— Опасно, конечно, — согласился лейтенант.
Почти весь вагон прислушивался теперь к разговору. Из всех отделений высовывались улыбающиеся лица. Когда Боря говорил, наступала тишина. Когда он умолкал, отовсюду слышались приглушённый смех и негромкие голоса:
— Занятный какой мальчонка!
— Маленький, а какой сознательный!
— Н-нда-с! — заметил старичок в панаме. — Общественно полезный труд. В наше время, граждане, таких детей не было. Не было таких детей!
— Я ещё больше наловил бы, если бы не бабушка, — сказал Боря. — Она их до смерти боится.
— Бедная твоя бабушка!
— Я и так ей ничего про гадюку не сказал.
— Про кого?
— Про гадюку. Я её четыре часа выслеживал. Она под камень ушла, а я её ждал. Потом она вылезла, я её защемил…
— Стало быть, и гадюку везёшь? — перебил его рабочий.
— Ага! Она у меня в банке, отдельно. — Боря махнул рукой под скамью.
— Этого ещё недоставало! — простонала пассажирка в тёмном углу.
Слушатели несколько притихли. лица их стали серьёзнее. Только лейтенант продолжал улыбаться.
— А может, это и не гадюка? — спросил он.
— «Не гадюка»! — возмутился Боря. — А что же тогда, по-вашему?
— Ещё один уж.
— Думаете, я ужа отличить не могу?
— А ну покажи!
— Да оставьте! — заговорили кругом. — Ну её!
— Пусть, пусть покажет. Интересно.
— Ну что там интересного. Смотреть противно!
— А вы не смотрите.
Боря вытащил из-под лавки сумку и опустился перед ней на корточки. Стоявшие в проходе расступились, сидевшие на скамьях приподнялись со своих мест и вытянули шеи, глядя на зелёную банку.
— Сорок лет прожил, а гадюку от ужа не сумею отличить, — сказал гражданин в пенсне.
— Вот! — наставительно отозвался старичок. — А будь у вас в школе террариум, тогда смогли бы.
— Уж возле головы пятнышки такие жёлтые имеет, — сказал Боря, заглядывая сбоку внутрь банки. — А у гадюки таких пятнышек… — Он вдруг умолк. Лицо его приняло сосредоточенное выражение. — У гадюки… у гадюки таких пятнышек… — Он опять не договорил и посмотрел на банку с другой стороны. Потом заглянул под лавку. Потом медленно обвёл глазами пол вокруг себя.
— Что, нету? — спросил кто-то.
Боря поднялся. Держась руками за колени, он всё ещё смотрел на банку.
— Я… я совсем недавно её проверял… Тут была…
Пассажиры безмолвствовали. Боря опять заглянул под скамью:
— Тряпочка развязалась. Я её очень крепко завязал, а она… видите?
Тряпочка никого не интересовала. Все опасливо смотрели на пол и переступали с ноги на ногу.
— Чёрт знает что! — процедил сквозь зубы гражданин в пенсне. — Выходит, что она здесь где-то ползает.
— Н-нда! История!..
— Ужалит ещё в тесноте!
Пожилая колхозница села на полке и уставилась на Борю:
— Что же ты со мной сделал! милый! Мне сходить через три остановки, а у меня вещи под лавкой. Как я теперь за ними полезу?
Боря не ответил. Уши его окрасились в тёмно-красный цвет, на физиономии выступили капельки пота. Он то нагибался и заглядывал под скамью, то стоял, опустив руки, машинально постукивая себя пальцами по бёдрам.
— Доигрались! Маленькие! — воскликнула пассажирка в тёмном углу.
— Тётя Маша! А, тёть Маш! — крикнула одна из девушек.
— Ну? — донеслось с конца вагона.
— Поаккуратней там. Гадюка под лавками ползает.
— Что-о? Какая гадюка?
В вагоне стало очень шумно. Девушка-проводник вышла из служебного отделения, сонно поморгала глазами и вдруг широко раскрыла их.
Двое парней-ремесленников подсаживали на вторую полку опрятную старушку:
— Давай, давай, бабуся, эвакуируйся!
На нижних скамьях, недавно переполненных, теперь было много свободных мест, зато с каждой третьей полки свешивалось по нескольку пар женских ног. Пассажиры, оставшиеся внизу, сидели, поставив каблуки на противоположные скамьи. В проходе топталось несколько мужчин, освещая пол карманными фонарями и спичками.
Проводница пошла вдоль вагона, заглядывая в каждое купе:
— В чём дело? Что тут такое у вас?
Никто ей не ответил. Со всех сторон слышались десятки голосов, и возмущённых и смеющихся:
— Из-за какого-то мальчишки людям беспокойства сколько!
— Миша! Миша, проснись, гадюка у нас!
— А? Какая станция?
Внезапно раздался истошный женский визг. Мгновенно воцарилась тишина, и в этой тишине откуда-то сверху прозвучал ласковый украинский говорок:
— Та не бойтесь! Це мiй ремешёк на вас упал.
Боря так виновато помаргивал светлыми ресницами, что проводница уставилась на него и сразу спросила:
— Ну?.. Чего ты здесь натворил?
— Тряпочка развязалась… Я её завязал тряпочкой, а она…
— Интересно, какой это педагог заставляет учеников возить ядовитых змей! — сказал гражданин в пенсне.
— Меня никто не заставлял… — пролепетал Боря. — Я… я сам придумал, чтобы её привезти.
— Инициативу проявил, — усмехнулся лейтенант.
Проводница поняла всё.
— «Сам, сам»! — закричала она плачущим голосом. — Лезь вот теперь под лавку и лови! Как хочешь, так и лови! Я за тебя, что ли, полезу? Лезь, говорю!
Боря опустился на четвереньки и полез под лавку. Проводница ухватилась за его ботинок и закричала громче прежнего:
— Ты что? С ума сошёл?.. Вылезай! Вылезай, тебе говорят!
Боря всхлипнул под лавкой и слегка дернул ногой:
— Сам… сам упустил… сам и… найду.
— Довольно, друг, не дури, — сказал лейтенант, извлекая охотника из-под лавки.
Проводница постояла, повертела в растерянности головой и направилась к выходу:
— Пойду старшему доложу.
Она долго не возвращалась. Пассажиры устали волноваться. Голоса звучали реже, спокойнее.
Боря поднял ладонь к самому носу и стал соскребать с неё грязь указательным пальцем.
— Жалко, охотник, а? — спросил ремесленник.
— Думаете, нет! — прошептал Боря.
Пассажиры помолчали.
— Похоже, и правда нехорошо выходит, — пробасил вдруг усатый рабочий. Он спокойно сидел на своем месте и курил, заложив ногу за ногу, глядя на носок испачканного глиной сапога.
— Что — нехорошо? — обернулся старший.
— Не для баловства малый её везёт. Убивать-то вроде как и неудобно.
— А что с ней прикажете делать? — спросил гражданин в пенсне.
— Поймать! «Что делать»! — ответил ремесленник. — Поймать и отдать охотнику.
Вошла проводница с кочергой. Вид у неё был воинственный.
— Тут ещё? Не ушла? Посветите кто-нибудь.
Лейтенант осторожно взял у неё кочергу:
— Товарищи, может, не будем, а? Помилуем гадюку?.. Посмотрите на мальчонку: ведь работал человек, трудился!
Озадаченные пассажиры молчали. Старший воззрился на лейтенанта и покраснел:
— Вам смех, товарищ, а нашего брата могут привлечь, если с пассажиром что случится!
— А убьёте гадюку, вас, папаша, за другое привлекут, — серьёзно сказал ремесленник.
— «Привлекут»… — протянула проводница. — За что это такое привлекут?
— За порчу школьного имущества, вот за что.
Кругом дружно захохотали, потом заспорили.
Одни говорили, что в школе всё равно не станут держать гадюку; другие утверждали, что держат, но под особым надзором учителя биологии; третьи соглашались со вторыми, но считали опасным отдавать гадюку Боре: вдруг он снова выпустит её в трамвае или в метро!
— Не выпущу я! Вот честное пионерское, не выпущу! — сказал Боря, глядя на взрослых такими глазами, что даже пожилая колхозница умилилась.
— Да не выпустит он! — затянула она жалостливо. — Чай, теперь учёный! Ведь тоже сочувствие надо иметь: другие ребятишки в каникулы бегают да резвятся, а он со своими гадами две недели мучился.
— Н-да! Так сказать, уважение к чужому труду, — произнёс старичок в панаме.
Гражданин в пенсне поднял голову:
— Вы там философствуете… А проводили бы ребёнка до дому с его змеёй?
— Я? Гм!.. Собственно…
Лейтенант махнул рукой:
— Ну ладно! Я провожу… Где живёшь?
— На улице Чернышевского живу.
— Провожу. Скажи спасибо! Крюк из-за тебя делаю.
— Ну как, охотники, убили? — спросил кто-то с другого конца вагона.
— Нет. Помиловали, — ответил ремесленник.
Старший сурово обвёл глазами «охотников»:
— Дети малые! — Он обернулся к проводнице: — Совок неси. Совок под неё подсунем, а кочерёжкой прижмём. Неси!
— Дети малые! — повторила, удаляясь, проводница.
Через десять минут гадюка лежала в банке, а банка, на этот раз очень солидно закрытая, стояла на коленях у лейтенанта. Рядом с лейтенантом сидел Боря, молчаливый и сияющий.
До самой Москвы пассажиры вслух вспоминали свой ученические годы, и в вагоне было очень весело.