В то время, как королева принимала поздравления и объявляла всем, что намерена отправиться в церковь святого Антиоха, Рамиро быстрыми шагами удалился. Спазмы сдавили ему горло, и он предпочел прослыть невежей, чем произнести слова поздравления, после того как над ним так посмеялись. Он оглянулся, чтобы навеки забыть эту Марию, которая завлекла его в свои сети, а потом так безжалостно оттолкнула. Из-за нее он избегал Дельмонте, где жила другая Мария, не способная на такую измену, привязанная к нему всей душой. Он предпочел бездушную инфанту этой чистой девушке. С болью в сердце он вспомнил прошлое и ту другую Марию, которой так легкомысленно пренебрег.
Вскоре после внезапного удаления Рамиро весь двор поехал в церковь святого Антиоха, где были принесены благодарственные молебны за совершившееся обручение инфанты. Члены королевского семейства в радостном ожидании предстоящих праздников возвратились во дворец. Изабелла же осталась в церкви, чтобы перед наступлением вечера пойти в исповедальню, предназначенную для королевского семейства.
Исповедальня помещалась справа от главного алтаря, за колоннами, украшенными образами, а три кабины для народа находились перед колоннами, разделявшими церковь на четыре предела.
Число членов королевского семейства вместе с многочисленными родственниками Франциско де Ассизи было так велико, и все так часто исповедовались, что три раза в неделю, после вечерни, в высокой исповедальне, стоявшей в стороне, всегда ожидал кто-нибудь из патеров.
Королева, закрытая вуалью, подошла к исповедальне.
Кресло духовника было со стороны алтаря, а кресло исповедующегося отгорожено деревянной стеной с маленьким окошком как раз против уха патера. Кающийся должен был стоять на коленях в течение всей исповеди и произносить покаянные слова в это окошечко.
Королева тоже преклонила колени, но для нее здесь стояла мягкая бархатная скамейка. В этом месте было совсем темно, так что духовник едва мог различить черты лица подходившего к исповеди.
В королевской исповедальне сидел, прислонившись к спинке кресла, так что королева не могла его видеть, седой патер Антонио. Он услышал шелест платья и, выглянув, узнал королеву. Она откинула свою вуаль и опустилась на колени с тихой молитвой. На глаза королевы навернулись слезы — свидетели того, что сердце Изабеллы не совсем погибло, что оно способно к раскаянию, и что она сделалась жертвой окружавших ее ничтожных людей.
Какие чувства владели в эту минуту душой коленопреклоненной королевы? Она доверила их Антонио, воображая, что перед ней поистине благочестивый служитель церкви.
— Молись за мою душу, патер, — прошептала она, — потому что над ней тяготеет много грехов! Я полюбила Франциско Серано, я люблю его до сих пор и именно поэтому пыталась уничтожить! Из потайной шкатулки в своем будуаре я достала письмо, которое писал мне Франциско Серано несколько лет тому назад, и отдала его благочестивой сестре Патрочинио, совершенно не зная, чему оно послужит. Молись за мою душу, благочестивый отец, я только тогда поняла все, когда Франциско Серано оказался замешан в восстании пятнадцатого декабря! Мне было хорошо, когда я разлучила его с Энрикой, и мне со всех сторон шептали, что, если я не уничтожу его, он может стать для меня опасным. Он невинен! Я твердо верю, что Франциско Серано не принимал участия в восстании! Я приговорила его к ссылке на десять лет. Скажи, благочестивый отец, что мне делать, чтобы получить отпущение этого греха? Сознание вины камнем лежит на моей совести!
— Каждый вечер перед сном усердно молись вместе с сестрой Патрочинио, — тихо, но повелительно произнес патер, — тогда достигнешь полного спокойствия и то, что ты сделала, можно простить!
— Еще один грех, благочестивый отец, лежит на мне! Первое признание заключалось в моей любви, второе касается моей ненависти, и я должна сказать все, чтобы ты мог судить меня и быть милостивым ко мне, включать в свои молитвы. Брак мой с Франциско де Ассизи всегда был противен моему сердцу. Меня привели к алтарю еще ребенком, и я легкомысленно поклялась ему в вечной верности! Я нарушила этот обет!
— Облегчи свою душу, расскажи мне все!
Изабелла наклонила голову и шепотом покаялась во всех тайных грехах своей жизни. Она призналась во всем, чтобы получить отпущение грехов.
Затем Антонио произнес милостивое решение.
Окончив молитву, Изабелла встала, вуаль опять опустилась и закрыла ее. Успокоенная, вышла она из исповедальни церкви святого Антиоха. Дамы и кавалеры ее двора последовали за ней, и Марфори усадил королеву в карету.
В этот и последующие дни при мадридском дворе одно пышное празднество следовало за другим, и, глядя на улыбающееся лицо Изабеллы, никто не подозревал, что она проливала горькие слезы в исповедальне церкви святого Антиоха.
При дворе усердно поддерживали ненависть против Серано и Прима.
РОЗА СВЯТОГО ОТЦА
Наступило лето 1867 года. Над Испанией простиралось безоблачное небо, сверкало солнце, и казалось, что жизнь на этой благословенной земле так же безоблачна и радостна.
Двор праздновал в Аранхуесе недавнее бракосочетание инфанты Марии, и все так веселились в знакомых нам великолепных залах и в парке дворца, как будто не существовало ни исповедален, ни Божьей кары.
Многочисленные ссылки и смертные приговоры были вскоре забыты, опасные люди находились далеко от столицы, а то, что говорили народ и их депутаты, не принималось в расчет, и обедневший граф Альтеро, заменявший придворного шута, делал это предметом пошлых комедий, в которых участвовали бедные гранды, получившие содержание из королевской казны.
Генерал-интендант Марфори, становившийся все более необходимым ее величеству, не заботясь о расходах, устраивал для двора самые экстравагантные развлечения, которым с жадностью предавались все члены королевского семейства, за исключением герцога Монпансье и его супруги Луизы, сестры Изабеллы. Посетив после долгого отсутствия мадридский двор, они стали держаться вдали от его разгульной жизни — то ли потому, что Антон Монпансье был чересчур экономен, то ли потому, что Луиза была слишком серьезна и сдержанна.
Многие враги герцогской четы очень ловко уверяли королеву, что ее сестра заигрывает с народом и своим поведением хочет приобрести его расположение.
Еще один человек не показывался со дня обручения Марии, тогда как прежде без него не проходил ни один праздник — молодой граф Теба.
Как всегда в таких случаях, все шептались, придумывая причины его внезапного исчезновения и рассказывали невероятные истории. Многие дамы двора имели виды на красивого богатого графа, который вдруг покинул свет.
Прошло несколько месяцев с того дня, как Рамиро привели на обручение инфанты, после того, как он признался ей в любви. Инфанта стала уже супругой того, кого предпочла графу Теба. Успокоившись и все обдумав, он после бессонных ночей должен был признать, что этой изменой избавлен от несчастья иметь женой легкомысленную кокетку. Он жалел графа Джирдженти, потому что почти наверняка мог предсказать, что Мария рано или поздно поведет себя с мужем точно так же, как поступила с ним.
«Прочь это унизительное воспоминание, — шептал Рамиро, расхаживая по комнатам своего дворца. — Я поддался тебе, слепо веря в тайное пожатие твоей руки, не подозревая, что и змеи носят короны! Я не хочу вспоминать о тебе. Ты совершила обман, еще
гнуснее тех, за которые ссылают на галеры, потому что употребила во зло мою любовь».
Рамиро вышел на балкон и окинул взглядом окрестности, освещенные последними лучами заходящего солнца. Он вспомнил развалины Теба, когда там хозяйничала старая Жуана, представил себе Марию во время их свидания в Меруесском лесу, и тот день, когда он приехал к ней с розой в петлице. Он вспомнил свое ночное возвращение, когда его манили две Марии. Рамиро увидел ее милое счастливое лицо, с каким она бросилась ему навстречу, и ее невинное детское кокетство. «Это была простая игра воображения, — произнес он про себя, — меня привлекала блестящая корона, я был безумен. Я пренебрег любовью Марии и уверен, что теперь придется многое преодолеть, чтобы вернуть ее».
Рамиро не находил себе оправданий. Если бы он пришел к Марии с той любовью, которую бросил под ноги инфанте, каким счастливым он мог быть теперь! Он закрыл лицо руками. Молодой, неопытный граф не заметил истинного чувства и дал завлечь себя, а потом осмеять королевской сирене.
Послышался стук в дверь.
Рамиро вздрогнул — кто осмелился нарушить его покой? Один из лакеев доложил, что с ним желает поговорить какая-то монахиня.
— Дай ей денег, и пусть идет с Богом! — приказал Рамиро.
— Она не просит милостыни, она хочет видеть господина графа.
— Странная монахиня, что же ей надо?
— Она говорит, что прислана из Мадрида с поручением от герцога де ла Торре.
— Как! Герцог де ла Торре теперь на Канарских островах!
— Я повторяю лишь ее слова.
— Приведи ее сюда, Диас, — приказал Рамиро лакею и прибавил: — Удивительное стечение обстоятельств. От герцога де ла Торре! Я должен выслушать монахиню.
Несколько минут спустя Диас возвратился, чтобы зажечь свечи в канделябрах, за ним следовала женщина, одетая в монашеское платье. Густая вуаль совершенно скрывала ее лицо, так что Рамиро, как ни старался, не мог его различить.
Монахиня молчала. Она ждала, пока удалится лакей.
Рамиро с любопытством глядел на монахиню, которая приблизилась к нему на несколько шагов, держа в руке изящную шкатулку из розового дерева.
— Извините, граф Теба, — произнесла она неуверенным голосом, —не вы ли тот дон Рамиро, который знаком с Энрикой и Марией?
— Да, это я, благочестивая сестра, что привело вас ко мне?
— Тайное поручение! Вы знаете, что королева разлучила герцога де ла Торре с его супругой.
— Герцог сослан, супруга его…
— Живет в замке Дельмонте. Так мне сказал один монах, прибывший несколько дней назад с дальних островов океана в Кадис, а оттуда в Мадрид. Я не знаю, где находится этот замок. Герцог сообщил монаху, что в миле от Мадрида живет граф Теба, который знаком с Энрикой и Марией — это были подлинные слова герцога и монаха, которые остались в моей памяти.
Рамиро с удивлением посмотрел на благочестивую сестру, фигура которой, хотя и была скрыта длинным широким плащом, бросилась ему в глаза.
— Какое же известие привез монах? — спросил он наконец.
— Я не смею сомневаться, что вы тот самый граф Рамиро! Но чтобы я с чистой совестью могла сказать, что в точности исполнила поручение несчастного герцога, назовите имя вашего отца.
Рамиро задумался, но потом признал, что опасения монахини совершенно справедливы.
— Перед вами тот самый человек, которого герцог де ла Торре назвал монаху, мой отец министр Олоцага!
— Благодарю вас за это сообщение, граф Рамиро, вы именно тот. Я счастлива, что нашла вас. Герцог де ла Торре дал благочестивому брату эту шкатулку, чтобы он передал ее в целости в руки его супруги. Вы знаете, что он находится под надзором и каждую посылку с Канарских островов раскрывают и обыскивают при дворе. Поэтому герцог предпочел переслать шкатулку тайным, но верным путем. Не согласитесь ли вы передать ее сеньоре" Энрике?
— Я охотно берусь исполнить это поручение, благочестивая сестра, благодарю за вашу предосторожность и доброту. Только назовите мне свое имя, чтобы я мог сообщить герцогине о благородной особе, так добросовестно исполнившей это поручение ее супруга.
— Позвольте мне умолчать о нем. Достаточно того, что я нашла вас и передала шкатулку. Вы ее получили и потому, не медля, отправляйтесь к герцогине де ла Торре. Не потеряйте эту вещицу и позаботьтесь о том, чтобы она не попала в чужие руки. Не раскрывайте ее, серебряный ключик Энрика найдет в конверте.
— Никакая власть на земле не отнимет ее у меня! В эту же ночь я отправлюсь в путь, чтобы передать супруге герцога давно ожидаемое известие, — уверил Рамиро.
Мысль немедленно ехать в Дельмонте вдохновила его: у него появлялся повод увидеть Марию.
Неизвестная монахиня, все время наблюдавшая через вуаль за каждым выражением лица Рамиро, отдала ему шкатулку и конверт, где можно было нащупать ключ, затем, пробормотав какую-то тихую молитву, быстро скрылась.
Рамиро был так занят мыслью о предстоящем свидании, что не пытался больше узнать имя монахини, да она могла назваться любым другим. Благочестивая сестра беспрепятственно оставила дворец, по дороге оглянувшись на освещенные окна замка, величественно возвышавшегося на месте развалин. Дьявольская улыбка играла на лице графини Генуэзской, ее мраморное лицо светилось удовлетворением. Она торжественно подняла руку, указывая на дворец.
— Поезжай, безумец, будь орудием моей мести, которую я клялась привести в исполнение за себя и за погибшего Жозе. Отдай шкатулку Энрике, чтобы она могла увидеть ее содержимое. Я излечу Аццо от его любви.
— Ты будешь отомщен, Жозе, графиня Генуэзская держит свое слово!
Она казалась какой-то потусторонней богиней мести, каким-то страшным привидением во мраке ночи, демоном, обретшим лик прекрасной женщины.
Рамиро велел подать экипаж. Он не выпускал из рук доверенную ему шкатулку из розового дерева с известием от маршала Серано, надеясь на следующий же день прибыть в Дельмонте.
Занималась заря, когда Рамиро проехал через Мадрид по направлению к Дельмонте.
В тот самый день, когда граф Теба спешил к Энрике, в кафедральный собор Мадрида прибыл для королевы Изабеллы подарок, который чтили, как святыню.
Три архиепископа, присланные папой из Рима чрезвычайными послами, торжественно внесли его в золотом ящике и поставили у главного алтаря старого кафедрального собора.
Королева, с короной и скипетром, вместе со свитой помолилась и была подведена к алтарю. Драгоценный ящик раскрыли.
В нем находилась золотая роза святого отца, которой он много лет усердно молился и теперь прислал ее величеству в знак милости и благоволения. Тут же был лист бумаги с собственноручным благословением папы.
Тронутая до слез Изабелла взяла из рук архиепископа этот дорогой для нее подарок. Роза святого отца доставалась только избранным, и Изабелла видела в этом поступке наместника Божьего доказательство того, что он включает ее в свои молитвы.
В следующие дни драгоценная роза была выставлена в кафедральном соборе между горящими свечами алтаря, чтобы народ мог убедиться, с каким глубоким уважением относится папа к ее величеству.
Тем временем Рамиро приехал в Дельмонте. Чем ближе он подъезжал к древнему замку, в котором жили Энрика и Мария, тем тревожнее стучало его сердце. С какими словами и чувствами подойдет он к Марии?
Когда экипаж его остановился у подъезда, лакеи замка бросились отворять дверцы, они знали графа и немедленно доложили о его приезде.
Почтенная Жуана первой вышла навстречу Рамиро, искренне радуясь ему. Он тайком посматривал вокруг, ища глазами Энрику и Марию, но не смел спросить о них, так как старая Жуана беспрестанно расспрашивала его о здоровье, делах, о жизни в Париже, о знакомых и близких ей людях.
— О Пречистая Богородица, как я рада, что снова вижу тебя, — прошептала старушка, вытирая слезы, — как будет рада герцогиня, что ты навестил нас!
— Разве герцогини нет в замке? — удивился Рамиро.
— Нет, но когда вернется, обрадуется не меньше меня. Пойдем, разденься и расскажи все.
Рамиро отвечал на все ее вопросы очень кратко, и мысли его были заняты другим. Наконец, воспользовавшись паузой, он спросил:
— Где же Мария?
— Мария дома, я сейчас извещу ее. Увидишь, как она изменилась; не знаю, что мучит бедное дитя!
Рамиро слушал ее с горьким чувством — он хорошо знал, что было причиной этой перемены.
— Я приехал с хорошими вестями, — сказал он, увидев, что Жуана намеревалась позвать Марию, — возьми эту шкатулку и ключ, чтобы Мария могла прочесть радостное известие от герцога, может быть, оно обрадует ее.
— Известие от герцога? Какое счастье! — воскликнула старушка, всплеснув руками. — Каким образом ты получил это сокровище? Конечно, Мария тотчас раскроет шкатулку, и, когда Энрика возвратится, ее будет ожидать радостный сюрприз. Позволь поцеловать тебя, мой Рамиро. Мне кажется, Мария слишком близко приняла к сердцу ссылку отца, я заметила, что она загрустила как раз тогда, когда, напротив, должна быть счастлива.