…А случалось, что и теперь находили разное. Прокоп, что на Савелом хуторе, — то за Гуменками еще, — Прокоп тот, гли, книжки нашел писаные. Дурьей голове бог и случай дает. Эти писаные-то книжки Прокоп по лени своей замест лучины палил. И теперь небось на Савеловке про то рассказывают. Прокоп — он себе на уме. Что мое — лишь бы мое, а к чему это — ни ума ему…
…Молодые-то вы все чудеса не чудесами видите. А вот что колодезь тайный сгинул перед Афоней святым — про то Настаська блаженная мне доподлинно сама сказывала…
Чем больше говорила бабка Алена, тем нетерпеливее становился Петька. Иногда ему казалось, что достаточно схватить лопату, и — где ни копнешь — всюду золото. Но практичный Никита, воспользовавшись одной из немногих остановок в рассказе бабки Алены, дернул ее за юбку.
— Баб Алена, то все при царе Горохе было, давно то есть, а что при тебе — расскажи, что сама видела. Ну, капиталисты, может, богатые, помещики до революции!..
Бабка сердито пошевелила губами, недовольная вмешательством внука, потом вздохнула:
— Э-э! И де ж то при нас богатые были! Мужик тут вольный с испокон веков — белоглинские-то да курдюковские! Ярма особо не взденешь. Были мы, ну, дареные вроде. За что — бог его. Но баре у нас — наподобь Соплякова все — саме в лаптях шастали. Избивал, случалось, а кукиш ему от мужика — и все. То овин его петухом возьмется, то лошадям ноги посечет кто. Всяко тут мужики гибли. За лошадь-то когда одного, а когда двух мужиков в цепях уводили… Вот ить… А то в Засулях, сказывают, жил вроде Соплякова, а в тайне — ба-а-гатый барин был! Мусе? какой-то. Эт напрямки, тайгой если — ден двое на телеге. Мусе? — фамилия не наша — не то хранцуз, не то германец, заморский в общем. Усадьбишка так себе. А как в Москве зачали власть брать большевики — Мусе наш богатющий, сказывают, приявился. А после слух был, что в красную-то войну полковник будто гуменский — это барин тамошний полковник был — ну дак, сказывают, порешил он Мусю. Будто замаял до смерти… Я тогда аккурат твою мать носила, ну, верой все, а иду как-то — он, полковник-то, и встренься мне на Сопляковке! Вот те, думаю, про него бают — убивец вроде и самого вроде порешили уж, а он живехонек… Чур-чур — говорю, правда, — кто его… Ну, а тут и родила вскорости. Это до среды троицкой, если по-нонешнему… — Бабка Алена хотела отвлечься, но Никита снова решительно дернул ее за юбку.
— Куда ж полковник делся, говоришь?
— Да тут, как рожать, вскорости большевики пришли. И Соплякова, и полковника — кто ж его — след простыл…
Никита опять дернул за юбку. Бабка Алена сидела на кровати. Никита и Петька — на полу.
— Много ли добра было, бабушка, у Муси этого, которого полковник порешил?
— Та много!.. У-у, сказывают люди, все будто издаля: из Москвы да с Царьграда все, ни ложки тебе деревянной — золоту привез, табуретки — и те золотые, аж, прости господи, по малому ребячьим делом ходить — горшок золотой был. Не наши же те люди — хранцузы-то, не русские. Сопляков тож вроде к хранцузу это ездил, на горшки те взглянуть. Но хоронили когда Мусю, шарили люди, сказывают, — ничего не нашли. Так это ж кто его…
Никита и Петька переглянулись.
Открытие становится тайной
Никита отпросился у бабки Алены заночевать в Петькиной сараюшке.
Они долго ждали, пока сядет солнце, стихнут собаки на улице и Петькина мать, еще раз проверив, как чувствует себя Ягодка, скроется в избе.
Наконец, когда уже ночь полностью вступила в свои права, Петька зажег три свечи.
Мишка со своей плоскодонкой предал — тем хуже для него. Тем хуже для всех. И для Светки. Мало еще слышали они о двух первооткрывателях, которые через несколько дней, может быть, подумают еще, прежде чем решить, с кем разговаривать им, а с кем не разговаривать. Они, конечно, будут разговаривать… Но это — так…
Они стали возле бочки, на которой Петька укрепил три свечных огрызка, и, вытянув левые руки ладонями вниз, вплотную к огню, чтобы жгло, поклялись.
Текст клятвы произносил Никита; это его дело — сочинять. А Петька слово в слово повторял за ним.
Свечи ярко освещали их торжественные лица, и крошечные огоньки пламени трепетали в напряженно-суровых глазах.
— Клянусь всегда быть один за всех и все за одного. Надо — так до смерти. А лучше выручить товарища и выручиться самому.
— Побеждают храбрые, мужественные, честные. Клянусь не отступать ни перед какими любыми опасностями, за исключением если только надо заманить, как Наполеона — Кутузов.
— Клянусь не ныть, не сваливать на товарища свою беду, свои обязанности и все, что положено самому. А едой делиться.
— Клянусь не рассказывать ни матери, ни родне, ни знакомым о своих планах, которые будут.
— Клянусь держать в тайне все, что узнаю об этих знаках, пока уже нечего будет узнать.
— Если я нарушу эту клятву, пусть у меня отсохнет язык. А раз бога нет, пусть каждый плюнет мне три раза в лицо и, если хочет, пусть ударит по-всякому, а я никак не отвечу. Пусть никто тогда не доверяет мне никакого слова, и пусть я буду самым последним паршивцем в деревне, если так. Пусть всех родных моих считают позором.
— Клянусь.
Потом они разогрели на свечах две стрелы, и каждый приложил к левой руке у локтевого сгиба по раскаленному наконечнику. Пахнуло жженым мясом. Отныне у них будет по три отчетливых метины на левой руке.
Мишка имел только одну такую…
Потом оба расписались в вахтенном журнале под немножко выправленным текстом той же клятвы.
Сочинял Никита хорошо, но когда сочинял на бумаге — то даже еще лучше.
Потом задули свечи и, возбужденные, улеглись рядышком на топчане.
Гипотеза первая
Стоять перед неведомым и не попытаться как-то представить его себе — трудно.
Чтобы увязать вместе все услышанное, увиденное и угаданное ими, надо было взвесить тысячи «за» и «против», пересмотреть тысячи возможных «да» и тысячи возможных «нет».
Собственно говоря, «взвешиванием» и «пересмотром» занялся один Петька.
Никита вдруг приумолк и на все Петькины вопросы отвечал невразумительным мычанием: «Хм… Гм…»
Из множества возможных вариантов истории самым реальным в итоге показался Петьке следующий.
В 19… году засулинский барин — француз Мусье, или Мусю, что в конце концов не важно, — увидел, что колчаковцев громят и что бежать с имуществом трудно, решил спрятать свои золотые горшки. Убивал его после этого полковник или не убивал — трудно сказать, но план тайника оказался у полковника. Гуменки к тому времени были взяты красным отрядом. Полковник бежал в Сопляковку. Когда же бои придвинулись к Стерле, полковник и Сопляков решили скрыться в приготовленной для этого землянке. Их обнаружили. Может быть, по дыму от печки. Бойцы бросили в землянку бомбу, которая подорвала перекрытие. Как-то тут оказался поблизости Проня, он заскочил в землянку и увидел план, а возможно, тогда кто-нибудь был еще жив — полковник или Сопляков. Проня кинулся искать камень, нашел его, но сам тем временем чокнулся, как правильно решил чернобородый. Может, чокнулся с испугу оттого, что творилось вокруг, а может, с радости. Это тоже бывает. Мишке, например, скажи все, так он с радости чокнется. Землянка от взрыва завалилась тем временем, и осевшая глина похоронила бар. А Проню взяли в дом сумасшедших. Теперь выпустили по старости. Кое-что Проня помнит, а кое-чего — нет. Золото и камень — это ему в голову твердо засело.
Такой вариант истории был вполне приемлем, если учесть, что знали они пока слишком мало.
И теперь, когда появилось более или менее правдоподобное обоснование тайны, поиски ее становились задачей действия, а не раздумий.
Проня мог быть, конечно, и тем самым бойцом, что бросил бомбу. Но боец рассказал бы всем другим бойцам…
Сопляков и полковник могли все сами рассказать Проне, если он как-то помогал им… Но тогда все запутывалось еще больше.
Скорее всего, Проня был случайным свидетелем всего. Может, он из раскольников. Всю жизнь прожил в тайге, а тут гром, грохот, убийства — вот и не выдержал.
Что землянка завалилась не сразу — это было проще простого. Так же вот старые амбары в Рагозинке. Покосились во время урагана, а только через два месяца рухнули. В одну ночь — будто кучу бревен навалил кто.
А может, их замуровало живыми. Без ломика-то попробуй выберись оттуда… Детали — это в конце концов не самое важное сегодня.
Петька представил себе, как идут они — он и Никита — через всю деревню с двумя тяжелыми мешками за плечами… Нет, он просит у председателя подводу и привозит на двух лошадях десяток полных мешков к сберкассе в Курдюковке — к сберкассе, куда сейчас только председатель Назар Власович да учительница Валентина Сергеевна по молодости кладут деньги.
— Примите у нас сумму…
— Сколько рублей?
— Двести восемьдесят три сикcиллиона, сто шестьдесят миллиардов, шесть миллионов.
— ?!?!?!?!?!?!
— Тысячу рублей положите Валентине Сергеевне на книжку, остальные — министру школьного образования — для школ. И на асфальт для Белой Глины. На тир. Ну и сколько-то там на шаль для матери, на самую теплую, лучше председательшевой. Остальные — министру.
С этими мыслями Петька заснул. Потом заснул и Никита, некоторое время еще глядевший в темноту.
Первые шаги поиска
С утра договорились вырабатывать в себе привычку к трудностям. Для начала решили ограничить потребление воды. Стакан утром и стакан вечером на брата, — мало ли где придется странствовать…
Выпили по первому, законному стакану и почувствовали себя готовыми к испытаниям самой утомительной жаждой.
Но по дороге в Курдюковку Петька, с лицом, фиолетовым от жары, вспомнил, что, когда он купается, никак не может, чтобы не наглотаться воды по самое горло, аж до тошноты. Выяснилось, что Никита во время купанья проделывал почти то же самое. Уж как ты ни выплевывай эту мутную туринскую воду, если ты залез в нее — можешь быть уверенным, что наглотаешься досыта.
И после короткой дискуссии пришли к выводу, что уговор не имеет смысла, раз летом его невольно будешь нарушать. Можно бы не купаться — но вдруг лодка перевернется или еще что…
Короче говоря, следовало как можно скорей освободить друг друга от данного обещания. Подошли к первому же колодцу, вытащили полное ведро студеной, до ломоты в зубах, воды и не спеша, поскольку их вынуждали к этому обстоятельства, напились.
Потом, дорогой на Курдюковку, еще раз напились из родника.
Решено было ограничить себя в воде осенью, как только начнутся занятия в школе.
Валентина Сергеевна в полосатых домашних брюках и кружевной кофте хозяйничала в палисаднике. Забавно было видеть учительницу в такой одежде.
Петька незаметно хмыкнул и подергал себя за волосы.
Валентина Сергеевна не обратила внимания на жестикуляцию впечатлительного Петьки, обрадовалась своим обремененным домашними заботами ученикам, провела их в горницу, усадила за стол и даже чаю с вареньем поставила каждому.
Чай друзья выхлебали, а к варенью не притронулись. Это пусть дошкольники балуются сладким…
Затем, когда расспросы о том о сем кончились, Петька стал считать желтые полоски на брюках Валентины Сергеевны, а Никита принялся издалека выпытывать у нее сведения о камне.
Хотелось ничем не выдать своей кровной заинтересованности в этом вопросе.
Но Валентина Сергеевна неожиданно сама подсказала им выход из положения.
— Замечательная идея, ребятки! Мы создадим в школе альбом достопримечательностей нашего края. Надо разузнать, где добывают золото, где шли бои в гражданскую войну. Надо интересоваться каждой мелочью! Я обойду всех ребят и каждому дам какое-нибудь задание, а в конце августа мы сходим в поход по Стерле. Где взяли этот мрамор, я, к сожалению, в точности не знаю, но вы напишите в Свердловск, ну, хотя бы в горсовет, председателю, и попросите сообщить вам точное место находки. Объясните, что это очень важно. А первого сентября на вечере — мы так и назовем его: «Вечер открытий» — вы расскажете все, что удастся узнать об этом камне: почему он оказался таким ценным, где теперь стоит памятник из этого мрамора, кто его делал, свяжетесь со скульптором…
Петька даже полоски перестал считать от удивления, что их личная затея так быстро приобрела общественное значение.
Распрощались они с Валентиной Сергеевной, довольные друг другом. Петька даже предложил ей вскопать, если надо, землю в палисаднике, но Валентина Сергеевна отказалась.
— Обязательно заходите ко мне, мальчики. Чем смогу помочь — всегда помогу.
Ничего не откладывая в долгий ящик, Никита на мелочь, приготовленную для покупки тройных крючков у барахольщика, взял на почте конверт с большой маркой, лист бумаги, и в тот же день маршрутом на Свердловск ушло первое в Петькиной жизни послание (Никита раз уже посылал в «Пионерскую правду» свой рассказ, но его почему-то еще не напечатали).
«Здравствуйте, уважаемый товарищ Председатель Городского Совета Депутатов Трудящихся Города Свердловска!
Пишут Вам из деревни Белая Глина Верхотурского района Свердловской области Петр Савостин и Никита Ложков…»
Дальше все шло в соответствии с рекомендациями Валентины Сергеевны. А заканчивалось письмо так:
«…Очень просим Вас немедленно сообщить нам, откуда взяли этот камень. Нам это очень важно. Передайте наши горячие пионерские приветы и море наилучших пожеланий всем депутатам. Будьте здоровы! До свидания!
Петр Савостин, Никита Ложков».
Проня остается в тайге
В Курдюковке сумасшедшего не видели уже несколько дней. Оставалась надежда на Рагозинку, но появляться там вдвоем, среди бела дня, не имело смысла.
Петька с Никитой двинулись вниз по Стерле и скоро заметили на противоположном берегу, под кустами, одного из представителей той самой рагозинской шпаны, у которых на троих одна штана. Это был Славка Рагозин, официально — однокашник, а на деле — враг.
Некоторое время глядели на неподвижный Славкин поплавок.
Белобрысый Славка ничем не выдал своей тревоги при виде неприятеля, но одним неприметным взглядом через плечо прикинул возможности к отступлению.
— Клюет? — дипломатично поинтересовался Петька.
Славка не ответил. Потом оглянулся — не подсматривает ли кто, и молча приподнял из воды кукан с одним крохотным окуньком на конце.
— Ты не думай. Мы по поручению Валентины Сергеевны, — соврал Петька, переводя разговор на нейтральную тему. — Велела зайти всем — она задания дает. Стерлю вот опишешь.
— Ладно… — буркнул Славка.
— Велела много не работать, а то захудеешь.
— Слышь, Проню не видел где? — прервал Никита Петькину болтовню.
— Это что — тоже Сергеевна спрашивает? — уточнил Славка.
— Вот те крест! — побожился Никита, легко накладывая на собственный живот святое знамение. (С одной стороны, это похоже на клятву, а с другой стороны — какая же это клятва, если он в бога не верит?)
— Нету Прони, — отрубил Славка, начиная угадывать подвох.
— Давно нету? — спросил Никита.
Славка шевельнул плечами.
— День?.. Два?.. Три?..
Славка кивнул.
— А как насчет штанов в Рагозинке? — хотел выяснить Петька, но Славка неожиданно хлестнул удилищем по воде, так что брызги окатили друзей на противоположном берегу, и, прежде чем Петька успел запустить в него еловой шишкой, прыгнул в кусты.
Дипломатические переговоры на этом кончились.
— Медный лоб, пустое брюхо — это Славка Рагозуха! — крикнул Петька.
— Мы таких говорков посшибаем с бугорков! — проскандировал Славка уже с такого далека, что отвечать ему не имело смысла.
Петька подергал себя за чуб.
Главное они выяснили — Прони в Рагозинске не было.
— Надо сходить в землянку… — решил Петька.
И обоим на мгновение стало неуютно. Мысли их работали в одинаковом направлении.
— Ладно, идем, — сказал Петька и первым двинулся по направлению к Туре.