— Барон, скомандуйте и нашим: на ванты и реи. Пора!
Не успел Беллинсгаузен, который был на вахте, отдать команду, как с криками «ура» матросы уже бросились вверх по мачтам. Офицеры выстроились в шеренгу. Рядом встали ученые, Фосс, Бринкин, Курляндцев. С краю пристроился Шемелин. Резанов поднялся на ют к Крузенштерну.
В шуме и плеске разрезаемой воды «Нева» пронеслась в полукабельтове от «Надежды».
— Мы в Южном полушарии! Слава флоту Российскому! — громко сказал в рупор Лисянский.
«Ура» на обоих кораблях грянуло с новой силой. Офицеры вскинули пальцы к треуголкам…
Через минуту «Нева» сделала поворот и пошла в кильватер за «Надеждой». Матросы быстро опускались с мачт и выстраивались вдоль бортов, впереди орудийных станков. Крузенштерну и Резанову на ют принесли кресла. Посланник сел, а капитан с полушутливой важностью объявил:
— Господа! Из всех нас мне одному пришлось в свое время перейти экватор, было это в дни моей службы у англичан. Я не к тому говорю, чтобы похвастаться преимуществом, а к тому лишь, чтобы объяснить: некому, кроме меня, подвергнуть господ офицеров, ученых и служащих Компании обряду морского крещения согласно древнему обычаю мореходцев всех наций…
Плотницкий десятник Тарас Гледианов поднес капитану медный тазик с морской водой. Крузенштерн продолжал:
— Я надеюсь, что в этот радостный день его превосходительство Николай Петрович первый окажет капитану честь, подошедши под церемонию…
Принужденно улыбаясь, Резанов поднялся и наклонил голову. Крузенштерн опустил в тазик руку и с пальца уронил на паричок Резанова сверкнувшую каплю.
— Поздравляю вас, ваше превосходительство, со вступлением в Южное полушарие. Дело сие для россиян воистину славное.
— В этом заслуга нашего обожаемого монарха. Виват Александр! — громко сказал Резанов.
— Виват! — подхватили офицеры.
Матросы то ли спутали это со словом «обливай», то ли была дана им особая команда, но тотчас строй распался. Взлетели широкие струи воды из парусиновых ведер. С шумом и хохотом пожилые матросы хватали тех, кто помоложе и полегче, и, раскачав, кидали в парусиновую купальню. Да и сами с удалыми криками прыгали следом. Сухим из матросов остался лишь рулевой, что стоял у штурвала с нактоузом.
На юте между тем тоже продолжалось морское крещение. С офицерами Крузенштерн не церемонился, как с Резановым, и на каждого вылил по пригоршне. Поднялся на ют подпоручик Толстой, с него текло.
— Однако, граф, вы преуспели в своих планах, — заметил Фридериций.
— Черти, — отфыркивался подпоручик. — Даже не дали сапоги снять. Воистину — усерден русский человек, только попроси…
Взбежал на ют сержант артиллерии Алексей Раевский, что-то шепнул капитану, тот кивнул. Раевский ударил в колокол. Все притихли на корабле. Сержант возгласил:
— Его величество Нептун, государь всех морей и океанов, пожаловал для встречи российских мореплавателей!
С бака по правому шкафуту на шканцы двигалась процессия. Впереди с уморительно-важным видом шествовал квартирмейстер Иван Курганов, завернутый в куски рваной парусины и украшенный бородою из расплетенного сизальского троса. Стукал о палубу древком трезубца, сооруженного из багра и длинных ножей. Следом приплясывала свита — с полдюжины морских чертей, — тоже в лохмотьях, с мочальными хвостами и перемазанными сажей лицами. Слева Нептуну выкатили пустую бочку — трон.
Нептун уселся и грохнул трезубцем крепче прежнего.
Крузенштерн, сохраняя невозмутимый вид, спустился на шканцы и встал перед владыкой морей. Тот пошевелил пальцами босых ног и хрипловато возгласил:
— Сижу я это в своем подводном дворце, в окружении русалок, то есть моих дам придворных, а также всяких генералов и камергеров морских, а мне, значит, докладывают: «Ваше океанское величество, два каких-то корабля едут поверху прямо через линию, екватором называемую. Так что непорядок, ваше величество…» Глянул я — и вправду едут, а флаг на их, какого до сей поры видеть нам не приводилось. Дозвольте узнать, что за корабли, из какой державы и по какому делу екватор переехать изволили без моего царского дозволения?
Крузенштерн, стоя навытяжку, произнес размеренно:
— Корабли государства Российского «Надежда» и «Нева», а идем вокруг света по делам торговым и науки касающимся. На «Неве» командиром капитан-лейтенант Юрий Лисянский, я же командир «Надежды» и начальник экспедиции Иван Крузенштерн.
Нептун солидно покивал:
— Слышали мы о капитане Крузенштерне. И о Российской державе слыхали, славная держава, хотя и далеко отсюда… Гневен я сперва был, что плывете без спроса, ну да русским мореходцам чинить препятствий не буду…
Морские черти по бокам от Нептуна обеспокоенно запританцовывали, один даже толкнул его величество локтем:
— Про выкуп скажи…
Нептун гневно взметнул бороду:
— Цыц, захребетники! Вам, дармоедам придворным, лишь бы выгоду свою соблюсти! Их высокоблагородие капитан Крузенштерн сами знают обычаи морские и насчет выкупа без вас, бездельников, помнят…
Крузенштерн засмеялся:
— Обычаи русским мореходцам известны. Посему от имени российского государя императора и по распоряжению его превосходительства чрезвычайного посланника жалую вашему морскому величеству и свите вашей, а равно и каждому служителю корабля «Надежда» по гишпанскому серебряному пиастру… Ну а для веселья в честь праздника приказчик наш Федор Иванович распорядится выдать что положено…
Мокрая толпа, обступившая Нептуна и Крузенштерна, одобрительно загудела.
— Покорнейше благ… кхм… От нашего подводного величества вашему высокоблагородию наше царское спасибо, — возвестил Нептун. — Плывите в Южное море беспрепятственно. Мы же в благодарность за уважение ваше стараться будем, чтобы ветров супротивных, бурь и шквалов на вашем пути не было… Ну а ежели где и случится погода неблагоприятная, не обессудьте. Держава моя агромадная, а в большом государстве, сами знаете, за всем не усмотришь. В одном конце только наведешь порядок, а в другом, глядишь, эти черти опять хвостами воду баламутят… — Нептун окинул свиту суровым взглядом и опять обратился к Крузенштерну: — А теперь, ваше благородие, дозвольте откланяться. Дела ждут державные. Счастливого пути.
Крузенштерн поднял пальцы к треуголке. Свита подхватила Нептуна вместе с бочкой-троном…
Когда шли в кают-компанию, майор Фридериций с усмешкой заметил:
— Однако, господа, какой лицедей этот Курганов, а? С такими талантами хоть на столичную сцену.
— Дар импровизации и живость языка отменные, — серьезно отозвался живописец Курляндцев.
— Живость языка эта, — мягко вошел в беседу Резанов, — порождает сомнение: по причине ли простодушия высказался сей матрос о непорядках в великой державе? И что значат слова его о придворных бездельниках…
— Умные люди замечали не единожды, — хладнокровно заговорил надворный советник Фосс, — что смелость языка возрастает по мере удаления от столицы. А тем паче от границ государства Российского…
Крузенштерн, шедший впереди, оглянулся.
— Да полно, господа, — добродушно сказал он. — Разумно ли искать в словах матроса намеки на державную политику?
В кают-компании все было готово для праздничного обеда.
— В честь такого дня не грех устроить краткое отдохновение от трудов праведных, — провозгласил граф Толстой. Он уже переоделся после купания, но гладко зачесанные волосы его были еще мокрыми. Граф раньше всех оказался в кают-компании. Теперь стоял он, прислонясь к основанию бизань-мачты, что могучим столбом торчала посреди низкого помещения. И оглядывал стол.
Во время плавания граф не раз воевал с приказчиком Шемелиным, стараясь правдами и неправдами добыть из корабельных запасов лишнюю бутылку, и всячески ругал «купца» за «несусветную скаредность». Нынче же, однако, Толстой остался доволен:
— Смотрите, наш Федор Иванович расстарался. Простим ему прежнее непонимание томящихся душ наших…
Оглаживая бороду, Шемелин ответил:
— Мне, ваше сиятельство, прощения не надобно. Я свою службу знаю и потому соблюдаю ее неукоснительно. А ежели вам выдавать, что требуете, по первой просьбе, так вскоре в трюмах ни единой бутылки не отыщется.
Толстой проговорил вроде бы добродушно:
— Иными словами, утверждаете вы, господин Шемелин, что я пьяница. Ведомо ли вам, сударь, как отвечают за такие слова, сказанные благородному человеку?
Лейтенант Ромберг весело сказал:
— Я заметил, граф, что в эти дни вы который раз уже заводите разговор о поединках. Помилосердствуйте. Так еще до кап-Горна не останется на корабле живой души, и превратимся мы в корабль призраков, подобно знаменитому «Летучему Голландцу»…
Шемелин же невозмутимо возразил Толстому:
— Вы, ваше сиятельство, граф, а я купец, мужицкая кровь. Вам со мной на дуэлях драться не пристойно.
— Так я и по-простому могу! — бойко воскликнул Толстой. Была это все еще шутка, но глаза его уже загорелись нехорошим светом. — На кулаках тоже приходилось.
— И сие не советую, — серьезно отозвался Шемелин. —
Я родом из Тобольска, а у нас в Сибири мужички в кости покрепче ваших костромских…
— Так ли? — сощурился Толстой.
Крузенштерн взглядом остановил графа и встал:
— Господа. В сей радостный день, когда наши корабли пронесли российский флаг над равноденственной чертою, вспомним с благодарностью наше отечество и всех, кто способствовал столь славному началу нашей экспедиции… Сержант, пора.
Алексей Раевский ведал корабельной артиллерией. Один из сыновей славной фамилии, он не был еще офицером, но ожидал производства по возвращении из плавания, а то и по приходе на Камчатку. В офицерском кругу он был принят за своего. Сейчас Раевский поднялся и, не выпуская бокала, встал в дверях, упершись плечом в косяк. Отсюда видел он и сидевших в кают-компании, и матросов, которые под командой бомбардиров Жегалина и Карпова приготовили уже орудия к стрельбе.
За столом все встали. Крузенштерн поднял бокал и кивнул Раевскому. Тот махнул платком. Орудия разом рявкнули, откатились и выбросили тугой белый дым. Матросы накатили их и взялись за баники. Через минуту грянул новый залп. И еще! И еще…
Одиннадцать ударов русского салюта впервые разнеслись над водами Южного полушария…»
МЕДНЫЙ СТУК ЧАСОВ
— Ну вот… — сказал Курганов. — Коряво, конечно, написано, надо еще работать… Верно ведь?
Несколько раз он во время чтения заходился долгим сухим кашлем. «Бронхит проклятый обострился. Я уж и курить бросил, а толку никакого», — говорил Курганов, вытирал глаза, осторожно дышал с полминуты, словно проверял легкие, и читал дальше…
И теперь он смотрел на Толика с вопросом.
— Арсений Викторович, — сказал Толик честно и даже немного жалобно. — Я не знаю, что говорить, но мне очень понравилось. И нисколько не коряво, а, наоборот, замечательно…
— Ну спасибо. Добрый ты человек, Толик. — Курганов переглотнул, подавляя подступивший опять кашель.
Толик подумал: «Что же еще сказать, чтобы он поверил?» И… вскочил!
— Ой!.. — Он кинулся к плитке. — Вода-то выкипела!
… Скоро новая порция воды забулькала в кастрюле. Стол был застелен чистыми газетами. Курганов поставил на него тарелку с горкой разноцветной карамели (в бумажках и без), коробку печенья, открыл консервы «Лосось». Потом появились тарелки с солеными огурчиками и капустой. Из-под стола вытащил Курганов трехлитровую банку с прозрачно-красной жидкостью. В ней плавали раздавленные ягоды.
— Это я клюквенный напиток соорудил. За неимением шампанского… которое ты, впрочем, все равно не пьешь, верно?
— Я один раз, когда гости были, попробовал из чьей-то рюмки… — Толик дурашливо поморщился. — Мама увидела, ох и показала мне шампанское… Даже по шее попало.
— Горький жизненный опыт всегда постигается собственной шеей… Подбрось-ка, Толик, в камин дровишек, а то прозеваем огонь, как прозевали воду…
— Новый год не прозевать бы. Наверно, уже скоро двенадцать.
— Что ты! — Курганов ловко выдернул часы на цепочке. — Без трех одиннадцать. Все еще успеем. И пельмени сварятся…
Толик с сомнением посмотрел на крупные часы с треснувшим стеклом.
— А они точно идут? — Он считал, что Новый год полагается встречать из секунды в секунду.
— Эти-то? Они нужны мне только для поправки. На двенадцать секунд у них точности хватит…
Толик непонимающе молчал. Курганов объяснил с важной хитрецой:
— Новый год мы встретим с астрономической точностью. Не хуже, чем кругосветные путешественники на корабле.
Он снял с полки стоявший среди покосившихся книг ящичек орехового цвета, с медными ручками и кнопками. Мягко поставил на край стола. Лампа бросила горячий блик на стеклянную крышку. Толик вытянул шею.
Курганов открыл шкатулку — верхняя часть ее плавно откинулась назад на латунных полосках.
Медное тиканье (которое Толик уже не замечал, потому что привык) с новой громкостью заполнило комнату.
Часы были похожи на будильник — размером, римскими цифрами, желтыми стрелками. Но будильники всегда стоят, а этот лежал в ящичке. Точнее, был подвешен горизонтально внутри медного кольца с зубчатыми колесиками. Ободок вокруг стекла тоже был медный и в мелких зубчиках.
«Динь-так, динь-так, динь-так…»
— А я-то все думал: где это тикает? — сказал Толик.
— Корабельный хронометр, — сказал Курганов.
— Я догадался… — Толик шевельнул рукой — хотел погладить коробку и не посмел.
— Да возьми, возьми, — разрешил Арсений Викторович. — Можешь подержать… Вот так, за ручки… Покачай тихонько…
Видишь, несмотря на качку, он остался горизонтальным. Кардановый подвес. Это очень важно для точного хода…
Ящичек был тяжелый, откинутая крышка перекосила его в руках у Толика, но часы и в самом деле остались висеть ровно. Горизонтально. Бодрое их «динь-так» словно говорило: «Смотри, ничего страшного». Толик слегка покачал шкатулку и протянул Арсению Викторовичу. Тот плавно опустил ее на стол.
— Главное, оберегать хронометр от резких толчков. И заводить надо в одно время. Я в восемь утра завожу…
Ключик с головкой в виде медного диска торчал в гнезде, в углу шкатулки.
— Жалко, что утром… — сказал Толик.
— Почему? Посмотреть хочется?
— Ага.
— Ну, смотри… — Курганов плавно перевернул хронометр в кольце. Стал виден медный корпус с круглым, как у консервной банки, донышком. Курганов ткнул ключиком в неглубокую ямку, надавил в сторону. Донышко повернулось на оси, ключ ушел в гнездо.
— Крути, — разрешил Курганов. — Немного только, один оборот… Нет-нет, в другую сторону, против часовой.
Ключ повернулся легко, с бархатным шорохом. Так приятно было поворачивать его. Жаль, что нельзя больше…
— А точность не сбилась, оттого что не вовремя завели?
— Ничего страшного… Тем более все равно сейчас я буду делать поправку. Новогодняя ночь — самое время для этого… Он у меня за два месяца на двенадцать секунд убежал…
— Всего-то? — изумился Толик.
— Это же хронометр, не ходики…
Курганов выложил на стол карманные часы. Пошевелил над хронометром пальцами и строго сказал:
— А теперь приступим.
Он свинтил и отложил стекло. Втиснул в ящичек, под корпус, ладонь, снова перевернул в кольце хронометр, и… механизм скользнул из медного котелка в руку.
Курганов достал его, повернул к свету, держа в растопыренных пальцах. Незащищенное сердце хронометра доверчиво тикало, шевелило колесиками, искрилось желтыми звездочками. Толик не дыша придвинулся ближе. На широком валике он разглядел тончайшую стальную цепочку. Она была похожа на цепь от крошечного велосипедика. А выше всех валиков и шестеренок моталось туда-сюда на оси с чуткой синеватой пружинкой медное кольцо.
— Горизонтальный балансир, — слегка торжественно объяснил Курганов. — Изобретение умнейших мастеров восемнадцатого века. Именно он дает часам такую точность… Видишь грузики на кольце? Среди них есть два с прорезями. Это регуляторы хода. Чтобы изменить ход на секунду в час, надо повернуть их на девяносто градусов. А чтобы на секунду в сутки — это совсем ювелирная работа. Вообще-то ею специальные мастера занимаются, но где их здесь возьмешь?