде.
Дядя Федя больше не просил. Он смиренно опустил на скатерть стопку, заморгал и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, стал осматривать стол.
Юрка с сожалением поглядел на него: опять к дому придется конвоировать. Жаль, если свалится где-нибудь и замерзнет. Все уже рукой на него махнули, а Юрке жаль. Хороший он, беззлобный человек, хотя и большой. И беспомощный. Нельзя его в такую погоду одного выпускать из дому.
Юрка выпил немножко домашней бражки. Валерию же, как большому, иногда разрешалось опрокинуть рюмку вина, и Юрка потом дивился его многословию.
Брат разгорячился, разрумянился и, басовито перебивая взрослых, рассказывал, как его лыжная экспедиция через озера и сопки добралась до труднодоступной Кривой губы и, если б не пурга и если б ребята оказались покрепче, отыскала бы следы экипажа шхуны «Вега» и доставила бы в Мурманск вещественные доказательства, что «Вега» потерпела крушение возле Мурмана.
Оказывается, знакомый дед из соседнего становища, дед Филимон, Христом-господом клялся, что сам был в полузаваленной камнями избушке из плавника и видел там на дощатом столе плошку, ржавый нож, несколько порожних консервных банок и полуистлевший, мелко исписанный вахтенный журнал…
— Чуть-чуть — и нашли бы!
— Точно, — поддакнул отец, глядя на него слегка захмелевшими, мутноватыми глазами. — Чтоб такой молодец да не нашел! Какой вымахал, а? Батьку перерос. Взял бы тебя юнгой на сейнер, если б не школа.
Валерий зарделся от удовольствия.
Впервые за эти дни сердце Юрки кольнула зависть: а он? Почему никто не вспомнит о нем?
— Добрый был бы юнга, — продолжал отец. — Варзугины умеют штурвал в руках держать. Не бьет их море, никакая волна не опрокинет…
Дедушка Аристарх крякнул, расчувствовался и по случаю таких слов не удержался — долил в свою стопку оставшееся в бутылке вино, поднял, кивнул всем и опрокинул куда-то внутрь рыжих усищ и бороды.
— Один ты, Федя, — продолжал отец, — один ты оплошал. Прости меня, моложе я, но рано стал ты береговой крысой, подачки клянчишь, руки лижешь…
— Крысой, — охотно согласился дядя Федя, пьяно мотая лохматой головой. — Клянчу… Лижу…
— Вино над тобой верх взяло, а не ты над ним.
— Взяло, — тряхнул седоватыми волосами дядя.
— Никудышная твоя голова… И это ты — Варзугин… Один стыд через тебя.
— Через меня…
Скоро в дом стали заглядывать члены экипажа сейнера, соседи, просто знакомые. На столе появились новые запотевшие с холода бутылки, тарелки с грибами, маринованными и солеными, с шаньгами и пирожками.
Заиграл аккордеон. В доме стало шумно, дымно, тесно.
Расходились гости поздно. Последним остался дядя Федя. Плечом прислонившись к стене, рассыпав по лицу волосы, приоткрыв беззубый рот, он спал, сидя на табурете.
Никто на него не обращал внимания.
Юрка растолкал дядю, помог натянуть бушлат, взял под руку и вывел во двор.
С губы дул слабый ветер. Было темно, сопки едва выступали на фоне неба.
На Якорном мысу звездочкой горел маяк. Лаяли собаки. В некоторых домах еще гуляли.
Дядя шел смирно и время от времени бормотал что-то о Гибралтаре. У колодца он поскользнулся и вытянулся на дороге. И никак не мог подняться с четверенек. С превеликим трудом поставил его Юрка на ноги.
Потом дядя стал непрерывно твердить: «Экватор, экватор…» — и расстегивал желтые пуговицы с якорьком. И Юрке приходилось все время застегивать те, до которых он мог дотянуться.
Сдав дядю на руки тете Даше, его жене, Юрка побрел назад.
За домом, у ограды, то гас, то вспыхивал сильный ручной фонарь. Юрка пошел на свет.
Иван Тополь, в ватной куртке, с пистолетом-автоматом на груди, стоял на лыжах у ограды и разговаривал с кем-то. В одной руке он держал карманный фонарь, вторая что-то чертила в воздухе.
Юрка притаился за углом, увидел знакомый, сбившийся на плечи платок и побежал домой.
Глава 8. Незнакомец
Утром следующего дня из трюмов отцовского сейнера стали разгружать рыбу, а Юрка с Валерием сидели в рулевой рубке у штурманского столика и разглядывали толстенную книгу — лоцию Баренцева моря. В ней были указаны все течения, глубины, береговые маяки…
— Вон где отец промышлял. — Палец Валерия пополз по карте к Медвежьему острову.
— Вижу. — Юрка дышал в щеку брату.
— Вот здесь, на этой широте, у Кильдина, на них налетел заряд… Ветер достиг шести баллов… Ох, дьявол, скорей бы экзаменам конец, скорей бы лето! Юнгой — это тоже на первый раз ничего. Какой адмирал не был юнгой?
— А меня бы хоть помощником повара… — заикнулся Юрка.
— Ох ты, помповара, кок ты, кокище! — Валерий так хлопнул брата по спине, что Юрка больно стукнулся о тумбу штурвального колеса.
— Ну, ты! — вспылил он и, морщась от боли, замахнулся на брата.
— Ого! — сказал Валерий. — Волк из тебя может и не выйти, а морской заяц обязательно получится!
Юрка с трудом удержался от улыбки.
Потом, не обращая внимания на работниц, нагружавших в бадью рыбу, вахтенного штурмана и двух матросов, они оглядели все, что находилось в рубке, — эхолот с самописцем, фишлупу, барометр и с десяток других приборов, — и Валерий подробно объяснил брату, как и для чего они устроены. Юрка и не догадывался, что брат так здорово разбирается во всем. Можно было подумать, что у него был уже диплом Мурманской мореходки и он обошел немало морей и океанов…
Затем Варзугины спустились в жилой кубрик. Юрка нашел на полочке над койкой зюйдвестку — широкополую жесткую шляпу, — все рыбаки мира выходят в море в таких шляпах. Юрка сбросил ушанку и примерил зюйдвестку. Голова утонула в ней.
— Велика или ты маловат?! — засмеялся Валерий. — А ну-ка дай мне. Ну как?
Зюйдвестка ему была в самый раз, и Валерий выглядел в ней настоящим моряком, особенно когда придал лицу хмурое, если не сказать свирепое, выражение: наморщил лоб, по-пиратски выдвинул нижнюю челюсть.
— Ничего, — сказал Юрка.
Протяжный гудок заставил его вздрогнуть.
— Рейсовый! — крикнул он. — Из Архангельска.
И, не глядя, следует ли за ним Валерий, сломя голову бросился наверх; под стрелой лебедки с бадьей, полной рыбы, пронесся по причалу возле гор пустых бочек и ящиков и помчался к порту. Рейсовый пароход — это событие: не так уж часто приходят сюда корабли.
Валерий пришел на причал минуты через три: приход судна не такое уж событие, чтоб пороть из-за него горячку.
От парохода отвалил катер. Зорко оглядывали братья прибывших, знакомых и незнакомых, — морского офицера с двумя большими звездами на погонах, капитана второго ранга, как сразу определил Юрка, какого-то полного мужчину в очках, с гигантским чемоданом, очевидно командировочного: в поселке очки носили только восемь человек.
Вдруг с Юркой что-то сделалось, что-то легонько укололо сердце.
Он увидел высокого человека в меховой куртке на «молниях» и каракулевой шапке. Выйдя на причал с двумя чемоданами, человек оглянулся по сторонам — на заснеженные скалы, нависшие над портом, на далекие сопки и выдающийся в море Якорный мыс с маяком…
Юрка не знал этого человека. Но в его лице, в развороте плеч, в том, как он держал голову и с прищуром оглядывался, было что-то странно знакомое, волнующее.
Юрка толкнул брата:
— Гляди…
Валерий уставился на человека и обмер.
— Дядя Ваня, — шепнул он, — дядя Ваня приехал…
Юрка почувствовал легкий озноб.
Варзугиных знали на побережье как исконных поморов, лучших промысловиков. Но, пожалуй, славу их закрепил и упрочил Иван Варзугин, средний брат отца, капитан знаменитого дизель-электрохода «Амур». О брате писали даже в «Известиях». Как-то в Доме культуры показывали киножурнал, и Юрка собственными глазами видел: гигантский дизель-электроход, взламывая лед, идет среди сверкающих айсбергов шестого континента; с узких полок ледяных скал, приветствуя моряков, машут коротенькими черными крылышками пингвины…
Капитан корабля Варзугин стоит на крыле мостика и в бинокль разглядывает Антарктиду. На нем меховая куртка, меховые штаны, теплая шапка и унты. А лицо у него властное и умное — лицо человека, привыкшего повелевать и своей волей, как вот эти льды, крошить все трудности в жизни.
В переговорную трубку передает он с мостика команды, и, послушный каждому его слову, могучий многопалубный корабль, в рострах грузовых мачт и трубах, движется к припаю белой Антарктиды…
В темном зале кто-то громко шепнул:
— Смотрите, Варзугин, наш, якорский…
Второго такого человека, шагнувшего так высоко, может, не было на всем побережье.
Несколько дней после этого ходил Юрка ошеломленный и подавленный. Конечно, он много раз слыхал про отцова брата и видел в семейном альбоме его фотокарточки: вот он, крутолобый, востроглазый мальчишка-школьник в одних годах с Юркой; вот — юнга на боте «Заря», рослый и улыбчивый, снятый на полубаке, — даже надпись на судне видна; вот он курсант Мурманской мореходки, в щегольской морской форме, с бляхой на ремне и бескозыркой… Потом шли вырезки из «Огонька» и газет.
Дома говорили, что последний раз дядя Ваня приезжал десять лет тому назад, и Юрка не помнил его. Зато Валерий уверял, что даже ходил с ним порыбачить на Утиное озеро и ставил продольники на Трещанке. Его приезда не ждали. Неужто он решил нагрянуть внезапно? Как хорошо, что отец не ушел еще в море!
Нет, верно, Валерий ошибся. Не он. Дал бы телеграмму, предупредил бы.
Но до чего же похож этот человек на дядю Федю и даже на самого Валерия! В семье Варзугиных мужчины резко делились на две категории: те, кто пошли в бабушку, были рослые, неторопливые, степенные, видные, на первый взгляд очень спокойные; те, кто удались в дедушку, дедушку Аристарха, были малорослые, кряжистые, крутые по нраву, курносые и вспыльчивые. Юрка с Васьком да, пожалуй, Рая, как и отец, вышли в дедушку. А вот в Валерии отозвалась бабушкина кровь.
Старики рассказывали, что Аристарх здорово начудил в молодости, присватавшись к рослой, красивой поморке родом с Терского берега. Охочие до шуток и озорства, мужики бились об заклад на бочонок знаменитой соловецкой селедки, что отошьет Агафья шумливого Аристарха, бедняка и недомерка, у которого за душой ничего, кроме драных сапог, серебряного крестика на груди да неуемной веселости. Выиграл дедушка — а тогда он был молодым парнем — бочонок с соловецкой сельдью и привез в глухое становище Якорное молодуху, занял брошенную кем-то, покосившуюся хибару…
Так вот и ходили они по песчаному берегу к карбасам: высокая, прямая Агафья с точеным белым лицом и черными косами и по плечо ей Аристарх, рыжий и смешливый…
Здесь, в этой хибаре, и начался новый род Аристарха Варзугина…
— Он ли? — спросил Юрка.
— Он, — шепнул Валерий, и Юрка вдруг увидел, как ноздри его раздуваются от волнения.
— Ну, тогда подойди же, скажи…
— Нет. — Валерий упрямо качнул головой.
Он и с места не сдвинулся. То был такой храбрый и веселый, то непонятно побледнел и замкнулся, точно боялся дяди.
Когда незнакомец сел в дорку, братья скользнули следом. Наблюдательный пункт устроили на корме, подальше от приезжего. Валерий поглядывал на него и ногтем нервно отколупывал со своей канадки клейкие рыбьи чешуйки.
Незнакомец вынул портсигар, закурил, глубоко затянулся. Он по-прежнему зорко глядел на контуры серых, с белыми пятнами снега сопок, на здание радиостанции у берега, на домики Малой стороны. А потом, когда впереди показалось устье Трещанки и дома Большой стороны, он просто не мог оторвать от нее глаз.
— Он, — шепнул Юрка. — Гляди, как смотрит!
— А я что говорил?
— Ну так подойди же, заговори.
Валерий не стронулся с места.
Надя долго отсчитывала незнакомцу сдачу с зелененькой трехрублевки. Он небрежно сунул деньги в карман и стал оглядывать пассажиров. Взгляд его скользнул по ребятам. Юрка покраснел и уставился в днище дорки. Стучал мотор, шуршала у бортов вода, и в корпус мягко стукались льдинки.