Ну, что же, это было даже хорошо. Не придется объяснять, куда это он вечером «смазал пятки».
… И вот опять Уфимская улица и зеленый двор, где стоит большой дом с застекленной верандой.
Никто не встретил Толика, никто не окликнул, когда он шел через двор. Лишь воробьи шастали в рябинах… Вот и закуток между забором и сараем…
Штабной навес оказался построен заново. И вся компания была здесь. Кроме Шурки…
Невысокое уже солнце светило через забор, и тень от навеса лежала на траве. Толик молча встал на границе этой тени.
— А, пришел все-таки, — добродушно сказал Мишка-стрелок. — А мы думали…
— Ничего мы не думали! — жизнерадостно возразил Рафик. — Я говорил, что придет.
— Я тоже говорил, — серьезно подтвердил Витя. — Почему не прийти, если человек не боится?
До этой минуты ощущал Толик под сердцем замирание, а в желудке холодок. А сейчас отпустило.
— Я же обещал, что приду.
— Ну, ладно, — снисходительно отозвался Олег. — Ты все-таки давай расскажи, что за человек и откуда… Ты садись.
Толик присел на ящик.
— Ну… я с Запольной человек, — начал он и сам улыбнулся такому началу. И ребята улыбнулись. Люся спросила:
— Протокол-то писать?
— Не надо, пусть так рассказывает, — решил Олег. — Ты что в наших краях делал, если сам с Запольной?
И Толик рассказал, как делал для себя открытия.
— Ха! Какие тут открытия, каждый закоулок давно обшарен, все давным-давно знакомо, — сказал Семен.
— Это для вас знакомо… Вот когда Крузенштерн приплывал на дальние острова, их жителям тоже все было знакомо, а для него-то было неизведанное.
— Кто приплывал? — удивился Рафик.
— Крузенштерн, — сказал Олег. — Знаменитый русский мореплаватель. — И обратился к Толику: — А ты что про него знаешь?
— У меня книжка есть… — Про повесть Курганова Толик не сказал. Иначе получилось бы, что болтает о чужих делах.
Но ребята и без того вспомнили о кургановской папке.
— А что это за бумаги ты тогда тащил? — подозрительно спросил Мишка.
— Секретные документы? — подскочил Рафик.
— Да это работа мамина, для перепечатки… Ну неужели вы по правде думаете, что это про ваш отряд сведения?
Конечно, никто так не думал, и все опять рассмеялись.
— И Шурку вашего я ни про что не расспрашивал, — добавил Толик. — Я и не знал про вас тогда…
— Это понятно, — покладисто сказал Олег. И строго прищурился: — Но с Шуркой мы все равно должны разобраться до конца. Хватит с ним возиться.
— А его опять нет! — вмешалась Люся. — Было ему сказано: к восьми, а он…
— Еще, наверно, нет восьми, — заметил Толик. — Я раньше, чем надо, пришел…
— А вон и Шурик, — сказал Витя.
Шурка вбежал под навес и сразу встал по стойке смирно — запыхавшийся и привычно виноватый.
— Явился красавчик, — усмехнулся Олег.
— Я не опоздал, — быстро сказал Шурка.
Олег усмехнулся снова:
— Раз в жизни… Завтра по такому случаю снег пойдет. — Он утомленно обвел глазами ребят: — Ну, вот что, робингуды. Пора с Шуркой решать окончательно. Возимся, возимся…
— Я же не выдавал никаких тайн… — полушепотом проговорил Шурка. Задергал на груди галстук матроски и тут же испуганно опустил руки.
— Он не выдавал, — подтвердил Толик и подумал: «Сейчас скажут, чтобы не совался…» Но Олег сказал другое:
— Не в тайнах дело. И не в сегодняшнем случае, а вообще… Ты, Шурик, нестойкий человек.
— Почему? Я стойкий… — совсем шепотом отозвался Шурка.
Все, кроме Толика, засмеялись. Но негромко и без веселья.
Люся сказала:
— Твои грехи записывать, дак никакой тетрадки не хватит.
«А зачем их записывать?» — подумал Толик. И Шурка еле слышно спросил:
— А зачем записывать?
— Затем, что без этого их не сосчитать, — весело хмыкнул Рафик. А Семен посопел и угрюмо напомнил:
— Вчера, когда мы на Черной речке футбол гоняли, ты посреди игры домой смотался.
Шурка, не глядя на него, сказал:
— Сами же говорили, что от меня никакой пользы…
— Все равно команду в игре не бросают, — проговорил Витя и вздохнул, словно жалея Шурку.
— А если я маме обещал, что к шести часам домой приду…
— Ну и сидел бы с мамой на печке, — зевнув, заметил Мишка.
— А если я обещал, а потом не выполнил, тоже получится, что нестойкий…
— Если обещал, надо выполнять, — рассудил Олег. — Да только, прежде чем обещаешь, думать надо. Зачем было говорить, что придешь к шести?
— Иначе меня совсем бы не пустили… — Шурка нагнул голову так низко, что тюбетейка едва не сорвалась с пружинистых кудряшек. Он схватился за нее и опять встал прямо.
— «Не пустили бы»… Вот она, твоя стойкость, — печально подвел итог Олег. — Нет, ребята, по-моему, хватит. Однажды он так подведет, что всю жизнь беду не расхлебаем…
У Шурки шевельнулись губы:
— Не подведу я…
— Выгнать, да и фиг с ним, — скучно проговорил Мишка.
— А кто фотографировать будет? — напомнил Витя.
— Да он и с фотографированьем со своим всегда волынку тянет, — заметила Люся.
— Зато карточки хорошие, — возразил Витя.
Олег сказал:
— Карточки и правда хорошие, но это не причина, чтобы оставлять в отряде, если человек ненадежный… Ты, Шурка, может, для обыкновенной жизни еще кое-как годишься, но для робингудовской — никак… Я предлагаю Шурку Ревского из отряда «Красные робингуды» исключить.
Шурка вздрогнул так, что тюбетейка над кудряшками подскочила. Он замигал, спросил тоненько и удивленно:
— А я… тогда куда денусь?
Все смотрели мимо Шурки. Олег уже другим голосом проговорил:
— Вот и я думаю: куда ты денешься?
Витя помахал ресницами и нерешительно предложил:
— Может быть, еще одно последнее предупреждение?
Мишка Гельман коротко засмеялся и сплюнул.
— Сколько их было, последних-то, — сказал Олег. — Тут надо другое… Если уж оставлять, пускай даст страшную клятву.
Шурка с готовностью предложил:
— Я могу кровью подписать.
Мишка опять засмеялся. Семен обстоятельно разъяснил:
— Нельзя. Будешь палец колоть — в штаны напустишь.
— Семен! — строго сказала Люся.
— Нет, надо другую клятву, — решил Олег. — Если уж оставлять его, пускай пройдет испытание огнем и водой. И если такую клятву нарушит, не будет ему прощения… Шурка, ты согласен?
Шурка быстро закивал и наконец уронил тюбетейку.
Семен притащил от колонки ведро с водой. Мишка на лужайке перед навесом развел маленький костер из щепок и газет. Витя и Люся прикатили от поленницы два бревнышка и на них положили концами длинную доску. Получился гибкий мостик. С одной стороны, в метре от мостика, потрескивало пламя, с другой стояло ведро. От забора к навесу протянули веревку. Через нее перекинули шпагат и подвесили на нем кирпич. Другой конец шпагата привязали внизу к доске…
Все делалось слаженно, и Толику ясно стало, что эта операция придумана заранее. Для Шуркиного перевоспитания. Толик совсем убедился в этом, когда Олег достал из кармана листок:
— Вот тут клятва написана…
Один Шурка ни о чем не догадывался. Покорный и счастливый, что все-таки не исключили, он молча следил за приготовлениями, которые Толику казались жутковатыми.
Толик испытывал замирание, словно у него на глазах готовилась казнь. Но возмущаться и вмешиваться ему в голову не приходило. В этом дворе действовали свои законы. В непреклонности робингудов было что-то привлекательное. Толик чувствовал, что если и его заставят пройти испытание огнем и водой, он не сможет протестовать. Подчинится с ощущением сладковатой покорности, под которой шевелится теплый червячок любопытства.
Из дома принесли темную косынку, завязали Шурке глаза. Поставили его на середине тонкой доски — доска пружинисто прогнулась и задрожала под легоньким Шуркой. Кирпич висел прямо над его головой, почти касался тюбетейки.
Мишка подбросил в костер щепок, пламя взметнулось. Видно, Шурке припекло ноги, он быстро затоптался, доска закачалась. Привязанный к ней шпагат задергал кирпич — тот слегка тюкнул Шурку по макушке. Все засмеялись, но Олег строго сказал:
— Тихо!.. Будешь приплясывать и дрожать от страха — получишь камнем по башке. Или свалишься — не в огонь, так в воду. Стой смирно и повторяй слова клятвы. Если дрогнешь — значит, у тебя в характере нечестность. И клятва будет недействительна.
Шурка прижал к бокам согнутые локти, вцепился в лямки штанов и замер, как парашютист перед прыжком.
Все встали в шеренгу (лишь Толик чуть в стороне). Олег раздельно заговорил:
— Клятва… «Я, Александр Ревский…» Повторяй!
Шурка сипловато и торопливо повторил. И повторял дальше:
— «Клянусь огнем, водой и небесными камнями… что никогда не подведу отряд «Красные робингуды»… Не выдам тайны, не испугаюсь опасности, не нарушу обещания… А если изменю этой клятве, пускай меня сожжет огонь… поглотит вода… раздавит камнепад…»
Шурка повторил последние слова и нерешительно спросил:
— Все?
— Все, — слегка разочарованно сказал Олег. Он мигнул Мишке, и тот с размаху вылил в костер воду.
Взлетел шипящий столб пара и пепла — будто джинн вырвался из кувшина. Шурка вздрогнул, кирпич опять клюнул его углом в тюбетейку. Шурка присел, но с доски не соскочил.
— Ладно, — вздохнул Олег. — Кажется, выдержал…
Косынку сняли. Шурка счастливо размазывал по щекам попавшие на лицо брызги и чешуйки пепла.
Олег посмотрел на Толика, словно говорил: «Вот такая у нас жизнь». И спросил:
— Ну, что? Хочешь в наш отряд?
Толик торопливо кивнул.
Семен сказал недовольно:
— Пускай тогда такую же клятву даст.
— Ему-то зачем? — добродушно отозвался Олег. — Видно ведь и так, что человек надежный.
ЗАМЕЧАТЕЛЬНАЯ ЖИЗНЬ
С этого дня время полетело неудержимо и весело.
Утром Толик спешил в отряд «Красные робингуды».
Отряд назывался так не оттого, что в нем занимались стрельбой из луков.
— Просто потому, что мы за справедливость, — объяснил Олег. — Робин Гуд всегда за справедливость сражался. А почему «красные», и так ясно. Не разбойники же мы, а пионеры.
Название придумал Олег. Он почти все придумывал сам, потому что был командир. Толику он казался похожим на Тимура. Только Тимур — это все-таки из книжки и кино, а Олег — вот он, рядышком. И, может, не такой уж он героический и безупречный, но дела затевал всегда увлекательные и командовал справедливо.
Дисциплина у «Красных робингудов» была твердая и одинаковая для всех. Подчиняться ей было интересно. И Толик без обиды отсидел на «гауптвахте» час ареста за то, что однажды опоздал в штаб к назначенному сроку. Гауптвахта помещалась недалеко от штаба, у забора. Это была очищенная от лопухов и огороженная колышками с бечевкой площадка. Крошечная. Посреди нее стоял чурбак для арестанта. Справедливый Олег сам один раз сел на него за вспыльчивость: не сдержавшись, он хлопнул по шее бестолкового Шурку, когда тот два раза подряд закинул в чужой двор мячик.
Треснув расстроенного Шурку, Олег вздохнул, сказал ему «извини» и объявил, что садится на полчаса.
Арестованные не очень скучали: им разрешалось разговаривать с остальными робингудами. Но это если простой арест. А если строгий, приходилось молчать и стоять у забора «пятки вместе, носки врозь, руки по швам». Но строгий арест случился только один раз, да и то для Шурки. Шурка обещал сделать снимки для отрядного дневника, но вовремя не напечатал, потому что, балда такая, разлил дома проявитель на бархатное покрывало, которым вздумал зашторивать окно. Конечно, ему влетело от матери, какие уж тут фотографии…
Толику было жаль Шурку, но Олег сказал, что робингуд Ревский виноват сам: нельзя всю жизнь быть растяпой.
Шурка на командира не обиделся. Он считал Олега самым справедливым человеком. Потому что Олег научил Шурку ездить на велосипеде, стрелять из рогатки, сдерживать слезы при ушибах и ссадинах и не очень бояться драки с одинаковым по силе противником. А перед теми, кто сильнее — в школе и на улице, — Олег за Шурку заступался и взамен не требовал никаких услуг. «Только чтобы ты не был такой размазней».
Но Шурка все-таки оставался размазней, хотя и симпатичной. На всех он смотрел своими ясными зеленовато-желтыми глазами честно и бесхитростно. Со всеми был откровенным. Его спросят: «Шурка, зачем ты таскаешь летом тяжеленные ботинки?» А он: «Мама босиком не разрешает, а от сандалий, она говорит, развивается плоскостопие. А ботинки приучают к дисциплине, потому что их надо чистить и аккуратно шнуровать». Или еще: «Шурка, спорим, что испугаешься пойти по жерди от забора до крыши». А он: «Нет, я пойду, если надо, но я обязательно свалюсь, я еще не выработал иммунитет против боязни высоты». Вот такие фразы он иногда произносил. Видимо, научился у папы. Шуркин папа был адвокат. Чтобы защищать в суде преступников, надо уметь говорить умные и хитрые речи.
Толик один раз спросил у мамы: зачем адвокаты защищают преступников, если те все равно виноваты? Мама сказала, что не все, кого судят, преступники — случается, что человека обвинили напрасно. А бывает, что вина есть, но не такая большая, как сперва кажется. Вот адвокат и помогает разобраться.
Толику иногда казалось, что Шуркина вина во всяких происшествиях не такая большая, как говорит Олег. Но стать Шуркиным адвокатом Толик не решался. Во-первых, Олегу виднее, они с Шуркой по соседству с младенчества живут. Во-вторых, в отряде «Красные робингуды» слова командира не обсуждались. Не принято было. Вся компания Олега слушалась, потому что уважала.
Компания была все та же, с которой Толик познакомился в первый день. Кроме Олега и Шурки — Мишка Гельман, Рафик Габдурахманов, Витя Ярцев да Люся и Семен Кудымовы.
Семена все звали полным именем, вид у него был солидный, но характер такой: что скажешь, то и сделает, а сам не догадается. Люся гораздо живее брата была и любила повредничать.
У Рафика было полное имя Рафаэль. Не татарское, а скорее итальянское. Но он был «чистокровный» татарин, он сам так сказал однажды, когда объяснял, почему светловолосый и с синими глазами.
— Мои родители не из здешних татар, они до войны сюда из Казани приехали, а там много таких, светлых.
Родителей Рафика Толик несколько раз видел. Они были пожилые, морщинистые, всегда ходили вместе и ласково здоровались с ребятами. Неважно говорили по-русски. А у Рафика лишь иногда проскакивал татарский акцент — при сильном волнении.
Жили Габдурахмановы в приземистом домишке на той же Уфимской улице. Толик однажды зашел к Рафику и буквально глаза вытаращил: всюду на стенах были разноцветные рисунки. Многобашенные дворцы и терема, гномы в пестрых колпаках, всадники в старинных одеждах и диковинные звери.
— Сам рисовал?
Рафик кивнул смущенно, без привычного озорства.
— Наверно, тебя не зря Рафаэлем назвали, — сказал Толик, водя глазами по картинкам. — Был такой знаменитый художник.
— Знаю… Я читал. Только меня не из-за этого, а просто так…
Рафик много читал. И в школе был почти отличником, это Витя Ярцев сказал, он учился с Рафиком в одном классе.
А сам Витя был «окончательный троечник», хотя по виду очень напоминал отличника: вежливый такой и аккуратный. «Ему силы воли не хватает, — сказал как-то Олег. — А так он хороший человек, только чересчур добрый…»
Зато у Мишки Гельмана воля была что надо. Он даже и Олегу-то не слишком подчинялся. Не то чтобы спорил, а просто пожмет плечами, оттопырит губу и делает по-своему. Не всегда, конечно, а если в чем-то крепко не согласен. Впрочем, с Олегом они не ссорились. Потом уже Толик почувствовал, что Олег словно побаивается скучновато-независимого Мишки и поэтому не командует им, как остальными…
В общем, непохожие друг на друга были люди робингуды, но компания составилась дружная. И Толик недолго чувствовал себя новичком.
Дела у робингудов каждый день случались разные. Но всегда интересные. Например, собрали коллекцию минералов и устроили в штабе выставку. Гор и месторождений поблизости не было, но в пяти кварталах от Уфимской, на окраине Новотуринска, прокладывали рельсовую ветку и навезли туда кучи камней и щебенки. Лазишь по этим грудам — и будто ты среди настоящих скал и осыпей. Можно набрать осколков разного гранита с искорками слюды, кварца, похожего на мутный хрусталь, разноцветных полевых шпатов, серых камушков с вкраплениями медного колчедана. И еще всяких пород, названий которых не знаешь (Олег потом определит)…