Сегодня Марианна была в красном шерстяном, крупной вязки платье, облегающем ее идеально стройную фигуру. Будто сама Грация появилась среди учеников. Игорь Чугунов, положив руку на плечо Жени, смотрел на нее как-то смущенно, уж слишком осторожно, словно боялся нечаянным взглядом, как рукой, коснуться ее.
Роман поискал глазами Костю. Его не было.
— Где Табаков? — тихо спросил он у Жени.
— Костик на тренировке. Его сегодня не будет, — объяснила она. — Его заменит наш запасной.
— Сегодня Тибальд я. А в чем дело, сударь? — выставляя вперед подбородок, пошел на Романа этот скоморох Черникин. — Что угодно? Драться? На дуэли? Пожалуйста. Вот шпага… Я не боюсь. Привычен. Меня уже не раз убивали на сцене. Ну?..
Роман невозмутимо принял из его рук вторую шпагу и, отступив на шаг назад, стал в стойку. Черникин скорчил дурашливую гримасу, оттопырил нижнюю губу. Он не ожидал ответа на свой вызов. Положение было пиковое. Фехтовать он не умел.
— Попался, Юрка, — засмеялся Чугунов. — Так тебе и надо, хвастуну. Вперед! Не посрами свою фамилию.
И Черникин, размахивая шпагой, как палкой или даже приличным дрыном, бросился вперед. Блеснули клинки. Зазвенел металл. Через минуту шпага вылетела из рук Черникина, выбитая ударом Романа. Он приставил к груди обескураженного «врага» острие и без улыбки сказал:
— Считай, что ты умер еще раз. По-настоящему. Но я дарю тебе жизнь. Пользуйся. Только с умом.
— Большое спасибо, — пролепетал Юра и, взявшись пальчиками за края брюк, сделал книксен.
Чугунов неодобрительно взирал на приятеля, не оправдавшего его надежды. Женя и Марианна улыбались.
Когда все прошли на сцену и приготовились к репетиции, Марианна вдруг предложила Роману роль Ромео.
До сих пор ни единым взглядом или словом она не показала, что помнит его злую шутку. Но сам-то Роман все время держал ее на уме и потому был настороже. А тут на тебе — центральная роль.
— Для этой роли у меня нет данных, — стал он отказываться.
— Ну почему же нет? — возразила Марианна. — Здесь нет профессионалов. Давай попробуем.
— У него только внешние данные, Марианна, — ехидно заметил Черникин: надо же хоть как-то отыграться за поражение. — Других нет, поэтому и отказывается.
Роман переступил на месте и нетерпеливо подернул плечами, как при ознобе.
Лицо Жени ничего не выражало. Она просто смотрела на него, и все. Ни слова, ни звука, ни намека, что и она хочет, чтобы он стал Ромео. Но ведь она Джульетта, и ее просьба имеет, пожалуй, кое-какое значение. Но в глазах ее ничего — никакого выражения… Одно ожидание.
— Нет, — твердо сказал Роман и сжал челюсти. — И не будем больше об этом. Я не Ромео. Я Роман. Чужую роль играть не буду. — Он усмехнулся кончиками губ, кивнул на Чугунова. — Очевидно, один из претендентов? Ему уступаю даже без боя.
— Можно, я буду Ромео? — вылез вперед Черникин. — А чем мои данные хуже?
Он снова сумел вызвать у всех улыбку. После непродолжительного обмена мнениями роль Ромео была отдана отсутствующему Косте. Черникин стал Тибальдом, а Роман — артистом вспомогательного состава, или, так сказать, запасным игроком.
Когда репетиция окончилась, Роман первым оделся и ушел.
Он окликнул Женю, когда она свернула в свой переулок, шумно попрощавшись с остальными на углу у булочной.
— А-а-а, это ты, Ромка, — нисколько не удивилась она и даже махнула варежкой. — Ты когда перестанешь форсить? Уши отморозишь.
— Не отморожу, — сказал Роман. — Послушай-ка, пойдем ко мне. Посидим, поболтаем…
— К тебе не хочу, — на ходу повернула к нему лицо Женя. И снова оно ничего не выражало.
— Почему? — удивился и обиделся Роман. — Именно ко мне не хочешь?
— Угу. К тебе. У тебя окон нет. Мне как-то не по себе становится. — Она засмеялась резковатым смехом и помотала головой. — Не пойду. Не уговаривай. Нет настроения.
— Тогда пойдем в кафе…
— Пойдем в булочную, а? — предложила она. — Станем в уголок. Возьмем по стаканчику горячего кофе. Согреемся и поболтаем.
— Ну, пойдем, — согласился Роман.
В булочной народу не было. Густо, аппетитно пахло только что завезенным горячим хлебом вечерней выпечки. И вообще хлебом пахнет лучше всего на свете.
Пожилая уборщица подметала разбросанные по полу влажные опилки.
Они стояли в самом уголке за круглым мраморным столиком у горячей батареи, осторожно держали горячие стаканы с кофе, отпивали по маленькому глотку и молча смотрели друг на друга. Изо рта Жени вырывался легкий парок, щеки раскраснелись, глаза блестели. На висках — золотые колечки волос, выбившиеся из-под шапочки.
— У меня нос, наверное, красный? — спросила она. — Ну, говори же. Чего молчишь?
Роман молчал.
Сыплется тонкими струйками золотистый песок между пальцев. Прыгают быстрыми, неуловимыми зайчиками секунды, сыплется золотистым песком время, и все мимо, мимо, мимо…
— У тебя нос голубой, — сказал Роман. — Как лазурь. Как аквамарин.
— Да что ты говоришь? — испугалась Женя и засмеялась. — Не может быть. Ты шутишь.
— Это правда, шучу, — согласился Роман и поставил свой стакан на толстый серый мраморный круг стола. — Послушай-ка, Женя. Вот был один парень, и у него была девчонка. Ну, он просто так с ней встречался, просто ему захотелось узнать, что такое встречаться с девчонкой, ну, без всяких там чувств, узнать, что такое любовь, и все в этом роде. А она, видишь ли, принимала все за чистую монету. Влюбилась по-настоящему, и все такое прочее. Изо всех сил старалась, чтобы у них была настоящая дружба, гордилась этим. Понимаешь, она заступалась за него, хотя он в ее защите нисколько не нуждался. Ну, и так далее. И все такое прочее. Пока однажды их не застукали прямо в школе как раз в тот самый момент, когда они целовались. И когда их вызвали к директору, он там сказал, что не любит ее. Ну, то есть правду, конечно, сказал, но в такой обстановке. Просто так получилось. Ну, вот и все. Такой вот случай произошел с одним знакомым парнем. Да, я еще не сказал. Она шарахнула ему прямо при всех, словно пощечину влепила: «Подлец» — и убежала… Вот и вся история. — Он все это проговорил единым махом, торопясь и сбиваясь, и, закончив говорить, схватил стакан, глотнул горячий кофе, обжегся и только тогда вопросительно посмотрел прямо в глаза Жене. — Как ты считаешь?
Теперь настала ее очередь поставить свой стакан на серый мраморный круг и так серьезно, словно и на самом деле речь шла о жизни и смерти, взглянуть в дрогнувшие зрачки Романа.
— Все правильно, — серьезно подтвердила она. — Типичный подлец этот твой парень. Хуже не придумаешь. Неужели он не понимает, что это самое настоящее предательство? (Роман передернул плечами.) Я бы такого ни за что не простила, — убежденно закончила Женя. — Ни за какие коврижки. Это звери живут инстинктами, а ведь у него человеческое сердце…
— Других вопросов нет. Все понятно, — через силу улыбнулся Роман.
— Надо всегда быть честным. — Она тряхнула головой. — Чистым и честным. Мы родились не для того, чтобы хватать со стола жизни самые лакомые куски. Или существовать, как существуют деревья или собаки. Ну, пошли, что ли?
Послание тринадцатое. Синицына — Табакову.
Уроки, уроки, уроки… И кто их только выдумал? Сколько надо проявить адского терпения, затратить нервов, сил, времени, чтобы приготовить их! Уроки — как люди, среди них веселые и скучные, добрые и злые. Но все равно ты обязан относиться ко всем одинаково добросовестно.
И как часто время, которое ты на них тратишь, кажется потерянным. Ну что с того, приготовил ты или нет чертеж, вызубрил или нет какие-то правила, исключения, даты, цифры?.. Оказывается, хочешь или нет, но без всего этого ты не сможешь незаметно для глаз подниматься со ступеньки на ступеньку, чтобы в один прекрасный день стать человеком. Человеком, черт побери! А ради этого все же стоит стараться.
А за окном идут на каток, в парк, на площадке во дворе мальчишки гоняют шайбу. Кричат, ругаются, смеются. У них настоящая жизнь. Но среди них нет ни одного десятиклассника. Потому что десятиклассник, как и государственный деятель, страшно занятая личность.
Больше всего Костя не любит учить маленькими порциями. Не успеешь войти во вкус — откладывай учебник, берись за другой. Куда лучше было бы так: день занимаешься физикой, день — историей, день — астрономией…
Он снова уткнулся носом в историю. Пытался читать. Пробежал глазами несколько строк. И забылся, вспомнил почему-то мать Романа, Ольгу Павловну.
Как-то Костя зашел к нему. Романа не было. Ольга Павловна кольнула Костю сухим взглядом, спросила:
— Он тебе когда велел прийти?
— Велел? Нет, он ничего не велел, я сам пришел, — смутился Костя. — Я хотел у него узнать…
«Похоже, что она в чем-то меня подозревает, — думал он. — Или это у нее такая манера разговаривать?!»
Костя был недалек от истины. Больше всего Ольга Павловна боялась дурного влияния на Романа. И Костя, кстати, не особенно ей нравился, казался простоватым, слишком ординарным мальчиком. Кроме того, это его увлечение мордобитием! Определенно, в нем заложены какие-то нездоровые инстинкты. Культурный человек не будет заниматься столь варварским видом спорта. Водные лыжи, теннис, шахматы — это благородно.
И вообще Ольга Павловна не очень доверяла людям. «Я слишком много видела зла, чтобы быть доверчивой», — объясняла она. И не зря ее любимым словечком было: «Сомневаюсь…» Она не просто сомневалась, но и не верила никому, охотно подозревала любого встречного во всех смертных грехах.
Было время, когда мать была самым близким, самым задушевным другом Романа. Он легко и охотно поверял ей свои тайны. С удовольствием спорил с ней, спешил домой, чтобы поделиться какой-нибудь новостью. С ней было хорошо — она могла быть равным, умным, тонким собеседником и другом. А потом незаметно что-то улетучилось из их отношений, без чего все потеряло свою прелесть.
Ольга Павловна решила в целях профилактики уберечь его от возможных разочарований и чуточку приоткрыла перед ним завесу жизни… Она подцепила где-то это дурацкое выражение «такова жизнь» и каждый раз, услышав о ком-нибудь хороший отзыв, иронически пожимала плечами: мол, знаем мы их, простаков, добряков, умников…
Роману она объяснила:
«И этот такой же, как все. Себе на уме. Только прикидывается хорошим. В наше время никому нельзя верить. Се ля ви. Такова жизнь».
Напрасно Роман с отчаянием пытался в чем-либо убедить ее — она пожимала плечами. Чужая искренность вызывала у нее лишь недоверчивую улыбку. Роман наконец махнул рукой. Но, увы, разъедающий душу скепсис исподволь делал свое дело… Кончилось тем, что Роман невзлюбил мать, а она с горечью отметила: «Что ж, этого следовало ожидать».
Однажды Роман уловил в матери черты, чем-то отдаленно сходные с Мымрой, и не слишком удивился своему открытию. Его самого тоже ничего уже слишком не удивляло.
«Придет или не придет, вот в чем вопрос», — приговаривал Роман, разглядывая себя в зеркале, высокого темноволосого парня с намеком на пробивающиеся усики, с продолговатым бледным лицом, внимательным взглядом голубовато-серых глаз. В лыжном костюме он казался крупнее и старше.
«Придет или не придет, вот в чем вопрос», — повторял он, вышагивая по направлению к Савеловскому вокзалу, придерживая рукой на плече лыжи. «Придет или не придет?» А вокзал все ближе, а на сердце с каждой минутой неспокойней.
Роман явился едва ли не первым. И только когда уже почти все были в сборе и он в который раз окончательно решил: «Не придет!» — его сзади кто-то тихонько дернул за рукав. Оглянулся — Женя.
— А вот и я…
— Быстрей. Пора на посадку.
Он увидел Костю, кивнул ему. В вагоне они оказались рядом с Чугуновым.
— Как дела? — спросил Чугунов, лишь бы что-нибудь сказать.
Не сидеть же молча, уставившись друг на друга, как манекены в витрине магазина.
— Ничего, — меланхолично ответил Роман. — А тебе, наверное, даже во сне дела снятся?
— Откуда ты взял? — улыбнулся Чугунов.
— Телепатия, сударь. Наука такая о приматах. Слыхал?
— Не остряк ты, Гастев, а дурак, — беззлобно констатировал Чугунов.
— А ты умный… Особенно, когда помалкиваешь.
Они смотрели друг на друга, и в глазах была неприязнь. Но сегодня Роману особенно не нравится Чугунов, с его по-мужски уверенными манерами, как бы поучающим тоном, не нравится его чистое лицо с правильными чертами и внимательным, изучающим его, Романа, взглядом.
— Опять ссоритесь? — удивился Костя. — Что вы все никак не поделите?
Женя искоса взглянула на Романа и заметила:
— А это не делится. Это принципы. Впрочем, ты прав, Костенька, всему свое место и время. А сейчас давайте-ка лучше споем.
— Споем! — подхватил Черникин из соседнего купе. — Вот эту: «И снова вперед, и снова в поход нас новая песня зовет…» Марианна! Запевайте. Три-четыре!..
На станции высыпали из вагона на платформу. Со смехом и криком съехали с высокой насыпи под уклон в ложбину и цепочкой двинулись в деревню, где заранее была снята изба для постоя и ночевки.
Роман пристроился следом за Женей и Костей. Шли не спеша. Утро было солнечное, морозное, безветренное. И синий лес невдалеке, и искристое белое снежное поле, и голубое холодное небо, и ослепительно яркий диск солнца, и маленькая деревенька, оставшаяся сбоку, и даже вороны, похожие на черные угли на снегу, — все было неправдоподобно четким, контрастным.
Вытянувшись в длинную цепочку, широким пружинистым шагом группа двинулась дальше, легко преодолевая невысокие подъемы, ложбины, спуски. Потом пришли в деревеньку, шумно ввалились в пустую, просторную, только что отстроенную избу. Терпко, душисто, сладковато пахло сосновой смолой. Протопили печь. Ребята осваивали окрестности. Девчонки вместе с Марианной готовили обед.
К вечеру на небольшой поляне расчистили от снега площадку и на ней разложили костер. Громко потрескивая, выбрасывая вверх снопы быстрых искр, занялся огонь.
— Сучьев подбрасывайте! — командовал Черникин.
Пламя разгоралось все сильнее. В огонь полетело несколько подобранных ребятами крупных сосновых веток, сломанных снегом.
— Искры вточь как метеоритный дождь, — отметил Костя.
— А ты его видел когда-нибудь? — недоверчиво обернулась к нему Женя. Ее шерстяная красно-сине-белая шапочка съехала на самый затылок, что придавало ей лихой вид.
— А как же? Само собой. В Планетарии…
Негромко, баском затянул песню Игорь Чугунов:
— «Ночью звезды вдаль плывут по синим рекам…»
Песню подхватили. Затем зазвучала новая. Пели все подряд. Стало совсем темно. И казалось, кромешная темнота вокруг еще больше сгрудила у костра мальчишек и девчонок. Незаметно, по два-три человека исчезали ребята и быстро возвращались, повеселевшие. Словно в костер плеснули бензина, громче зазвучали голоса, звонче стал смех.
— Хочешь вина? — шепотом спросил Костя Романа. — Ребята захватили для настроения.
— У меня не взяли деньги, — раздраженно ответил он.
Юра Черникин разошелся больше всех. Он куролесил, то и дело подбрасывал в костер новые ветки, подталкивал то одного, то другого к огню. Девочки испуганно пищали. Черникин побежал в избу. Вернувшись, пробрался к самому костру и, придерживая руками под пальто какой-то предмет, закричал: