Кваррадамал зашевелил усами и посмотрел вокруг себя свирепыми зелеными глазами. Но все рыбы и звери молчали.
Тогда к Кваррадамалу приблизилась старая-старая медуза, Тело ее было такое дряхлое, что, казалось, вот-вот расползется в разные стороны. Бледная, она долго кашляла и сморкалась, а потом прошепелявила:
— Много-много лет тому назад — я тогда была еще девочкой-медузой — моя мать-медуза слышала от старого речного сома, что деду теперешнего богатыря Тихого Дона кто-то подарил волшебную шашку. Трудно победить того, у кого эта шашка. Но она заколдована, и ею драться может не всякий. Надо украсть ее и тогда можно покорить всех речных царей.
После этих слов старая медуза опять долго кашляла и сморкалась, но Кваррадамал уже ничего не слышал. Он превратился в быстрокрылую птицу и полетел, как ветер, через моря в царство Тихого Дона.
…Игнатка в это время сидел на берегу реки и смотрел, как красиво переливаются на солнце драгоценные камни на рукоятке волшебной шашки.
Кваррадамал спустился на землю, превратился в дряхлого старика и подошел к Игнатке.
— Здравствуй, мальчик, здравствуй, милый, — проговорил он дребезжащим старческим голосом. — Не дашь ли ты мне хлебца покушать и водицы испить? Притомился я в дальней дороге…
Доброе сердце Игнатки даже обрадовалось, что можно накормить и напоить старого человека.
Игнатка сбегал в хату, принес хлеба, воды, отдал старичку и сел рядом с ним. Съел старик хлеб, запил водой и начал рассказывать Игнатке о красавицах русалках, о морских витязях, о бурном море. Речи старика так и лились, как вино из кувшина.
Потом он сказал:
— Добрый ты мальчик, Игнатка, спасибо тебе. А отблагодарю я тебя вот чем: выпей каплю живой воды. — С этими словами протянул старик Игнатке небольшой пузырек, наполненный какой-то голубой жидкостью, — И тогда будешь ты сильней и храбрей всех на свете, и никто никогда не победит тебя ни в каком бою.
Выпил Игнатка немного той жидкости и сразу почувствовал, что засыпает. Посмотрел Игнатка на старика и испугался: по зеленым страшным глазам узнал он Кваррадамала.
Потянулся Игнатка рукой за своей шашкой, но сил у него уже не было: выпил он не живую воду, а крепкое сонное зелье.
А Кваррадамал обрадовался, превратился опять в чудовище, взял у Игнатки шашку, обхватил щупальцами тело Игнатки, спустился в воду и поплыл в свое заморское царство.
В это время Тихий Дон возвратился домой от морского витязя, поздоровался ласково с Пи-кви-ли-ви, выпил чистой воды и промолвил:
— Горькая вода стала. Видно, чужой человек или зверь побывал в наших водах.
Рассказала тогда Пи-кви-ли-ви все, что было, не утаила и того, что батюшкину шашку подарила Игнатке.
— Доброму человеку не жалко сделать такой подарок, — сказал Тихий Дон. Только хочу я посмотреть на этого казачонка да уму-разуму поучить его. А ну, дочка, позови-ка мне своего друга.
Пи-кви-ли-ви вышла на порог своего дворца, хотела направиться к Игнатке, но тут помутилась вода, потемнела. К Пи-кви-ли-ви подплыла сазан-рыба с золотистыми перьями, в чешуйчатой рубашке и печально сказала:
— Унес Кваррадамал Игнатку в свое царство, хочет замуровать его в морской скале. Плывет он быстро, только бурун остается за ним. А Игнатка спит от сонного зелья и не ведает, что смерть его уже близка.
Сказала так сазан-рыба, вильнула хвостом и уплыла, Закручинилась Пи-кви-ли-ви, заплакала и пошла рассказывать обо всем батюшке своему, Тихому Дону.
— Ну что ж, — промолвил богатырь Тихий Дон, — хоть и не люблю я драться, но уж если враг сам того захотел — несдобровать ему!
Взял он длинный меч, заткнул его за пояс, попрощался с Пи-кви-ли-ви и поплыл к морю Азовскому и Керчи-городу и дальше, по морю Черному, бурному, в царство Кваррадамала.
Долго ли плыл Тихий Дон, много ли проплыл, только видит: стоит на дне моря Черного гранитный дворец, обнесен высокой стеной, а вокруг стража ходит.
Одежда у стражи необыкновенная, чудная: на голове у каждого высокая чалма, вместо рубах — халаты расписные, на ногах чувяки с острыми концами, как каюки на Дону. А у ворот лежат две зубастые акулы, зорко следят за всеми.
Расправил Тихий Дон могучие плечи, поднял гордую голову, вытащил из-за пояса меч и крикнул богатырским голосом:
— А ну, дракон заморский, зло людское, Кваррадамал-Ламадарравк, выходи на битву открытую, померяемся силами! Не мне тесно жить, а тебе, видно, места не хватает. Выходи, злодей, пришел я к тебе не в гости!
Забурлило тут море Черное, поднялась страшная буря. Волны бросались на богатыря, как злые тигры, камни летели в него со дна морского, вода вокруг кипела, бурлила.
Но, как гранитный утес, стоял богатырь Тихий Дон и только улыбался.
— Шумом да угрозами нас не запугаешь, злодейское отродье. Выходи из своей берлоги на честную битву!
Вдруг открылись ворота и вышел чудовище Кваррадамал. В шести руках у него были шашки, похожие одна на другую, в седьмой руке — шашка, драгоценными каменьями изукрашенная, а вместо восьмой руки торчал обрубок.
— Кваррадамал!.. Ламадарравк!.. — хрипело чудовище. — Давно мое море не окрашивалось в красный цвет… Давно мои рыбы не ели человеческого мяса. Кваррадамал! Ламадарравк!..
— Посмотрим, хвастун, чьим мясом будут кормиться рыбы твои, — сказал Тихий Дон и пошел с поднятым мечом на чудовище.
Долго они бились. Кваррадамал дрался по очереди каждой рукой. Вот уже из пятой руки вылетела у него шашка. Вот и шестая рука вместе с шашкой в сторону отлетела.
Но и богатырь Тихий Дон обливался кровью. Собрал он последние силы, поднял меч, занес его над головой Кваррадамала, но налетела на меч зубастая акула, вырвала его из рук Тихого Дона и проглотила.
Замахнулся шашкой Кваррадамал, хотел пополам разрубить богатыря, но не удержал грозного оружия. Не поднималась эта шашка на того, кто за правду бился. Выскочила она из руки Кваррадамала, блеснула лезвием и оказалась в руках Тихого Дона. И сразу почувствовал Тихий Дон, как силы вернулись к нему.
— Моя это шашка, — радостно воскликнул он, — не изменит она мне!
Расправил богатырь Тихий Дон плечи свои могучие, сдвинул брови суровые, поднял шашку над головой и крикнул:
— Силен ты, Кваррадамал, да нет силы такой на свете, которая против дела правого устояла бы. Правда кривду всегда побеждала!
Взмахнул он грозной шашкой, засверкала она драгоценными каменьями, будто лучи солнечные сквозь толщу моря пробились. И слетела страшная голова чудовища с плеч. Тысячи рыб накинулись на чудовище и растерзали его.
«Где же мне искать Игнатку? — подумал Тихий Дон. — Жив ли он, нет ли?»
Тут подплыл к нему веселый дельфин и сказал:
— Лежит Игнатка у моей матушки, она прислала меня за тобой. Хотел Кваррадамал замуровать Игнатку в гранитную скалу, да не успел. А как пошел он биться с тобой, мы с матушкой взяли Игнатку и принесли в свой дом.
Пошел Тихий Дон за дельфином. Пришли они, а в это время Игнатка открыл глаза и спросил слабым голосом:
— Где я? Где мой дедушка? Где Пи-кви-ли-ви?
— Дома все узнаешь, — ответил Тихий Дон.
Поблагодарил он молодого дельфина и его матушку, взял Игнатку на руки и поплыл домой.
А дома их уже ждали с великим нетерпением Пи-кви-ли-ви и Игнаткин дедушка.
Обрадовались они, когда увидели богатыря Тихого Дона и с ним Игнатку. А у дедушки от радости даже слеза по щеке скатилась.
Бросился тут Игнатка обнимать дедушку своего, а у самого тоже слезы от радости текут по щекам.
— Уж как я звал тебя, дедушка, — сказал Игнатка. — Думал, что услышишь ты меня. Да очень далеко было, не услышал. Зато теперь я никогда от тебя не уйду, вместе всегда будем.
Сели они за стол, рассказал Игнатка, как доверился он словам дряхлого старика, а Тихий Дон промолвил:
— Запомни, Игнатка: не всякие сладкие речи — мед.
Наполнил он чаши крепким вином, поднялся со скамьи и сказал:
— Кто как гость придет к нам, тому всегда полную чашу вина нальем, радость разделим. А врагам лучше не ходить сюда: кто как враг придет к нам — не уйдет от нас живым, будь у того не только восемь рук, а хоть тысяча тысяч.
С тех пор стали они жить-поживать да радость наживать. Кто приходил к ним в гости, кормили того, поили, радость делили. А враг если появлялся, брал богатырь Тихий Дон шашку свою острую, выходил на поле бранное — и бежали враги, у кого головы целы оставались.
Игнатка еще больше подружился с Пи-кви-ли-ви, и часто-часто сядут они вдвоем возле дедушки Игнаткиного и слушают его. Рассказывает он им сказки старые, былины древние.
А богатырь Тихий Дон ходит, посматривает кругом, прислушивается: не слышно ли вражьего топота, не видно ли вражьих полчищ.
Доброе сердце дороже красоты
Жил как-то на берегу Тихого Дона добрый казак, и была у него любимая дочка Груня. Некрасива лицом была девушка да и горбата. Еще маленькой упала она с крыльца, ударилась спиной о ступеньку, с тех пор и рос у нее горб на спине.
Зато сердце у Груни было — сто лет ищи по всему Дону, не сыщешь такого! Увидит, как старушка воду с трудом несет, подбежит, подхватит ведра, поможет. Несет старичок вязку дров — шагу лишнего не даст ему ступить Груня: возьмет дрова и сама донесет куда надо. Каждого путника накормит, напоит, спать уложит да еще в дорожную сумку сала, лепешек положит: пригодится, мол, в дороге. За всю свою жизнь никого не обидела Груня.
Любили люди девушку за ее сердце доброе. Мать Груни давно померла, и решил отец новую жену в дом взять.
А уж что казак решит, то сделает.
Привел он в дом жену новую, а у нее тоже дочка была, одних лет с Груней. Улитой ее звали.
Уж до чего красива была Улита! Длинные косы, как вороново крыло, брови, словно стрелы, лицо белое, румяное, сама стройная, как березка. Ищи такую красоту по всему свету — не найдешь.
Да было одно лихо у девушки: сердце у нее злое было, лютое. Увидит, бывало, что старушка седая идет, на палку опирается, еле ноги передвигает, подойдет к ней Улита и ну смеяться, насмехаться:
— И чего ты, бабушка, живешь до сих пор, — спрашивает злая девушка. — Чего ты до сих пор свет коптишь? Кому ты нужна, старая?
Посмотрит на нее старушка, остановится, слезу от обиды ладонью смахнет, покачает головой и пойдет дальше.
А Улита уже к древнему старичку бежит, толкнет его, будто невзначай, посмеется над ним.
А то пойдет на реку, поймает маленькую рыбку, бросит ее на горячий песок и смотрит, как бьется рыбка, задыхается, от боли корчится.
Сразу же невзлюбила Груню злая Улита. Уж как только она не издевалась над бедной Груней! То за косу ее дернет, то ущипнет больно, то привяжет полотенцем к своей спине подушку и начнет показывать, как горбатые ходят.
Забьется в темный уголок Груня, плачет тихонько, никому не жалуется.
А мачеха увидит Груню в слезах — и ну попрекать:
— Ах ты, лентяйка такая-сякая, только и знаешь, что плакать да рыдать. И чего ты не помрешь, убогая?
Еще сильнее плачет Груня, а все молчит.
…В ту пору казаки войну с врагами вели, и случилось так, что ехал на войну казак молодой мимо дома их. Остановил он коня и крикнул:
— Люди добрые, нельзя ли у вас коня напоить да самому с дороги отдохнуть?
Проходила в это время по двору красавица Улита, взглянула на казака сапоги у него в пыли, лицо бородой обросло, красоты мало в нем, и сказала:
— Негде у нас коней привязывать, проходи, служивый, дальше.
А Груня выскочила из куреня, коня напоила, казаку помыться дала, чистое полотенце принесла, отвела казака в горницу, накормила, на чистую кровать спать уложила, а сама села в головах, сидит — мух отгоняет.
Залюбовалась Груня красотой казака: чуб казачий на белый лоб падает, от длинных ресниц тень на белые щеки ложится, грудь богатырская, как волна, вздымается.
Положила Груня тихонько руку свою на белый лоб молодца, а казак во сне взял Грунину руку и поцеловал крепко. Испугалась Груня, отдернула руку, а на том месте, где поцеловал казак, горит рука, как огнем обожженная.
Поспал-поспал казак, встал поутру, попрощался с Груней, сел на своего быстроногого скакуна и умчался.
Опять живет Груня в тоске да в обиде, живет — ни на кого не жалуется, вспоминает часто казака-молодца, вспоминает да горько вздыхает:
— Где мне, уродине несчастной, о добром молодце думать? Собаки и те боятся смотреть на меня…
Вот год проходит, два проходят, прогнали казаки-воины врагов с Тихого Дона, идет обратно войско казачье с песнями, с шутками-прибаутками, идет люди радуются, зазывают казаков доброй браги откушать, белого калача отведать.
А к Груниному отцу заехал самый главный командир из войска их. Молод он был, красив и очень храбр — о геройстве его уже на Дону песни пели. Пошел он на войну простым казаком, а стал командиром главным.
Мачеха Грунина свою дочку Улиту наряжает, косы ей заплетает, на руки билезики — красивые браслеты — надевает. Еще краше становится Улита. Взглянешь на нее — глаз не отведешь.
А Груня полы моет, на стол кушанья подает, брагу ставит.
Вот сели все за стол, взял командир казачий кубок, крепкой бражкой наполненный, поднял его и повел такую речь:
— Шел я когда на войну с ворогами, притомился с дороги да и зашел в курень казацкий отдохнуть. Лег я спать, и приснился мне сон такой: пришла в горницу девица, села возле меня и сидит, смотрит на меня, сон мой сторожит.
Добрая эта девица была, а какая она лицом — не ведаю. Крепко спал я тогда и запамятовал. Встал я поутру, оседлал коня и уехал. Еду и диву дивуюсь: «Никогда во мне силы молодецкой такой не было! Встретил бы горы тогда — горы свернул. Откуда, думаю, сила эта богатырская во мне?» Повстречалась мне тогда старушка древняя, остановила меня и молвила:
«Едешь ты, казак, Тихий Дон от ворогов защищать, и быть тебе большим воином. Никто тебя не одолеет, никто не осилит. А сила в тебе — от сердца девицы перешла, от доброты ее. Запамятовал ты, добрый молодец, как поцеловал ты руку девицы той. А быть тебе добрым мужем девицы той. И найдешь ты ее так: на правой руке у нее будет отметинка, и не исчезнет она у нее до тех пор, пока ты не найдешь свою суженую. Лучшей невесты не ищи, ласковое сердце — дороже красоты».
— Сказала так старушка, поклонилась и пошла. С тех пор и ищу я свою суженую, нет мне в сердце покоя. Найду ее — в ноги поклонюсь ей за то, что силу она мне такую дала, и будет она мне женою верною.
Пока говорил так казак, встала Груня, вышла на крыльцо, села, сидит, думу думает. Узнала она того казака, который ей руку целовал, а признаться не может ему: куда ей такой добру молодцу сказываться!
Сидит она пригорюнившись, сидит, вдруг слышит — Улита зовет ее. Подошла к ней Груня, а Улита спрашивает:
— А чего это у тебя, сестрица, правая рука всегда перевязана?
Смутилась Груня, покраснела и отвечает:
— Рубила я дрова да топором и ударила. Никак вот не заживает рука…
А Улита уже догадалась обо всем, злые глаза так и бегают, сердце щемит от зависти.
— А чего ты встала из-за стола, сестрица? — спрашивает она Груню.
— Пить мне захотелось, Улита.
— А иди сюда, я тебе дам водицы, сестрица, — говорит Улита.
Подошла Груня к ней, взяла чашку с водой, выпила и упала замертво: подсыпала ей Улита яду крепкого, смертного.
Схватила ее Улита, оттащила в чулан, бросила, а сама сделала себе на правой руке такую же отметинку, какая у Груни была, обмотала тряпкой и пошла опять в горницу.
Увидал ее обмотанную руку молодой казак, спрашивает:
— А что это у тебя, девица? Аль поранила где, аль ушиблась?
Подошла Улита к нему и говорит:
— Я та самая девица, которой ты руку поцеловал. Вот и отметинка на руке, не заживает с тех пор. Забыл ты, добрый молодец, как сидела я около тебя, сон твой сторожила…