Все зашумели, обсуждая, а майор все более заинтересовывался нашими сведениями.
— И что же Владимир Дмитриевич?
— О! — вновь опередила всех Алла. — Уж он-то понимает толк в этих вещах! Кроме всего прочего, у него знаменитейшая бабушка — Елена Блаватская, основательница «Тайной доктрины». Она лично читала Книгу судеб в неприступных Гималаях.
— Значит, он согласился с мнением Дениса?
— Он сказал: как бы ваш византийский мистагог не занялся перетаскиванием к себе кого-нибудь из вас. Он же чувствует там, у себя, как его щупают через время и пространство.
Наступило молчание. Бился глупый мотылек о горячее стекло «летучей мыши». Журчал стекающий с горы ручей.
— Ну и ну, — удивился майор. — Оказывается, это и не преступление и не несчастье, как можно было бы предположить. Оказывается, это целый научный переворот.
— А почему бы и нет? — вступила другая сотрудница, Вероника, похожая на бестужевку в пенсне на красном шнурке. Она ранее работала в Музее религии и атеизма, поэтому всякую мистику считала своей специальностью. — У нас по страницам газет порхают всякие НЛО, полтергейсты, разгуливают снежные человеки, а как до нас, бедных археологов, тут жестокое табу. Одна унылая реальность.
Все засмеялись, и напряжение спало. Я согнал мотыльков с «летучей мыши», стало посветлее, а майор лукавым тоном сообщил:
— А вы знаете, что в сводках МВД сообщается цифра пропавших без вести и неразысканных граждан? Их несколько десятков человек по стране. Будем знать, что археологи Бореады нашли научное объяснение — их перетаскивают к себе мистагоги прошедших времен!
— А что? — тоном полемиста отвечала ему серьезная Вероника. — Можно при желании и источники найти. Вот в Христологии — известно ведь, что эта отвергнутая церковью книга пользовалась громадным авторитетом в Средние века, — в Христологии упоминается некий подвижник Дионисий, смотрите, и имя ведь совпадает…
— Может быть, потом про Христологию? — просили некоторые. Видно было, что такие дискуссии здесь не редкость. Другие считали, что надо дать высказаться и Веронике. Да и сама Вероника в мужественном пенсне была не из тех, кого можно заставить замолчать.
— Этот подвижник Дионисий, живший при императоре Константине Первом, то есть в четвертом веке, он ужасно страдал, что не живет в одно время с Христом. А был он, до обращения в христианство, как раз ученым мистагогом в языческом храме. И тогда он достиг искусства переселяться на триста лет назад, в век, когда жил Христос, и даже сумел омыть слезами его светлые ноги. А потом, чтобы доказать, что он не врет, одного ритора перетаскивал туда и обратно, который тогда и описал всю эту историю.
Она порылась в рабочей папке и нашла там бумажку.
— Вот я и выписку оттуда сделала: «Он ушел по ту сторону разума, а тень его оставалась с нами, блуждала тут, как собака, потерявшая хозяина, оставались и осколки эха, многие охи, вздохи и сожаления…» Девочки, подтвердите, ведь у нас все так и было — три дня после ухода Дениса мы приходили ночью сюда и слушали, как он плачет за стеной пространства…
Сээнэсы и мээнэсы закивали головами.
— Погодите, погодите, — заволновалась Алла, видя, что майор смотрит на наручные часы. — Это не глупости! Иван Никифорович, скажите же товарищу. Мы так переживаем, это же понятно… Пусть выслушает наши мнения, хотя бы вкратце. Теперь ты, Зоя, говори. Товарищи, у нее самые веские основания, она же математик!
Разговор стал явно напоминать профсоюзное собрание. Третья оппонентка, Зоя, похожая на сельскую методистку, говорила, как солому тянула, все «а», да «э».
— Каждый, хоть понаслышке знающий, что мы живем в мире трех измерений, так сказать — длина, высота, ширина, — знает также, что число измерений в природе бесконечно. Но в силу своего несовершенства человек пока {она голосом подчеркнула это «пока») способен воспринимать только три измерения пространства. Для него остальные как бы не существуют, но это не значит, что объективно их нет вообще, они есть, они пронизывают его самого, подобно радиоволнам, они сосуществуют где-то рядом, проявляя себя в виде привидений, барабашек, вещих снов, парапсихологии, наконец. Минуточку, минуточку! Я хочу сказать, что, подобно пространству, и время может иметь не только одно измерение, не только движение вперед, но и назад. Теоретически это возможно!
Майор, поглядев на меня, хотел встать, но она просто схватила его за локоть.
— Еще хоть пару слов! Для перевода из одного состояния в другое, из одного измерения в иные, из одного направления в противоположное вовсе не нужно сложнейших механизмов или сооружений, как полагают некоторые. Достаточно хорошо разработанных и усвоенных исполнителями словесных воздействий — гипноза, заклинаний, заговоров. История кишит достоверными примерами этого! В наше время скульптор и антрополог Герасимов — я слушала его! — защищая свою концепцию палеолитического мальчика из пещеры Тешик-Таш, убедительно доказывал, что современный человек в ходе эволюции многое потерял, а не приобрел, по сравнению со своим ископаемым предком. А именно, потерял способность к словесным воздействиям.
Майор все-таки с извинительной улыбочкой встал — торопился на последнюю электричку, приехал ведь не на машине. Женщины, перевозбужденные, говорили все враз. Майор им обещал, что каждую вызовут к следователю, а пока можно изложить свои доводы письменно.
3
Я повел его к себе в штаб-квартиру, которая располагалась в колхозной сторожке. Мы поднимались вдоль ручья, который струится здесь с самого ледникового периода, а у стены раскопанного эргастирия учиняет шумливый водопад.
— Я тороплюсь, — напомнил майор.
— А я должен показать, именно показать последний довод, по-латыни — ультима рацио, имеющийся у нас. Довод, который, мы думаем, сногсшибательнее всех других версий.
— Что же это?
— Письмо от самого Дениса.
— Как? Вроде предсмертного, что ли?
— Нет, уже оттуда.
— Неужели… С того света?
— Скажем так. С того света.
— Тогда уж не лучше ли признать, что его божьи коровки скушали? Такие вещи, говорят, случаются.
Я завел майора в свою комнату, включил свет и открыл сейф, который имеется в каждой экспедиции — а вдруг золотишко, монетишки… И предъявил свой ультима рацио. Это была пухлая от древности желтая книга, переплетенная сгнившей веревкой. Мыши, черви и сырость за восемьсот лет оставили от многих страниц лишь клочья.
— Что это? — настороженно спросил майор.
— Палимпсест.
— Палимпсест?
— Да, да. Палимпсест — это рукопись, в которой прежний текст выскоблен.
— Как выскоблен?
— А очень просто — стальным лезвием, скребком или пемзой. Знаете, окаменевшая есть морская пена — называется пемза.
— Пемзу знаю. А лучше скажите, зачем выскоблен?
— Пергамен, телячья кожа, был невообразимо дорог. Поэтому в ненужных рукописях соскабливали текст и писали новый.
— И здесь был старый текст?
— Был. По-видимому, это — Евангелие Апракос, девятого или десятого века на греческом языке, почерк крупный. Евангелия редко выскабливали, чтобы такое случилось, надо, чтоб текст их страдал серьезными идеологическими недостатками.
— Иван Никифорович! Скажу и я, как ваши ученицы, зачем мне лекции читаете? Объясните лучше, какое отношение имеет ваш палимпсест к делу этого Дениса?
— Самое прямое. Новый текст здесь написан нашим Денисом и на самом современном русском языке.
— И вы беретесь точно доказать это?
— Берусь. Для этого мне нужно только время.
— И вы в состоянии здесь что-нибудь прочесть?
— Укажите, что именно?
— Ну, хотя бы вот здесь… Здесь поменьше клочьев.
— Пожалуйста. В этом месте — на самом верху страницы — написано так: «Мгла сгустилась, и тишина стала плотной, как тело старого дуба…» Смотрите, вот явно русские буквы гражданского почерка — «д», вот «у», «б», это, надо полагать, «а», а тут плесень сильно попортила. А дальше надо читать с сильной лупой, все-таки двенадцатый век. Но чернила, глядите, ах какие были тогда чернила! Можно и под рентген, есть такой метод.
— Еще вопрос. — Майор уже нервничал. — Каким образом вы нашли этот памятник, э-э… это письмо с того света?
— Наутро после того, как пропал Денис, должно было вскрываться в эргастирии помещение, условно атрибутированное нами как чулан. И хотя, как только мы сообщили по инстанции, что у нас пропал сотрудник, нам было приказано раскопки приостановить, мы не утерпели. Я лично не утерпел, не снимаю с себя всей ответственности. Во вскрытой камере оказался этот фолиант, эта весточка из мглы времен.
Майор встал, потому что из космического далека, словно из мглы времен, слышался комариный голос электрички.
— Вы не хотите взять палимпсест с собой?
— Зачем же?.. Держите его в своем сейфе. Я вышел проводить, и мы всю дорогу шли молча. Надрывались неизменные цикады, внизу полоскалось море, я освещал тропку фонариком. Прощаясь, майор сказал, допустив наконец легкий кавказский акцент:
— Конечно, дорогой, вы все тут чудаки. Не надо обижаться, чудаки украшают мир. Одно бесспорно — на подводной лодке он не уходил… — Он затянулся сигаретой и бросил ее. — Буду докладывать.
Поезд увез его, блеснув красным огоньком, а я повернулся и шагнул в ночь, как в пучину. Шел вдоль стены тростника, за которой, как чудо-юдо рыба кит, вздыхал Понт Евксинский. «Мгла сгустилась, и тишина стала плотной, как тело старого дуба», — повторил я вслух и почувствовал, что по тропинке кто-то идет за мною следом.
Идет, ну и пусть себе идет. А я все пытался с точки зрения самого что ни на есть здравого смысла оценить ситуацию. Но как ни вертел мозгами, как ни просчитывал варианты, все было у нас похоже на банальное помешательство профессионального типа. Есть у меня, например, знакомая дрессировщица. Так она со своими собачками дома ходит на четвереньках, хлебает из одного корытца, покусывает их за мягкие местечки…
Доказать мы ничего не докажем, бедному Денису едва ли поможем, остается одно — передать как-то миру его отчаянный вопль.
Но и публикация столь фрагментарной и траченой рукописи едва ли будет, опять же, воспринята не как коллективная шизофрения. Что же? Не прибегнуть ли к всесильной художественной литературе?
Шаги неотступно следовали за мной и настигли меня, когда я уже подошел к водопадику близ злополучного эргастирия.
— Иван Никифорович, не браните меня!
— А, Света. Ты что не спишь?
— Иван Никифорович, ради бога…
— Что? Что еще случилось?
— Нет, нет, ничего не случилось, не браните меня. Просто я хочу спросить.
— Ну, спрашивай, неугомонная.
— Иван Никифорович, мы не можем ему хоть чем-нибудь помочь?
— Денису?
— Да, Денису Петровичу.
— Видишь ли. Света, с точки зрения современной науки… Но если поверить и майору, каждый год у нас переселяются в иные миры десятки человек. Наверное, и оттуда тоже перетаскиваются. Надо четко знать алгоритм, координации… Вот изучим внимательно все, что начертано на сводах эргастирия.
— Так ведь годы могут пройти! — в отчаянии сказала она.
— Что же делать, милая, что же делать!
— И самое гнусное, самое подлое. — Слеза звучала в ее голосе. — Ни одна из этих ученых особ, теоретически рассуждая, как он мог оказаться там, ни слова не сказала, а как ему помочь теперь? Хоть одна бы предложила — давайте закинем туда и меня!
Я промолчал, что я мог ответить?
— А если я что-то еще спрошу? — Тихий ее голос едва можно было различить за ропотом водопада.
— Спрашивай, конечно.
— А как вы думаете, Иван Никифорович, он там еще жив?
— Денис-то?
— Денис Петрович.
Восемьсот лет представились мне надавившей на всех нас бездонной глыбой. А южная ночь дышала тревогой и надеждой.
— Да, Света. Думаю, что он жив.
Глава первая
ПРОРОК ИЗ ЛЬВИНОЙ ЯМЫ
1
Мгла сгустилась, и тишина стала плотной, как древесина старого дуба. А руки наоборот — и плечи и грудь — освободились от непомерной тяжести, облегченно дышали, словно евангельский верблюд, пролезший сквозь игольное ушко.
Но вот он различил мерцающий свет, непонятно еще где, услышал невнятные голоса и понял: «Жив!»
Жив? Но каким образом? И что могло с ним вдруг приключиться? Не попал же он в аварию, он и не ехал никуда! Вечером пришла такая никчемная мысль — прогуляться на раскоп в их «Эргастирий чародея», они частенько так ходили… И значит, он сознание терял?
С трудом поднял голову и увидел, что лежит, распластавшись, в той странной части эргастирия, которую они классифицируют как свинарник или овчарню в жилом доме — так бывало в древние времена. Даже в журнале написали: помещение для жертвенных животных. А в эргастирии, отметил теперь Денис, за бронзовой решеткой язычки пламени прыгали в античном очаге. Кто же это посмел, святотатец, ведь ни один археолог никогда… И что за голоса слышны — мужские, скрипучие, невнятные, будто вороны голгочут.
Не пастухи ли это с горных пастбищ пришли в их зафанеренный раскоп и греются у очага, где огонь не зажигался уже восемьсот лет?
Денис пытался пошевелиться, что-то удерживало его. Напрягши руки, он обнаружил металлические наручники на запястьях. Он скован? Этого еще не хватало!
Следующий сюрприз — он оказался без одежды, голый. Исчезли не только его импортные шорты, но даже и плавки! Как говорится, в чем мама родила. Денис перестал рыпаться, такое надо было пережить.
Между тем сидевшие у очага поняли, что Денис ожил. Голоса их закаркали выразительней. И вот в мерцающей полутьме Денис различил, как две горбоносые и бородатые головы над ним приникли к решетке, стараясь его рассмотреть.
Значит, он захвачен как пленник неизвестными людьми? В детстве Денис слыл очкариком, бабушка насмешливо звала его «синим чулком», но именно потому он втайне занимался силовым спортом. На последнем курсе университета тренер по китайской борьбе восхищался его мускулами: «Какая фактура!» А в армии он участвовал в соревнованиях — кто бы из его археологинь заподозрил за ним такое?
Отчаяние и ярость охватили его, он напрягся с такой безумной силой, что цепь, которой он был опоясан, слетела с крюка. Денис вновь напрягся, но звенья цепи только врезались в его тело. А незнакомцы, спешно отодвинув решетку, пытались схватить его за руки.
Их холодные пальцы были так омерзительны, ужас, охвативший Дениса, так силен, что не помня себя он поднялся на четвереньки и оба железных браслета на запястьях лопнули, как яичная скорлупа. Отпихнув незнакомцев, Денис выскочил за решетку.
Первое, что он успел заметить, — стекло в слуховом оконце над дверью, относительно которого они спорили, подлинное оно или нет, посветлело от наступающего утра. Значит, прошла вся ночь! Это был тот самый раскоп, где он трудился и который подробно описал в «Археолоджикал ревью», только вместо свежей фанеры, заменявшей потолок, теперь нависали почерневшие старые балки, а меж них козьей бородою торчала проросшая сверху трава. Поразительно — это был именно такой эргастирий мистагога, как его представляют себе археологи вовеки веков!
В тот же миг ему пришлось обороняться. Оба незнакомца — один сухопарый, с козлиной седоватой бородкой, другой, наоборот, — массивный, обросший шерстью, как библейский Самсон — кинулись на него. Ну, тут уж Денис, не зря изучавший тайны непревзойденного у-шу, хотя и не получивший почетных поясов, знал, что делать. Старикашку он парализовал метким ударом ноги в подбородок, перебросился к волосатому великану и учинил ему такую стремительную подножку, что тот грохнулся носом об скамью и завопил:
— О, айя матер фео, исполла имин! Ox, ox, каллима диспоти!
Несмотря на то что Денис сам был в шоке, он вздрогнул при этих словах. Черт побери, эти мерзавцы еще и по-гречески разговаривают, все понятно: «Пресвятая матерь божия, помилуй нас!» Только не на том звонком, ясном и певучем языке Гомера, которому учил их на семинарах эллинист доцент Копылович, нет. Это был какой-то изуродованный, с пришепетываньями и придыханиями, с удареньями на «и» — боже мой, кефаревусса, византийский язык!