— Разберём носилки.
Носилки разобрали, и лестница полезла дальше.
Когда кончились носилки, Люк распорядился:
— Разберём тележку.
Тележку разобрали, и опять друзья взялись за молотки, пилу и гвозди.
Лестница уже перелезла через кучу песка, через поваленное дерево, через крышку подземного колодца и перегородила двор.
Она путалась у жильцов под ногами, а шофёр Николай чуть не раздавил её грузовиком.
Трофим Спиридонович взглянул на лестницу, прикинул размер сосны и сказал:
— Ну что? Опять дух вон?
— Нет, — ответил Люк. — Ещё табуретка есть!
Но закончить лестницу было не суждено: не хватило всё-таки стройматериала.
Люк и Димка даже обрадовались. Втайне решили бросить затею с лестницей, потому что поднять её с земли не было никакой возможности: лестница угрожающе изгибалась, громко скрипела, трещала.
Но Трофим Спиридонович каждый раз донимал друзей вопросами:
— Ну что? Когда на мачту полезете?
— Мы не полезем, — сказал однажды Люк. — Лестницу поднять нечем.
— Понимаю, — сказал Трофим Спиридонович. — Хорошо бы лебёдку.
— Да, да! Лебёдку! — обрадованно воскликнули Димка и Люк.
Они хотели, чтобы Трофим Спиридонович оставил их в покое.
Но Трофим Спиридонович не оставлял их в покое.
— Мы вам поможем. Все жильцы выйдут, помогут.
— Она короткая ещё, до верхушки не достанет, — отговаривались Люк и Димка.
— Не беда. Всё равно большая. В посёлке другой такой не сыщешь. Надо попробовать поднять, примерить. А вдруг и до верхушки достанет? Эй, Николай! Иди подсоби рабочему классу! И ты, Авдотья, и ещё кто там в доме есть, пускай все идут!
Жильцы пришли. Подхватили лестницу, самую большую в посёлке, попытались поднять.
Лестница изогнулась, заскрипела, затрещала.
Вот-вот переломится надвое.
Бросили тогда жильцы лестницу.
Так и осталась она на месте, длинная и бесполезная.
Только Трофим Спиридонович не ушёл. Достал папироску и сказал Димке и Люку:
— Вы — что Кузьмич. Был у меня земляк…
— Он тоже лестницу строил? — спросил Люк.
— Нет, не лестницу.
— Может, конуру? — спросил Димка.
— Нет, и не конуру. Служил он капитаном на речном катере. И был тот катер с обыкновенным, нормальным гудком. А Кузьмичу этого мало. Захотел он раздобыть гудок, чтоб самый большой и самый голосистый на всю реку. — Трофим Спиридонович зажёг спичку и прикурил папироску. — Ну и вот, раздобыл он такой гудок. Приладил на катер. Развёл пары и собрался в путь. На прощание приказал погудеть и отчаливать. Погудел катер басом, погудел на всю реку, но не отчалил.
— Почему? — удивился Люк.
— Весь пар в гудок вышел, вот почему.
— Дух вон! — сказал Димка.
— Именно, — кивнул Трофим Спиридонович.
Петька и его, Петькина, жизнь
1
Петька мог подумать о чём угодно, но только не об этом.
Ну, будет неприятный разговор с классной руководительницей Серафимой Дмитриевной. Ну, отведут к директору. Ну, вызовут в школу мать и расскажут про него — такой-сякой…
Это всё понятно. Это всё нормально.
Драка была?
Была.
Значит, теперь должны быть меры.
Правда, особой драки не было. Дал Женьке по шее. У Женьки царапина на лбу. Здоровая царапина. Вещественное доказательство.
Серафима Дмитриевна сказала Петьке, что его просит к себе директор школы.
Директор школы был новый, совсем молодой.
Петька видел его один раз. Теперь должен был увидеть второй раз.
Неприятная встреча. Но ничего не поделаешь — надо встречаться. У Женьки на лбу вещественное доказательство.
Петька стоял перед директором. Он мог подумать о чём угодно, но только не об этом.
Директор протянул Петьке тетрадь:
— Возьми.
Петька взял.
— Я человек новый. Многих ребят ещё не знаю. Тебя тоже не знаю.
Петька молчал, смотрел на директора.
— Так вот. В этой тетради напишешь, как ты дошёл до жизни такой.
— Какой жизни? — испугался Петька.
— Избил товарища. Товарищ слабее тебя, а ты его избил.
— А много писать? Сколько страниц?
— Дело серьёзное… Страницы четыре.
— Может, лучше мать привести? — осторожно спросил Петька.
— А зачем мать приводить? Дрался ты, а не она. (Петька кивнул — верно. Дрался он, а не она.) С тобой и разговаривать. А для этого надо узнать, что ты за человек.
Петька в растерянности смотрел на директора.
— Где родился — писать?
— Напиши.
— А когда родился — писать?
— Напиши.
— И фамилию?
— И фамилию.
— А ещё что?
— Я же тебе сказал — как ты дошёл до жизни такой.
— А сколько дней писать?
— Сколько дней?.. До семнадцатого числа. Это значит — четыре дня. Семнадцатого мы проведём в классе собрание.
— Родительское? — с надеждой спросил Петька. — Мне присутствовать не надо?
— Зачем родительское — соберём учеников, послушаем, что они скажут. Тебе есть смысл присутствовать. Вдруг кто и заступится.
Петька молчал.
2
Письменный стол. За столом сидит Петька. Открыта первая страница чистой тетради, которую дал директор.
Петька подложил ладонь под щёку — думает.
Четыре страницы! Это сколько же надо сидеть и писать? А драка-то была две секунды. Дал по шее — и всё. И в лоб Женьку даже не ударил. Это Женька об шкаф ударился. Рикошетом. Худенький он — вот и получился рикошет.
И чего под руку попался?.. Мучайся теперь. Сиди. А он, Женька, гуляет. А ты сиди. Вспоминай свою жизнь с самого начала.
Во дворе кричат ребята. Весело ребятам. Им не попался под руку Женька. И директор им такой не попался.
Петька сидит, вспоминает свою жизнь.
А жизнь вспоминается плохо. Нет, она-то вспоминается, но ведь её надо ещё записывать! И записывать аккуратно, без ошибок: проверить-то никому не дашь.
Мать удивится, спросит — что это такое и для чего? И отец удивится, спросит.
Лучше молчать и как-нибудь самому.
Вот и выходит, что жизнь вспоминается очень медленно, плохо. Надо лазить в учебник по грамматике.
Сейчас Петька искал правило о гласных. Как гласные пишут после шипящих и буквы «ц».
Потом ему понадобились суффиксы «ик» и «ек». В каких словах употребляется «ик», а в каких — «ек».
Потом уменьшительные суффиксы «ушк», «юшк». Нет. Он обойдётся без уменьшительных.
Кричат во дворе ребята.
Петька подошёл к окну, поглядел. Конечно, обновляют футбольный мяч, который недавно купили Гришке Лосеву из шестого подъезда.
А он, Петька, врезался в частицу «не». Что писать — «не»?.. А вдруг «ни»?
Петька опять листает учебник. Ага, нашёл, вот и примеры.
«Ну, как не порадеть родному человечку!» (Грибоедов). Петьке бы кто-нибудь порадел. Самое время.
«Чем ты не молодец?» (Пушкин). Нет. Сейчас Петька не молодец.
«Да не изволишь ли сенца?» (Крылов). Нет. Сенца он не изволит.
В первый день Петька написал одну страницу своей жизни.
3
На второй день он продолжал.
И опять грамматика. И опять приставки, двойные согласные, чередования, окончания. И синтаксис ещё — точки и запятые.
И опять ни у кого и ни о чём нельзя узнать. Тут дойдёшь до любой жизни. До каторги дойдёшь!
Попросить бы Женьку — порадей мне, Женька, дай мне, Женька, по шее. Или хочешь — я сам стукнусь головой об шкаф.
Ребята во дворе кричат: обновляют мяч.
А Петька? Петька пишет вторую страницу своей жизни.
4
На третий день Петька писал третью страницу своей жизни.
Писал про то, как провёл лето в деревне Карганы у маминого брата.
Мамин брат работал на колхозном кирпичном заводе. И Петька тоже работал: водил лошадь, которая крутила большие колёса, размешивала в яме глину.
Нравилось ещё Петьке в обеденный перерыв сидеть под навесом, где были сложены свежие кирпичи, только что вынутые из форм, — сушились.
На улице солнце, жара, а под навесом прохладно. Это от влажных кирпичей прохладно.
Поглядишь на кирпичи, а на них отпечатки веточек и стеблей травы. Интересно.
Петька написал про веточки и траву.
А потом кирпичи выпаливают в траншеях, и они делаются красными и крепкими. Он сам вынимал их из траншей. Тёплые ещё и дымом пахнут.
Петька и про это написал.
5
На четвёртый день Петька одолевал последнюю, четвёртую страницу.
За окном накрапывал дождь. Ребята, во дворе всё равно кричали. Они уже не обновляли мяч Гришки Лосева из шестого подъезда, а просто играли.
Мяч грязный, и ребята грязные: нормальная обстановка. Никому ничего не жаль. Только Петьке жаль самого себя. Четвёртая страница идёт особенно туго. Никто ему не радеет, сенца он не желает и вообще, конечно, не молодец.
«Ни», «не», «ик», «ек»…
Петька подложил ладонь под щёку — думает.
Уже и фамилия есть — написана, и про место в год рождения — всё есть, и про пионерский лагерь, и про кирпичный завод.
«Напишу-ка про ежа Николая, — решает Петька. — Ёж мой. Жил у меня дома. Значит, к моей жизни имеет отношение».
«Ёж Николай днём спал, а ночью бегал, — начал писать Петька. — Тарахтел когтями и мешал всем другим спать».
А как пишется «тарахтел»? «Тара»… или «таро»?..
Надо изменить слово так, чтобы на сомнительную букву упало ударение. Это он помнит.
Петька начал менять слово:
— Трахнул, тарахнул, тарарахнул. Ух ты, куда занесло! Значит, всё-таки «тара»…
— «Я решил Николая переучить, — продолжал писать Петька, — чтобы ночью он спал, а днём бегал, как все нормальные люди».
Дождь усилился, громко забарабанил в стёкла.
Петька встал и подошёл к окну — неужели ещё играют?
Да, играют. Чёрные, и мяч чёрный. Счастливые. Бегают себе, как все нормальные люди.
Петька вернулся к столу.
«У ежа Николая начали выпадать из чуба колючки. Мама сказала, что Николаю не хватает витаминов, а может быть, он просто…»
Петька опять задумался, как писать «линяет».
И вдруг вспомнил… Только совсем другое вспомнил: когда Гришкин мяч обновляли, он был жёлтого цвета.
6
Собрание состоялось. Ровно семнадцатого числа.
Народу было много. Весь класс, конечно. Серафима Дмитриевна, директор и старший пионервожатый.
Выступали ребята — ругали. И Серафима Дмитриевна ругала. И старший пионервожатый. Правда, все ещё говорили, что они надеются — в будущем с Петькой ничего подобного но случится.
В конце собрания выступил и директор. Сказал — тоже считает Петьку человеком не совсем пропащим. Он подробно ознакомился с его, Петькиной, прошлой жизнью. И что его, Петькина, прошлая жизнь даёт и ему, директору, основания надеяться, что в будущем с Петькой ничего подобного не случится.
«Да, если каждый раз писать сочинения…» — подумал Петька.
Но это он так, между прочим, подумал.
Промышленные микробы
1
Уже давно мы так живём. А всё потому, что мама делает науку: будет защищать звание кандидата.
Делать науку помогают: папа Серёжа (это Серёжа-старший), сын Серёжа (это Серёжа-младший) и ещё дочка Витаська.
Мамина наука называется: «Микробы в промышленности». Кому ни скажешь — удивляются. А даже Витаське известно, что есть микробы-враги, от которых все болеют, и микробы-друзья, от которых сплошная польза. Они готовят простоквашу, сыр, пиво, лекарства.
Когда утром разносчик молока звонит в квартиру, дверь открывает Серёжа-старший. Мамы нет, она уже в своей лаборатории, где в пробирках и колбах растут промышленные микробы.
Серёжа-старший, заспанный и усталый, покупает кефир. Всю ночь он проверял в маминой науке фамилии учёных и цифры: вдруг машинистка что-нибудь перепутала! А мама всю ночь сочиняла автореферат, который нужно сдать в типографию. Разносчик сочувственно вздыхает. Он носит молоко и кефир в наш дом не первый год и всё про всех знает.
— Тяжело?
— Да, — кивает Серёжа-старший и кричит: — Серёжка! (Это он зовёт Серёжу-младшего.) Деньги!
Серёжа-младший, правда, не всю ночь, а только половину ночи сортировал по номерам фотокарточки микробов. В трусах и тоже заспанный, он бродит по комнате среди маминой науки, разложенной на полу и на столе, «черновиков» и «беловиков». Трогать ничего нельзя, потому что потом не найдёшь. Проваливаются как сквозь землю. Недавно провалилась цитата. Мама принесла её из библиотеки, выписала из журнала. Но сейчас провалился кошелёк. Невозможно найти. Серёжа-старший с грохотом ставит на кухне бутылки, идёт на подмогу.
Просыпается Витаська. Тоже бродит по комнате. Спотыкается о банки с клеем и красками.
Кошелёк никому найти не удаётся. Зато нашли цитату. Обидно, что мама ходила за ней в библиотеку второй раз.
— Завтра заплатите, — говорит разносчик молока.
— Спасибо.
— Мы готовимся в кандидаты наук, — говорит Витаська.
— Понимаю.
Разносчик ещё раз сочувствует и уходит.
Серёжа-старший отправляется умываться.
Потом Серёжа-младший отправляется умываться.
Потом Витаська. Витаську долго трут полотенцем. Она в разноцветной туши: рисовали графики почвенных грибков и ей доверили чистить перья.
Серёжа-младший будет сегодня завтракать ужином: он вчера не ужинал. Серёжа-старший будет завтракать обедом: он вчера не обедал. И только Витаська будет завтракать завтраком.
Маме следить некогда, кто когда и что ест. У неё забот выше головы. Когда в доме нет ни завтраков, ни обедов, ни ужинов, выручает разносчик молока: все питаются кефиром — промышленным микробом.
2
Серёжа-старший продолжает сверять фамилии учёных и цифры. Заткнул уши пальцами, чтобы не отвлекаться.
Витаська намазывает кисточкой клей на фотографии микробов, а Серёжа-младший вклеивает фотографии в те места науки, которые Серёжа-старший уже проверил. Кладёт на стул и садится сверху, прессует.
Звонит телефон.
К телефону бежит Витаська. Серёжа-старший не слышит, потому что не отпускает пальцев от ушей, а Серёжа-младший сидит прессует.
— Мамы нет дома, — отвечает Витаська. — Я передам. Только я уже забыла, что передать.
Серёжа-младший хотел отправиться Витаське на подмогу, но тут Витаська говорит:
— Я уже не забыла. Я уже вспомнила.
Серёжа-младший пересаживается с одной фотографии на другую.
Возвращается Витаська.
— Звонил…
— Ну?
— Звонил… — Витаська морщится, вспоминает.
— Растяпа! — говорит Серёжа-младший.
Он встал со стула.
Витаська хватается руками за щёки, громко смеётся.
— Ты чего?
— Штаны! Сзади!
У Серёжи-младшего штаны сзади в полосках засохшего клея. Как нотная бумага.
Серёжа-старший отпускает пальцы от ушей, Витаська тут же замолкает.
— Оппонент, — вдруг говорит она.
— Что?
— Вспомнила: оппонент!
— Что — оппонент? — настораживается Сережа-старший.
Слово «оппонент» в доме знают все. Так называются люди, которые будут читать мамину работу.
— Он позвонил и сказал… Ой, Серёжа! — вдруг испуганно кричит Витаська. — Ты наступил на дрожжи!
Серёжа-младший случайно наступил на фотографию дрожжей, которая лежала на полу.
— Что сказал оппонент? — спрашивает Серёжа-старший нетерпеливо.
— Он сказал… — Витаська смущённо замолкает. — Я уже забыла, что он сказал.
— Растяпа! — говорит Серёжа-младший.
— Безобразие! — говорит Серёжа-старший и вновь затыкает пальцами уши, чтобы проверить фамилии учёных и цифры.
Витаська огорчилась. И правда безобразие: мама просила ничего не забывать, а она, Витаська, забывает. Старается, помнит, помнит, а потом забывает. Как-то незаметно это получается.
Очень нравятся Витаське фотографии микробов. Их портреты. Есть микробы худые — кожа да кости. Какие-нибудь кефирные. А есть микробы толстые — не ущипнёшь. Готовят сыр или пиво. Они, конечно, весёлые. Во весь рот смеются.