Поэтому Лаханна утратила свою яркость, и таким образом в мир пришла ночь. Но Гарланна, убеждала Санна, осталась преданной своей матери, отказавшись присоединиться к танцу Слаола, и поэтому солнечный бог рассердился, и на землю пришла зима. И Слаол до сих пор сердится и не слышит народы на земле, потому что они напоминают ему о Гарланне. Вот почему, говорила Санна, нужно почитать Лаханну выше других богов, так как только у неё есть сила защитить мир от недовольства Слаола.
Камабан так же выслушивал Мортора, отца Дирэввин, который был главным жрецом Каталло. А Мортор рассказал похожую историю, хотя в его рассказе именно Лаханна обиделась и спрятала своё лицо от досады, потому что она пыталась, но не смогла сделать тусклой яркость своего возлюбленного. Она всё ещё пытается затмить Слаола, и всё заполнено страхом, когда Лаханна проскальзывает впереди Слаола и днём наступает ночь. Мортор считал, что Лаханна обидчивая богиня, и хотя он был внуком Санны и не соглашался с ней, они не спорили друг с другом.
— Богам нужно поклоняться одинаково, — говорил Мортор. — Лаханна может пытаться наказать нас, потому что мы живём на земле Гарланны, но она всё-таки могущественная богиня, и её нужно умилостивить.
— Люди не будут осуждать Слаола, — говорила Санна Камабану, — потому что они не видят ничего плохого в его любви к матери и дочери. — Она сплюнула. — Люди подобны свиньям, ворочающимся в грязи.
— Если ты попадаёшь в незнакомое племя, — говорил Мортор, — к кому ты пойдёшь? К его вождю! Поэтому мы должны поклоняться Слаолу выше других богов.
— Мужчины могут поклоняться, кому им угодно, — говорила Санна, — но услышана будет только молитва женщин, а женщины молятся Лаханне.
В одном, правда, и Санна и Мортор были согласны, все горести этого мира появились, когда Слаол и Лаханна расстались, и с этого времени племена людей постоянно прилагают усилия чтобы сохранить равновесие в своём почитании двух ревнивых богов. Этого же убеждения придерживался Хирэк, и эта вера объединяла племена центральных земель и заставляла их быть внимательными ко всем богам.
Камабан слушал всё это, задавал вопросы, но своё собственное мнение держал при себе. Он прибыл учиться, а не спорить, и Санна должна была научить его. Она была самой известной целительницей на земле, и к ней приходили люди из многих племён. Она использовала травы, грибы, кости, кровь, шкуры и заклинания. Бесплодные женщины проделывали долгий путь к ней молить о помощи, и каждое утро возле северного входа в храм её ожидало скопление болезней, увечий, немощи и горестей. Камабан собирал для Санны травы, собирал грибы, а также срезал грибы со сгнивших деревьев. Он высушивал снадобья в сетках над огнём, нарезал их, настаивал их и запоминал названия, которые давала им Санна. Он слушал, как люди описывают свои болезни, запоминал, чем Санна их лечит, и затем отмечал ход к выздоровлению или к смерти. Многие приходили жаловаться на боли, только боли, и они даже не успевали почесать свои животы, как Санна давала им или съесть кусочек гриба, или выпить густую смесь трав, грибов и свежей крови. Большинство жаловалось на боль в суставах, жгучую боль, что скручивала их и делала тяжелой для мужчин работу в полях, а для женщин — крутить ручку ручной мельницы. И если боль была действительно лишающей трудоспособности, Санна укладывала больного между двух костров, затем брала только что наточенный кремневый нож и проводила им по больному суставу. Она двигала туда-сюда, разрезая глубоко, так, что кровь начинала бить ключом, а затем Камабан втирал в раны сухие травы. Потом он накладывал ещё больше сухих трав на свежие раны до тех пор, пока кровь не переставала сочиться, а Санна поджигала травы, и пламя шипело и дымилось, наполняя хижину запахом горящей плоти.
Один человек сошёл с ума в эту суровую зиму, избил жену до смерти, швырнул своего младшего ребёнка в очаг своей хижины, и Санна постановила, что мужчиной овладел злой дух. Его привели к ней, два воина его крепко связали и удерживали, когда Санна надрезала ему скальп, отогнула назад кожу головы и пробила небольшую дырку в его черепе маленьким каменным молотком и тонким кремневым клинком. Она приподняла круглый участок его черепа, плюнула на мозг и потребовала, чтобы злой дух вышел. Мужчина выжил, хотя был в таком жалком состоянии, что умереть для него было бы лучше
Камабан выучился вправлять кости, залечивать раны мхом и паутиной, и делать усыпляющие снадобья. Он относил эти снадобья жрецам Каталло, которые относились к нему с почтением, так как он был выбран Санной. Он научился делать клейкий яд, которым воины смазывали свои наконечники стрел, когда они охотились на Чужаков в обширных лесах к северу от Каталло. Яд был сделан из смеси мочи, фекалий и сока цветущего растения, которое Санна высоко ценила как смертельно ядовитое. Он готовил Санне еду, разминая её в кашу, потому что, имея всего один зуб, она не могла жевать. Он выучил её заклинания, выучил её песни, выучил имена тысячи богов. А в свободное время он выслушивал торговцев, возвращающихся с удивительными рассказами из своих длинных путешествий. Он прислушивался ко всему, ничего не забывал, но свои мысли держал крепко запертыми у себя в голове. Эти мысли не изменились. Голоса, звучавшие в нём, всё ещё раздавались там, всё ещё будили его среди ночи, всё ещё наполняли его жаждой знаний. Он научился, как лечить, как запугивать и как повернуть мир к желаниям богов, однако он сам не изменился. Главная мудрость не изменила его.
В середине зимы, когда Слаол был наиболее слаб, а Лаханна ярко сияла над храмом Каталло, покрывая камни блестящим нарядом сверкающего холодного света, Санна привела двух воинов в храм.
— Время пришло, — сказал она Камабану.
Воины уложили Камабана на спину возле одного из самых высоких камней храма. Один из них держал его за плечи, а другой вытянул искривлённую ногу по направлению к полной луне.
— Я или убью тебя, — сказал Санна, — или вылечу.
Она держала в руках каменный молоток и клинок, сделанный из лопатки мёртвого человека, который она поместила на уродливо искривлённый нарост на ноге Камабана.
— Это будет очень больно, — сказала она, затем рассмеялась, словно ожидая удовольствия от мучений Камабана.
Воины, удерживающие Камабана, вздрогнули, когда молоток ударил по кости. Санна ударила вновь, выказывая силу, неожиданную для такой старой женщины. Кровь, чёрная в лунном свете, полилась из ноги, заливая руки воина и стекая по ноге Камабана. Санна вновь ударила молотом по клинку, затем вытащила клинок и заскрипела зубами, с усилием вытаскивая наружу комок из ноги Камабана.
— У тебя есть пальцы! — удивилась она, а оба воина задрожали и отвернулись, услышав скрип хрящей, звук раскалывающей кости и скрежетание выпрямляемой ноги. — Лаханна! — закричала Санна, и вновь ударила молотком по ноге Камабана, направляя остриё в другое твёрдое место слившихся нароста плоти и искривлённой кости.
Санна выровняла ногу, скрепила её костями оленя и крепко привязала их полосками волчьей шкуры.
— Я использую кости, чтобы лечить кости, — сказала она Камабану, — а ты или умрёшь, или будешь ходить.
Камабан посмотрел на неё, но ничего не сказал. Боль оказалась гораздо сильнее, чем он ожидал. Это была боль, наполняющая собой весь залитый лунным светом мир, но он ни разу даже не захныкал. В глазах у него стояли слёзы, но он не издал ни звука, и он знал, что не умрёт. Он будет жить, потому что этого хочет Слаол. Потому что он избран. Потому что он скрюченный ребёнок, который послан для того, чтобы сделать мир ровным. Он — Камабан.
Зима закончилась. Лосось вернулся в реку, а грачи — в высокие вязы, растущие к западу от Рэтэррина. Куковали кукушки и летали бабочки там, где зимой лёд сковывал реку. Ягнята блеяли среди могильных курганов предков, цапли охотились на утят в реке Мэй. Песня чёрного дрозда разливалась над лесами, где, когда весна уже окончательно наступила, олени потеряли свои серые зимние шкуры и сбросили рога. Отец Хенгалла когда-то утверждал, что видел оленя поедающего свои старые рога, но на самом деле это был Сирэкс, бог оленей, который бродит по лесам и забирает их себе обратно. Сброшенные рога высоко ценились как инструменты, и поэтому люди старались найти их раньше Сирэкса.
Поля распахивались. Люди побогаче с усилием двигали закалённые плуги следом за своими волами, а остальные вместе с семьями сами проделывали борозды в земле. Они распахали землю с востока на запад, затем с севера на юг, перед тем как жрецы пришли бросить первые горсти зерна. Предыдущий урожай был плохим, но Хенгалл сберёг зерно у себя в хижине и теперь выдал его для полей. Некоторые поля были оставлены под паром, так как почва на них нуждалась в отдыхе. Однако прошлой весной мужчины вырубили деревья на окраине леса, затем осенью сожгли брёвна, и свежеочищенная земля была распахана и засеяна, после того, как женщины принесли в жертву ягнёнка. Пустельги носились по небу над Старым Храмом, где цвели орхидеи и летали голубокрылые бабочки.
Летом, как раз перед тем как умолкли дрозды, юноши из племени Хенгалла должны были пройти испытания на зрелость. Не каждому мальчику это удавалось, а некоторые даже погибали. На самом деле, говорили в племени, мальчику лучше умереть, чем не справится с испытаниями, потому что в случае провала они рисковали сделаться посмешищем на всю оставшуюся жизнь. В течение целого месяца после испытаний мальчик, который их не прошёл, должен был ходить в женской одежде, старательно выполнять женскую работу и мочится как женщины. А всю остальную жизнь он не имел права иметь ни жену, ни собственных рабов, ни коров и свиней. Некоторые из проваливших испытания могли проявить какой-то талант в предсказаниях или толкованиях снов, могли стать жрецами и затем получить права тех, кто был успешен в испытаниях. Но большинство из неудачников были презираемы навсегда. Лучше было умереть.
— Ты готов? — спросил Хенгалл Сабана утром в первый день.
— Да, отец, — Сабан волновался. Он не был уверен, что сказал правду, потому что как кто-либо может быть подготовленным к травле Джегаром и его псами? По правде, Сабан боялся, но не осмеливался проявить этот страх перед своим отцом.
Хенгалл, поседевший за прошедшую зиму, позвал Сабана, чтобы покормить его.
— Мясо медведя, — сказал он. — Оно даст тебе силу.
У Сабана не было аппетита, но он ел с готовностью, а Хенгалл следил за каждым куском.
— Мне не повезло с сыновьями, — после некоторого времени сказал он. Сабан, его рот был полон острого на вкус мяса, ничего не сказал, а Хенгалл глубоко вздохнул, подумав о Ленгаре и Камабане.
— Ты мой настоящий сын. Докажи это в ближайшие дни.
Сабан кивнул.
— Если я умру завтра, — проворчал Хенгалл, прикоснувшись к паху чтобы уберечься от смысла этих слов, — предполагаю, что следующим вождём станет Галет. Но он не будет хорошим вождём. Он хороший человек, но очень доверчивый. Он поверит всему, что Каталло говорит нам, а они лгут так же часто, как говорят правду. Сейчас они объявляют нас своими друзьями, но им всё ещё хочется захватить нас. Они хотят нашу землю. Они хотят нашу реку. Они хотят наши припасы. Но они боятся той цены, которую придётся заплатить за это. Они знают, что мы жестоко и мучительно будем сражаться с ними, поэтому когда ты станешь вождём, ты должен доказать, что ты воин, которого надо бояться, но ты также должен быть достаточно мудрым, чтобы знать, когда надо избежать битвы.
— Да, отец, — сказал Сабан. Он едва прислушивался к словам, так как думал о Джегаре и его лохматых собаках с высунутыми языками, свисающими между острых зубов.
— Каталло должно бояться тебя так же, как они боятся меня.
— Да, отец, — с подбородка Сабана капала медвежья кровь. Его тошнило.
— Предки смотрят на тебя, — продолжал Хенгалл, — сделай так, чтобы они гордились нами. А как только ты станешь взрослым, ты женишься на Дирэввин. Это будет самая первая церемония в новом храме, так ведь? Это принесёт тебе милость Слаола.
— Мне нравится Дирэввин, — Сабан почувствовал, что краснеет.
— Это не имеет значения, любишь ты её или ненавидишь, ты должен иметь от неё сыновей, много сыновей. Девочки не нужны! От неё, от любых других женщин, но заимей много сыновей! Родная кровь — это самое главное!
С этими наказами, всё ещё звучащими в ушах и с противным вкусом медвежатины во рту, Сабан пошёл в храм Слаола возле входа в селение. Он был обнажён, как и остальные двадцать один мальчик, собравшиеся среди высоких столбов храма. Все мальчики должны были провести в лесу пять ночей и выжить, несмотря на то, что за ними будут охотиться, а охотники, мужчины племени, окружили храм и насмехались над кандидатами. Охотники были вооружены луками или копьями, дразнили мальчиков девчонками, говорили, что у них ничего не получится, пугали их вампирами, духами и лесными чудовищами, которые растерзают их. Мужчины призывали мальчиков сразу отказаться от испытания, говоря, что вряд ли у них получится стать мужчинами, так как они явно хилые и слабые.
Гилан, главный жрец игнорировал насмешки и оскорбления, так как молился. Маленькие меловые шарики, символы жизни мальчиков, лежали в центре храма на могиле ребёнка, который был принесён в жертву при освящении храма. Эти шарики будут оставаться там до самого конца, когда тем, кто станет взрослым, будет позволено разбить их, а те, кто провалит испытания, должны будут вернуть символы из мела своим опозоренным семьям.
Гилан плюнул в сторону мальчиков в знак благословения. Каждому было дозволено взять с собой только один вид оружия. Большинство выбрали копья или луки, но Сабан выбрал кремневый нож, который сам сделал из превосходного куска местного кремня, достаточного, чтобы сделать нож длиной с ладонь. Он обтесал тёмный камень и превратил его в светлый клинок с неровным зазубренным лезвием. Он не думал охотиться этим ножом, но даже если повезёт и он убьёт зверя, он не осмелится разжечь костёр, чтобы зажарить его, так как дым от костра может привлечь внимание охотников.
— С таким же успехом ты можешь не брать оружие, — советовал ему Галет, но Сабан захотел маленький нож, так как даже прикосновение к нему придавало ему уверенности.
Джегар насмехался над Сабаном от границы храма. Охотник подвесил пучок перьев орла на наконечник своего копья и украсил множеством перьев свои длинные волосы.
— Я дам полную волю своим псам, Сабан! — кричал Джегар. Собаки, лохматые и огромные, истекали слюной позади своего хозяина. — Лучше сразу откажись! Какой шанс у такого сосунка как ты? Ты не выживешь и одного дня!
— Мы с позором притащим тебя обратно! — прокричал Сабану один из друзей Джегара. — Ты будешь носить платье моей сестры, и таскать воду для моей матери.
Хенгалл прислушивался к угрозам, но ничего не предпринимал, чтобы смягчить их. Так всегда делалось в племени, а если Сабан пересилит враждебность Джегара и его друзей, его авторитет только вырастёт. Не мог Хенгалл и попытаться защитить Сабана в лесу, так как потом племя может объявить, что мальчик нечестно прошёл испытания. Сабан должен выжить своим собственным умом, а если потерпит неудачу, боги будут говорить, что он не способен стать вождём.
Мальчикам давалось полдня для старта. Затем в течение пяти ночей они должны были выжить в лесу, где их врагами будут не только преследователи, но и медведи, крупные дикие зубры, волки и банды Чужаков, которые знали, что мальчики рассыпаны среди деревьев, и поэтому приходили в поисках своих будущих рабов. Чужаки обривали мальчикам головы, отрубали палец и уводили их прочь к рабской жизни полной избиений.
Гилан наконец-то закончил свои заклинания и хлопнул в ладоши, отправляя испуганных мальчиков из храма.
— Убегай далеко! — закричал Джегар. — Я иду за тобой, Сабан!
Его собаки на привязи завыли, а Сабан боялся этих животных, потому что боги дали им способность преследовать людей глубоко в лесах. Собаки могли почувствовать запах человека и даже в темноте могли найти его. Они что угодно могли найти по запаху, и огромные лохматые псы Джегара в течение ближайших дней будут злейшими врагами Сабана.
Сабан побежал к югу через пастбище, и его путь прошёл рядом со Старым Храмом, стоящим в ожидании камней из Каталло. Он подумал, пробегая через ров, что слышит голос Камабана, зовущего его по имени, удивлённо остановился и осмотрел вычищенное святилище. Но не заметил ничего, кроме двух белых коров, жующих траву. Его опасения побуждали его бежать дальше к деревьям, но более сильная интуиция заставила его пересечь невысокий внешний вал, перебраться через белеющий ров и забраться на высокий внутренний вал.