Встретилась как-то в коридоре та, молодая, веселая, с малиновыми губами:
— Глупая ты, вот что! Знаешь, почем женское молоко покупают в консультации? Тридцать рублей литр! А ты даром отдаешь!
Задохнулась даже, прямо бешенство охватило.
— Слушайте, мне стыдно, что я женщина и вы тоже женщина!
А та ничего не поняла, кажется, даже не обиделась, такая же прибегает веселая, с таким же громким голосом, с такими же губами. Ее сынишка тоже Димкин молочный брат.
В соседнем изоляторе умер ребенок, мальчик. В коридоре встретила женщину, лицо белое, как больничный халат. Мать мальчика. Доктор сказал — поздно привезли. Страшно было даже взглянуть в коридор. А там все шаги, шаги…
Почему, когда кто-нибудь умирает, обязательно находятся люди, желающие посмотреть? Не помочь, нет, помочь уже ничем нельзя, а просто посмотреть на мертвого, хотя бы заглянуть в дверь — и потом рассказывать всем. Вообще-то в больнице, кажется, не полагается говорить об умерших, а говорят все-таки.
Мальчику было три месяца. Димку привезли не поздно. Но ведь Димка еще моложе, ему только второй месяц пошел!
Машину девочку выписали. Милая она такая стала, покруглели щечки, на ножки сама поднимается.
Напоследок с Машей обнялись, даже всплакнули: ведь две недели были как родные. Дали друг другу адреса. А разве соберемся пойти? В том, большом мире у каждой будет своя жизнь.
Машин муж приехал за ней. И у всех окон — любопытные. Вот на это приятно смотреть. Еще хотелось узнать, симпатичный ли у Маши муж. Симпатичный! И она симпатичная. Пускай им будет хорошо.
Как только слезла с подоконника, заглянула в палату нянечка:
— Светлана, к тебе твой пришел. Иди, иди, я побуду тут.
С Костей чаще всего разговаривать приходится через окошечко передач. Передачи уже кончились, и поблизости никого нет. Можно взяться за руки и начать успокаивать друг друга..
— Костя, ты уйди сегодня пораньше!
Потому что он бродит по вечерам вокруг больницы до последнего автобуса. А вставать ему в шесть часов!
— Светланка, я слышал, здесь говорили… про кого — не понял… Кому-то нужно делать переливание крови. Ты скажи доктору, что у меня — первая группа.
— У меня тоже. И у Димки.
— Так ты скажи ему — на всякий случай. Ведь я и утром могу прийти, если нужно.
Светлана прижалась щекой к его руке:
— Хорошо, я скажу. Иди, ляг сегодня пораньше. Костя пошел к двери, вернулся, вытащил из кармана газету — он всегда вечером приносит. А сегодня забыл отдать.
Развернула в палате, прочитала заголовки — иногда только на это и хватает сил. Опять о применении бактериологического оружия… Если болезнь одного крошечного ребенка причиняет такие страдания, как назвать людей, сознательно распространяющих чуму и холеру?..
Вечером еще раз зашел доктор, сам сказал, осмотрен Димку, про переливание крови.
— Вообще-то ему, конечно, уже лучше, но…
Светлана быстро спросила:
— Василий Николаевич, можно не у меня взять кровь, а у мужа? Он здесь где-нибудь ходит во дворе, он не уйдет до двенадцати часов. У него тоже первая группа.
Доктор, высокий худощавый старик с седой бородкой, посмотрел внимательно, как бы испытующе и даже немного разочарованно.
— Василий Николаевич, для меня это была бы такая радость! Но мужу это нужнее. Ведь он ничего не может сделать для Димки!
Василий Николаевич опять подсел к Димкиной кровати, подвижными худыми пальцами щупает пульс.
— Ну что ж, беги, зови нашего папку, если он недалеко. Пускай и папка получит удовольствие.
После больничного воздуха ударила в голову осенняя свежесть. Прелым листом, мокрой землей пахнет в больничном саду.
— Костя! Костя!
Мелкий-мелкий дождь шелестит по деревьям. Темно и тихо.
— Костя! Торопливые шаги.
— Что? Что случилось?
— Да ты не пугайся. Доктор тебя зовет.
То ли Костина кровь оказалась такая целебная, то ли природа пришла на помощь науке — Димка стал поправляться. Опять, заново, научился сосать и глотать, научился плакать, нетерпеливо и требовательно.
Маленькие ручки и ножки наливаются, стали опять шелковистыми и упругими. Теперь каждое очередное взвешивание — радость.
Наконец Димка дошел до крепких выражений, включая «У-на!». Тогда его выписали из больницы.
XV
Мир немножко расширился. К четырем стенам комнаты прибавился еще сквер, по которому разъезжает Димка в коляске обтекаемой формы типа «Победа».
Коляска типа «Победа» — роковая ошибка, родительский недосмотр. Весит она двадцать килограммов. Попробуйте снести такую со второго этажа, когда вам нужно избегать поднимать тяжести!
Утром коляску спускает женщина, которая приходит на два часа. Вечером, если кто-нибудь из соседей дома, помогут. По воскресеньям — Костя: коляску под мышку, вниз и вверх по ступенькам, будто это батон в четыреста граммов.
А когда никого нет в квартире или стесняешься попросить помочь, осторожно скатываешь тяжелую «Победу» вниз по лестнице. Димка, тем временем уже наполовину упакованный, лежит на диване, носик торчком, рот распахнут во всю ширину:
— Ува-а! У-на!
Возьмешь на руки — прекращается истерика. Плачет он теперь уже настоящими слезами. И улыбается настоящей улыбкой.
Улыбаться научился в больнице, когда ему еще плохо было. Доктор тогда сказал: «оптимист».
— Пойдем, дорогой оптимист, пойдем, погуляешь с мамой!
Маленький сквер — здесь совсем особенный мир. Мамы и дети. Няни и дети. Бабушки и дети. И еще — большие дети, самостоятельные.
На скамейках мамы к мамам садятся, бабушки — к бабушкам, няни — к няням.
Приглядываешься к няням — и страх берет иной раз за Димкино будущее. Дети — сами по себе, копаются в лужах или в снегу, бегут к выходу, а там машины. В общем, дети делают что хотят. Няни — или молоденькие девчонки, или старушки старенькие — сидят, обсуждают свои очень интересные дела. Об их профессии иногда можно догадаться только по лопаткам в руках или по мячу в сетке, потому что ребят поблизости не увидишь.
В первом часу, как раз когда возвращаешься кормить Димку, бегут по улице ребята, младшие школьники, с портфелями. Этот мир — деловой, суетливый, радостный — пока отодвинулся, на него смотришь со стороны.
Декретный отпуск кончился, кончился бюллетень, теперь идет очередной отпуск.
Как-то вечером покормила Димку, уложила его в кровать. Лежал смирно, таращил глазенки, не спал. И вдруг — четыре звонка. Это не Костя — у Кости свой ключ. Открыл кто-то из соседей. И входят — даже в глазах все запрыгало — Ирина Петровна и Юлия Владимировна. Пришли поздравить от всего школьного коллектива молодую мать и подарок принесли, тоже от коллектива: голубой вязаный костюм. Юлия Владимировна — как всегда красивая и спокойно-доброжелательная. Димке еще погремушку принесла, от себя лично. Задавала вопросы, на которые каждой матери приятно отвечать: как Димка ест и сколько пеленок уничтожает за день, — обо всем расспросила. Ирина Петровна сказала со сладкой улыбкой:
— Очаровательное существо!
И было видно, что она маленьким детям не доверяет, как потенциальным нарушителям дисциплины и будущим снижателям процента успеваемости.
Почему именно она пришла? Спросила любезно:
— Ваш муж еще не вернулся с работы? А как же вы думаете с малышом, когда кончится отпуск?
— Я хотела бы еще продлить за свой счет, хотя бы до Нового года. А в январе его в ясли возьмут.
Опять любезная улыбка:
— Ну что ж, зайдите, поговорите с директором.
Вязаный костюмчик еще велик, два Димки в нем поместятся.
Димке подарки со всех сторон, даже из Москвы пришла посылка от Наталии Николаевны и детдомовских подруг — разные хорошенькие одежки. И письмо поздравительное… Кто работает, кто учится…
Отдельная посылка от Аллы Неждановой — она в педагогическом на третьем курсе. И отдельное письмо. «Светланка, девочки сыну подарок, а я — тебе. Со значением».
Набор учебников для заочного пединститута.
Спасибо, Аллочка, понимаю твой намек.
Иногда Валя забегает, физкультурница, посидит, полюбуется, поудивляется на Димку, расскажет последние школьные новости.
— Валюша, как там мои?
«Мои» — это пятый класс «В». В сущности, уже не мои и были бы не мои, даже если бы преподавала сейчас. Их даже и на улице не встретишь — кончают позднее, как раз когда Димка спать укладывается.
Трудный класс — пятый: новые предметы, новые учителя.
Но ничего, отличники держатся: Лена, Анечка, Андрюша Седов.
— А Володя Шибаев как?
— Да его не поймешь, чудной он какой-то… не располагающий к себе.
— Ладно, вот пойду после Нового года в школу, я за него опять возьмусь.
Уйдет Валя — тихо станет в комнате — до Димкиного просыпания. Странно тихо. Всегда был шум кругом, суета: в детском доме, в лагере, в школе…
Из окна виден за рекой вокзал и белый паровозный дымок. С детства любила поезда и рельсы, уходящие вдаль. Незабываема поездка на юг позапрошлым летом. Море до сих пор снится по ночам.
…Можно сидеть на берегу и часами смотреть на море. Разглядывать его и слушать. Сегодня оно не такое, как вчера, и утром не такое, как вечером. Даже в самую тихую погоду оно не остается неподвижным. Волны, издалека набегающие на берег, только кажутся одинаковыми — их движение неповторимо.
…Можно забраться в лесную чащу, лечь на траву и любоваться лесом. Ветерок пролетел где-то наверху, заволновались, зашептали нервные осины, качнулись, как пряди волос, тонкие березовые ветки. А ели стоят прямые, серьезные, какие-то даже геометрически правильные, точно построенные все по одному чертежу и покрашенные в один цвет, на зиму и лето, на вечные времена. Но вот и у них нежно-зелеными лапками на темных ветках молодые побеги. Вглядишься — одна шишками увешана, а вон на той белочка сидит, смелая, любопытная. Даже травинки растут из земли каждая по-своему и нет ни одного листа на дереве точно такого же, как другой.
…И можно часами сидеть у кроватки крошечного сына, ничего не делать — просто смотреть на него. Маленькие ручки и ножки то выпрямляются, то сгибаются в локтях и коленях… Бег на месте, физкультурная зарядка с утра и до вечера, с коротким отдыхом во время сна и еды.
Как быстро меняется выражение лица! Улыбка, мимолетное страдание, любопытство, потом как будто задумчивость — и снова улыбка. У маленького сына даже волосики на затылке не растут — до того быстро он вертит головенкой туда и сюда. Сегодня он не такой, как вчера, и завтра будет не такой, как сегодня. Потому что он весь в движении и движение это — жизнь.
XVI
Подсела как-то на скамью женщина — не молодая уже, но и не старая, в беличьей шубке и шапочке. Одета к лицу — и лицо у нее приятное, интересное даже. На колени поставила сумку с застежкой-«молнией», раздутую в боках.
Заглянула в коляску.
— Сынок?.. Ну то-то. На мамочку похож, но сразу видно — мальчик. Месяца четыре?
Светлана радостно ответила:
— Да, через шесть дней будет четыре.
Всегда приятно говорить с человеком опытным, который не назовет Димку милой девочкой и не спросит, сколько ему годочков.
— Четыре месяца… Вы даже и дни считаете. А потом оглянуться не успеете — сын в школу пойдет, из школы — в институт.
Светлана засмеялась, глядя на Димкин носик, торчащий из-под белого кружева.
— Ну, это еще не скоро.
— Говорю же вам: не успеете оглянуться. Моему — семнадцать. Давно ли вот так в коляске лежал… Весной сдает на аттестат.
— Хорошо учится?
— Хорошо. Я сыном довольна. Он способный. И, знаете, не зубрилка какой-нибудь, а по-настоящему способный, талантливый даже. Товарищи его любят. Спортом увлекается…
Она вдруг приоткрыла сумочку с раздутыми боками — что-то в ней толстое лежало, завернутое в бумагу.
— Вот, вчера признался, о чем мечтает.
Она развернула сверток — боксерские перчатки. Светлана с интересом пощупала коричневую кожу.
— Мне казалось, что они должны быть тяжелее.
— Мне тоже. По совести говоря, страшновато мальчику давать… Кажется, у боксеров так часто носы бывают перебитые?.. Сама-то я бокса не видела никогда, только в кино.
Светлане весело было смотреть на эту маму с добрым, озабоченным лицом и разговаривать с ней о сыновьях, как с равной.
— Но если вы так боитесь, зачем же купили перчатки?
— Ну, как же не купить — такое будет торжество… Ни у кого в классе еще нет!
Светлана вынула из кармана маленькие голубые варежки — купила сегодня Димке — и, улыбаясь, приложила к ним кожаную перчатку.
— Моему, слава богу, еще не скоро…
И с удовлетворением погладила маленький нос, которому пока еще ничего не угрожало.
Завернули покупку, задвинули «молнию». Женщина в беличьей шубе встала, пощелкала Димке языком, почмокала губами. Он вяло улыбнулся: спать хотел. Она кивнула Светлане и пошла, немного слишком полная, шагая по-утиному, вразвалочку, и отводя в сторону руку со своей сумкой, будто там лежали не боксерские перчатки, а пара ручных гранат.
Годы пока не мелькают и не прибавляются к Димкиным месяцам. А вот дни действительно идут очень быстро, хотя в каждом — много хлопот.
Димка, если перевернуть его на животик, держит голову, лежит, ручки вперед, как маленький сфинкс. Димка следит за яркой игрушкой, поворачивает глаза. Димка узнает своих родителей, каждого дарит особой улыбкой.
Молоденькая докторша в консультации отметила:
— Какой у него смышленый вид!
Но как посмотришь на других ребят, Димкиных сверстников, — все толще, все румянее, все лучше прибавляют в весе, до нормы Димке еще далеко.
А Новый год приближается. За ним школьные каникулы — они такие короткие: тринадцать дней!
За эти тринадцать дней нужно решить, как быть дальше.
Появились три кандидатки в няни. Одна не может быть приходящей, а поместить ее негде. Другая, совсем уже старенькая, заявила, что гулять может два часа, не больше. У третьей было такое недоброе лицо, что Светлана даже боялась: вдруг согласится? Сама нашла какой-то предлог, чтобы сделать отвод.
Потом по очереди говорили с заведующей яслями, сначала Светлана, на другой день — Костя. Заглядывали в спальню и в комнату для игр. Вечером сидели подавленные около Димкиной кровати.
— Костя, он будет самый маленький в группе. Самый слабый. Ты обратил внимание, какие они все там толстоморденькие, боевые?
Сама с десяти лет росла без семьи — на всю жизнь осталась неутоленная жажда материнской ласки, тихого уюта.
Димка лежал, ручки поверх одеяла, рукава кофточки зашиты, чтобы не царапал лицо ноготками. Улыбался каждому из родителей отдельной улыбкой.
Светлана погладила волосики. Спереди отросли хорошо, а на затылке — лысинка.
— Я завтра еще раз в консультацию схожу, посоветуюсь с доктором.
В консультации распаковала Димку на высоком столике с низкими перильцами.
Спит себе…
Две мамы сидели знакомые. Одна сказала:
— В ясли? Так очень хорошо! Я и первого в ясли с четырех месяцев носила, и девчонку хочу отдать. Свекрови трудно с двумя управиться.
А девчонка у нее — поперек себя шире, ножищи — две Димкины можно выкроить из каждой. Такая за себя постоит. Другая мама ахнула:
— Да разве можно в ясли, он у тебя слабенький! Там сейчас же всякие болезни начнутся.
А докторша в кабинете:
— Знаете что? Я вам справку дам. Если есть возможность, подержите еще дома месяц-другой. В яслях прикармливать придется, у вас будет меньше молока. А ребенок хоть и поправился, но…
Возвращалась домой не торопясь. Димка заснул, как только положила в коляску. На голубое одеяло осторожно, будто боятся разбудить, опускаются снежинки. Они совсем невесомые, не ложатся, а будто присаживаются или на цыпочках стоят. На улицах предпраздничная суета. Можно подумать, что половина жителей города переселилась в магазины, а другая половина ждет, изнывая от голода и жажды.