Владимир Константинович Арро
Наш берег правый
Наш берег правый. Их берег левый. Нам их видать, все, что они делают, кильки проклятые! Это мы их кильками зовем. Они-то себя называют кильковские — деревня, значит, у них Кильково. А мы — равенские, наша деревня Равенка. Нас никак не обзовешь. Они уж пытались: и равены, и равки. К нам не прилипает. Равенские мы. А они кильки, кильки!
Эй, кильки, килечки! На копейку сто башок!
Деревня у нас хорошая, на горке стоит. Ветерок дунет — ни слепней нет, ни комаров.
По берегу крутому вязы растут, это деревья такие, у них кора будто вязаная, а на этих вязах гнездится всякая птенчура.
Слышали, как скворец в мае поет? Выделывает всякие колена, даже трясется от радости, а потом помолчит и будто струночку оборвет, слышали?.. Д-день! Помолчит и еще разок: д-день! Ну, ясно, это он про день говорит. Я скворцов очень уважаю. Если кто скворчиное гнездо разорит, пусть лучше на глаза мне не попадается. Я и ласточек не позволю обижать, и стрижей. Но вот что ты скажешь, не люблю воробья! Может, это и неправильно, но я воробья не люблю.
Вора-бей — слышали как? Это значит: бей вора. Вот что это значит. И не зря. Если стая прилетит в огород, все семена с грядок склюет, все ростки повыдергивает, а разве ж так можно? Ведь мы же трудились, и брат Паша приезжал из города помогать.
У нас огород большой, ухоженный. Вот погодите, у меня скоро подсолнухи такие вырастут, что под каждой шляпой хоть от дождя хоронись. А луку будет, а моркови, а огурцов, а всячины всякой!..
С нашего огорода за реку красиво глядеть. Сначала идут луга заливные, это пойма, там щавель растет. В момент можно набрать полную рубаху. Дальше там вика с овсом, тут же гороховое поле, а к лесу ближе будто море синее колышется — это люпин. Лес есть ближний, роща по-нашему, а есть и дальний. За дальним лесом солнце встает.
Вот только Кильково все время в глазу маячит, тьфу, хоть бы и не глядел! Мне Кильково потому поперек кишок встало, что там не ребята, а одни кильки родятся, зануды и лишаи.
У нас ребята совсем иные, кого хочешь возьми. Нет у нас, среди равенских, худых ребят, все очень замечательные люди. Вот хотя бы Коля Семихин, ведь он под водой кого хочешь пересидит, уж он нырнет, так нырнет. И Федяра у нас ничего себе парень, правда, шкода. А лучше Саньки с Ванькой ни в одной деревне не найти. Санька с Ванькой очень хорошие полузащитники. Они у нас близнецы. Сначала Санька народился, а там и Ванька появился.
У Коли Семихина есть маленький братец
У Коли Семихина есть маленький братец — Вовка. Коле надо его всюду с собой таскать. Он Вовке заместо няньки, пока мама с отцом на работе, — а с таким грузилом разве далеко уйдешь? Прямо никудышное положение образовалось. Ни в футбол сыграть с кильковскими, ни в лес сходить, ни рыбу позагонять.
Истощала наша равенская команда. Толик Малашин со всей семьей по осени в город подался. Замечательный был нападающий. Орловы теперь живут в Кильково, отец их там построился. А Сизиковы возле магазина дом купили, им теперь способнее за кильковскую команду играть.
Слабый стал наличный состав. Приросту никакого. Да нынче и ребята больно долго растут. Я вон как быстро вырос: одно лето, другое, а я уже в четвертый класс перешел. А Вовке как раньше сопли утирали, так и теперь надо утирать. Вот что ты будешь с ним делать, а ведь бросать маленького нехорошо, что-то придумывать надо. Я и говорю Коле Семихину:
— Вот что, Коля, с таким грузилом далеко не уйдешь, а бросать нехорошо, что-то придумывать надо. Давай, Коля, носилки сплетем.
— Это какие такие носилки? — Коля спрашивает. — Это которые с ручками? Как у Любы в амбулатории?
Я говорю:
— С ручками и с ножками. На ножки ставить, за ручки носить. Ты спереди, я сзади, а то с Федярой попеременке.
— Это ты правильно придумал, — говорит Коля. — Давай.
Взяли мы два шеста, поперек натянули веревок, положили телогрейку, чтобы Вовке помягче сидеть. Хорошие носилки получились. Мы сначала друг друга для пробы поносили, Федяре — впору, Саньке с Ванькой — впору, а уж мы с Колей для таких носилок больно тяжелы, чуть не сломали.
Погрузили мы Вовку, он доволен, руками размахивает! Вот как хорошо!
— Вы саткать меня будете? — это Вовка спрашивает.
А Коля его правильно говорить приучает:
— Не саткать, а таскать. Скажи: тас-кать!
Но Вовке некоторые слова нипочем не сказать. Маленький еще. Ничего, в школе обучат. Там как Мария Яковлевна влепит кол, сразу начнешь правильно говорить.
Погрузили мы, значит, Вовку и понесли.
В Кильково и сельсовет
В Кильково и сельсовет, и магазин, и клуб, и автобусная остановка.
Как же это получается, в одной деревне все, а в другой только амбулатория? И в школу нам с Колей Семихиным придется в Кильково ходить. Свою-то мы через год закончим.
Я нынче похвальную грамоту за успехи в учебе получил. Я способный к учебе. Отец говорит: раз ты, Антошка, способный к учебе, то будем тебя учить. Учись, сынок. Паша вот был неспособный к учебе, так мы его маленько недоучили, а тебя — стало быть, меня — будем учить.
Коля до похвальной грамоты не дотянул у него почерк какой-то корявый, и он не понимает, что такое икс. Но благодарность ему все-таки вынесли.
Уж как мы будем ходить в Кильково, не знаю: там не то что грамоты, а и спасиба не получишь.
Вот пришли мы к мосту
Вот пришли мы к мосту, а мост у нас на две половины поделен: одна половина кильковская, другая наша, равенская. Там даже зарубка на бревне имеется, а как же иначе, — без зарубки, того и гляди, будет раздор.
Стоит Шурка Шаров на своей половине, рыбу ловит, а Тришка, подлец, на нашу уже перешел.
Взошли мы на мост, я и говорю:
— Поди с нашей-то половины!
Тришка подчинился, ушел с нашей половины, видно, не захотел обострения, да и так уж у нас с ними востро, дальше некуда. Ушел Тришка, а мы свои удочки закинули с нашей половины, вот это порядок.
Вдруг смотрю — с той-то стороны целая ватага кильковских идет. А во главе Сенька Морозов, он в пятые классы третий год ходит, до того ему надоело, что он уже папиросы курить выучился и на танцах с большими парнями рядом сидит.
Идет Сенька, а в руках у него намётка. Сеньке что наша половина, что своя — все одинаково, он прет напролом.
— Хыть! — говорит. — Амба итальяна!
Плюхнул он наметку возле наших поплавков, еле я успел удочку вытащить, а Коля-то Семихин не успел. Зацепился он крючком за наметку.
Коля говорит:
— Кончай, ты-ы, кончай…
— Амба американа! — говорит Сенька Морозов и как рванет у Коли удочку. — Моя твоя не понимай. Катись отседова. Хыть!..
Вот что ты ему на это скажешь, ведь он таблицы умножения не знает, а за иностранца уже вторую неделю себя выдает.
А кильковские все: ха-ха-ха! Вот дохлые кильки!
Я говорю:
— Сенька, ведь и на тебя иностранец найдется.
— Ай, нехорошо. Твоя — равка, его — килька, моя — американа. Секим башка будем делать. — Это Сенька Морозов-то говорит. Совсем как полоумный.
А кильковские пуще прежнего: ха-ха-ха!
Сенька носилки наши с моста поднял.
— Это что есть? — спрашивает. — Это есть наметка, хороший наметка. Будем щука ловить.
— Не тронь, — говорю, — не тронь носилок, не тобою сделаны!
Но где уж!.. Пошел Сенька куролесить. То на голову их кому-нибудь наденет, то в воду макнет. А то вдруг сел. Несите меня, говорит, как персидского царя. Подняли его кильковские, понесли по мосту, а Сенька направо-налево фуражку снимает, раскланивается, представляется полудурком, полудурок и есть.
Вдруг один шесток под ним — хрясь! Не выдержал шесток, я еще раньше знал, что он сучковатый. Сенька ногами в веревках запутался, лежит на мосту, барахтается. Тут я не вытерпел, схватил мокрую его наметку да сверху Сеньку и накрыл. Все кильковские хохочут, животики надрывают, а нам не до смеху. Подхватили мы Вовку и давай чесать к себе в Равенку.
Митя у нас уехал
Митя у нас уехал, вот что нехорошо. Без Мити мы будто бы обедняли. Он куда хочешь с нами ходил, хоть ему восемнадцать. Его в армию не взяли по причине плоскостопия, это такая болезнь.
А уж как Митя на баяне играл! Как заиграет он на баяне, так вся деревня на берег собирается. А на тот берег, бывает, кильковские сойдутся, заказы дают Мите. Мужики кричат: давай военную! А бабы: песню! А Митя что-то свое, непонятное играет. Вот и сидят кильковские, на наших, на равенских глядят.
А сейчас Митя уехал. Хочу, говорит, постичь я настоящую музыкальную гармонию, да и репертуар у меня бедноватый, ведь я самоучка, нотной грамоты не понимаю, вот потому я и собрался в районный центр. Да и жизнь надо понять, ребята, для общего развития мысли, как она там проистекает, вот что главное. Прощайте, говорит, как поумнею, так вернусь.
С Митей у нас авторитету больше было. А теперь что? Коля по рукам по ногам Вовкой связан, какая в нем сила? Федяра ростом мал и если уж может чем взять, так это только шкодой, а я этого не уважаю. Санька с Ванькой и вовсе еще мелкота.
Вот сидит на завалине Гошка Куварин
Вот сидит на завалине Гошка Куварин, на кур смотрит и травину жует. В руках у него длинный прут наподобие удилища.
Я спрашиваю:
— Куварин, а Куварин, чего сидишь?
— Возле свово двора сижу, — он отвечает, — не возле твово. Вот потому и сижу.
Я говорю:
— Давай с нами ходить, Куварин, все-таки у нас силы больше будет, хватит тебе кур пасти.
— А я, — говорит, — кур и не пасу.
— А на кой же прут в руке держишь?
— Это удочка у меня, а не прут.
Присмотрелся я, и правда, в руках у него удочка. И леска, и поплавок, как полагается, и крючок с червяком. Взял Куварин несколько червяков из баночки и бросил курам. Петухи загоготали, крыльями захлопали, куры бросились друг у друга червей отнимать. А Куварин тем временем удочку свою в самую их сумятицу закинул и сидит, травину жует.
Я спрашиваю:
— Куварин, ты это зачем делаешь?
— Мне рябую поймать надо, — отвечает Куварин. — Она, подлюка, яйца клюет.
— Ну, а потом-то пойдешь с нами? — я спрашиваю.
— Нет, — отвечает, — не пойду и потом.
Вот какой у нас Куварин.
В нашей деревне ни клуба, ни магазина
В нашей деревне ни клуба, ни магазина, ни сельсовета, а только амбулатория. Мы в амбулаторию каждый день ходим, но это ведь не кино. Там Люба работает, журналы читает, инструменты надраивает, чтобы блестели, а мы ей мешаем. Но нам ведь тоже надо куда-нибудь ходить.
Вот пришли мы утром в амбулаторию, а Люба сидит за столом и пишет. Коля Семихин говорит:
— Люба, дай витамин!
— Сейчас, только закончу, — отвечает Люба. Она нам каждое утро витамины дает.
Витамины — это такие желтые шарики. Они сначала сладкие-сладкие, потом никакие, потом кислые-кислые, потом снова сладкие.
Мы стоим посреди амбулатории и плакаты рассматриваем, а на плакатах нарисованы всевозможные бактерии. Их простым глазом никогда не различишь.
Федяра говорит:
— Во какие личинки! На них небось рыба хорошо берет!
Это он на бактерии подумал, что они личинки.
Я говорю:
— Федяра, это же бактерии! Правда, Люба? На них нужно смотреть в микроскоп.
— А где они живут? — спрашивает Федяра. Сразу видно, что он только два года учился.
Я говорю:
— В земле небось. Правда, Люба?
Люба голову подняла и говорит:
— Везде! Например, много видов бактерий находится на коже человека.
— На коже? — удивился Федяра и посмотрел себе на руки. — А где?..
Я тогда засмеялся.
— Ты, Федяра, все простым глазом хочешь различить, а их и не видно простым глазом, верно, Люба?
— Конечно, — говорит Люба. — Хотя их тут у тебя миллион.
— Миллион?.. — вскричал Федяра и давай рука об руку колотить, бактерии стряхивать.
И Санька с Ванькой стали руками обмахиваться. Люба хохочет. И мы с Колей хохочем, потому что нам-то ведь медицина понятна, мы уже в четвертый класс перешли.
Я говорю:
— Да они же безвредные!
— Правда, Люба, безвредные?.. — спросил Федяра.
— Безвредные, — отвечает Люба. — Только вы на всякий случай пальцы не суйте в рот.
Пока мы сосали витамины, Люба обмакнула щепочку в пузырек с йодом и мне вчерашнюю ссадину помазала. А Ваньке — локоть какой-то мазью. А Федяре — ухо ядовитой синькой. Всех незаметно разукрасила.
Коля говорит:
— Люба, покажи шприц!
— Нет, — отвечает Люба, — и так много времени я с вами потеряла! А ведь кильковские ребята сейчас на осмотр придут.
— Это как же кильковские? — спросил я.
— А вот так, — отвечает Люба. — Очень просто.
— А мы когда же?
— Вы в последнюю очередь. Сначала кильковских осмотрю, а вы у меня всегда под рукой.
Вижу, мне Коля Семихин подмигивает и на дверь кивает.
— Ладно, — говорю, — мы пошли.
От деревни нашей Равенки
От деревни нашей Равенки идет склоном тропинка. Она в кукурузное поле уходит и выныривает прямо на боевую дорогу. Эта главная дорога называется боевой.
Когда кильковские вошли в кукурузу, мы бросились на них с пиками и стали их гнать. Их было человек семь или восемь, они, конечно, нападения нашего ни ожидали и поэтому разбежались кто куда.
Вот попрятались они все в кукурузе, никого не видно и не слышно, а мы-то знаем, что они где-то здесь сидят.
— Эй, — говорю, — кильковские, где вы тут, вылезайте!
А они молчат. Я говорю:
— Эй, не слышите, что ль?..
Вдруг Тришкин голос спросил:
— А вы гнать нас будете?
— А неуж не будем!
— Что же вы, не понимаете, а?.. — закричал Шурка Шаров. — Ведь нам на медицинский осмотр надо! Нам Люба велела!
— Мало ли велела! — кричу. — Может, мы сами еще не осматривались!
— А мы почем знаем!
— Ну, и чешите отсюда!
— Ваша, что ли, амбулатория? — крикнул Тришка.
— Наша! — крикнул я. — Наша амбулатория! И Люба у нас живет!
— А вот если мы в кино вас не будем пускать, тогда как?
— Вы-то?
— Мы-то!
— Ха-ха! Испугали! У вас и власти такой нет. Нас киномеханик Слава каждый раз дожидается. Без равенских началось хоть одно кино?
Тришка с Шуркой даже из кукурузы вылезли.
— Думаете, что это из-за вас, да? — Шурка даже засмеялся. — Дураки, и не из-за вас это. Славка Любу каждый раз ждет.
— Ну вот! — крикнул я. — Не все ли равно! Люба тоже равенская.
— А может, она скоро кильковской будет?
— Вот сказал! Это почему?
— Почему, почему… — сказал Шурка. — Не понимают они.
— Люба замуж за Славку собирается! — крикнул Тришка. — Что, не видели, как он ее после кино провожает? А как на лавочке они сидят, не видели?..
Уж этого я не выдержал. Я поднял пику и закричал:
— Бей килек!.. Вперед!
И все наши ребята закричали:
— Бе-ей!..
Мы бросились на кильковских, и они побежали. Мы гнали их до самой дороги. Они потом еще много раз останавливались и что-то нам кричали. И мы им кричали, и грозились им, и обзывали по-всякому, пока они не взошли на мост.
Как же так, Люба замуж собирается
Как же так, Люба замуж собирается! А она ведь с Митей ходила. Митя когда на учебу в район уезжал, она его провожала до самого поворота, и глаза у нее были заплаканные, и письма он ей пишет, а теперь, значит, Митю побоку, не может этого быть!