— Равенские! — кричу. — Санька, Ванька, сюда!
Но тут Куканов, который вчера за нами погнался, подбежал и плюхнулся на нашу лавку.
Я говорю:
— Ну, ты чего!
Он говорит:
— А ничего!
Я говорю:
— С нашего места, как с соленого теста!
Куканов сидит и за лавку держится.
— А птичку, — говорит, — видел?
Я говорю:
— Может, на травку выйдем?
Он говорит:
— Выйдем!
А сзади девчонка с челкой сидит.
— Сережа, — говорит, — иди к нам.
Куканов перешагнул во второй ряд и говорит мне:
— Еще встретимся…
Я говорю:
— Встретимся…
— Потолкуем…
— Потолкуем…
— Ну и молчи!
— Ну и сам молчи!
А девчонка с челкой:
— Ну, чего это вы, мальчики… А еще такую хорошую речь говорил.
Тут мальчишка черненький вышел на сцену, руки в карманы сунул и говорит:
— Начинаем наш концерт! Первым номером нашей программы…
Сзади ему шепчут:
— Руки, Ломтик, руки!..
Черненький вынул руки и продолжает:
— …выступает пионер третьего отряда Саша Ломтев. Песня, которую он, то есть я, сочинил, называется «Вечерняя лагерная». Ее, правда, надо петь на мотив «Варяга», но я пою очень плохо, поэтому я ее вам прочитаю.
Наверх вы, товарищи,
все по местам.
Еще одна ночь наступает,
Врачу не сдается наш
гордый отряд
И дрыхнуть никто
не желает.
Все городские засмеялись, захлопали и оглянулись на Полину Марковну. А она сзади крикнула:
— Ты что это, Саша, ты что?..
— А я ту песню забыл, Полина Марковна!
— Пусть читает! — закричали все. — Пу-усть!..
И мы на первом ряду закричали:
— Читай, читай!
Тогда черненький сунул руки в карманы и сказал:
Гремит, и шумит, и грохочет кругом,
Подушки летят, как снаряды,
И стал наш бесстрашный и гордый отряд
Подобен кромешному аду.
После каждого куплета мы так смеялись и хлопали, что черненький сам покатывался от хохота и даже не мог читать.
— Руки из карманов, Саша!.. — шептала ему девчонка с челкой, но он уже ничего не слыхал.
Потом вышла долговязая рыжая девочка. Она отвернулась в сторону и запела:
Ви-ижу чу-удное приво-олье…
Ви-ижу ре-еки и леса-а…
Я посмотрел в ту сторону и говорю:
— Где? Где?
Сзади нас засмеялись, а Куканов сказал:
— Эй, ты, не мешай!..
В это время Сашка высунулся из-за кулис и стал делать мне какие-то знаки, как будто приглашал на выступление.
Я говорю:
— Выступать, что ли? Не…
Вдруг сзади меня встала девчонка с челкой, прыгнула на сцену и убежала за кулисы. Оказывается, это он ее звал.
— Выступает Лена Скворцова, — сказал черненький. — Акробатический этюд.
На сцену Лена Скворцова вышла в одном купальнике. Она стала наклоняться в разные стороны и делать всякие движения руками. Позади кто-то засмеялся и засвистел. Я тоже свистнул.
Куканов за моей спиной говорит мне:
— Ты, оратор, кончай!..
Я говорю:
— Я начал, а ты кончи.
Он говорит:
— Схватишь…
Но тут Лена Скворцова встала на стойку, и все в зале захлопали. Потом она сделала мостик и под конец шпагат. Все захлопали сильнее прежнего, а Куканов закричал:
— Би-ис!
А я:
— Головой вни-из!
Он говорит:
— Еще встретимся…
Я говорю:
— Встретимся…
— Потолкуем…
— Потолкуем…
— Ну и молчи!
— Ну и сам молчи!
В это время Сашка высунулся из-за кулис и снова стал делать мне какие-то знаки, как будто приглашал на выступление.
Я говорю:
— Выступать, что ли?.. Не…
Но со второго ряда встал Куканов и пошел на сцену. Оказывается, во втором ряду сидели одни артисты.
— Следующим номером нашей программы, — сказал Сашка, — выступает фокусник Валя Куканов.
— Значит, так, — хмуро сказал Куканов. — Вот у меня в руках шарик от настольного тенниса. Сейчас я его проглочу. Внимание!.. Я его глотаю — хоп! И шарика нет. Ловкость рук и никакого мошенства.
Все захлопали. Федяра говорит:
— Во обманывает! Давайте за ним следить!
Давай-ка, думаю, посмотрим, посмотрим, как это никакого мошенства, и стал во все глаза смотреть, что делает Куканов. Но из-за кулис высунулся Сашка и опять помахал мне рукой. Я оглянулся. На втором ряду позади меня больше никого не было.
Я говорю:
— Ты что, меня?..
Он кивнул. Я говорю Федяре:
— Федяра, раз он так просит, я уж пойду, взгляну, что у них там за кулисами, а ты за фокусником поглядывай.
Вошел я за кулисы, а там Лена Скворцова стоит, рыжая певица и Сашка. Он говорит:
— Значит, так, тебя как звать?
Я говорю:
— Антоном. А что?
Он говорит:
— Мы тебя сразу наметили.
Я спрашиваю:
— Выступать, что ли?
— Да нет. Вот все сейчас пойдут колхоз смотреть, а мы давайте отколемся.
Я спрашиваю:
— А Куканов пойдет?
— Куканов-то? Куканов куда хочешь пойдет!
Но мне не хотелось, чтобы с нами Куканов пошел. В это время он как раз кончил показывать свои фокусы и подошел к нам.
В зале хлопали.
— Ну, пошли, — говорит Сашка, — тут у вас со сцены есть дверь на улицу, я уже посмотрел.
Куканов говорит:
— Ты поди объяви, что концерт окончен!
А Сашка отвечает:
— Ничего, пусть пока посидят.
Зрители остались
Зрители остались, а мы вышли на улицу позади клуба. Куканов все подальше от меня держится, а я к нему и не очень стремлюсь. Я иду рядом с Леной Скворцовой.
— Понимаешь, чего наша концертная бригада больше всего хочет, — говорит Сашка. — Наша концертная бригада больше всего хочет чего-нибудь такого вашего пожевать! Например, кислой капусты!
— Да! Да! — говорит Лена. — Или соленых огурцов!
— Огурцов можно и свежих! Или еще вот этой… брюквы!
— И репы! И моркови! — кричит Сашка. — И капусты! И турнепса! Чтобы все время грызть, грызть, грызть!..
Я говорю:
— Не кормят вас, что ли?
— Кормить-то кормят, да все такое мягкое, сладкое, перетертое. А мы хотим, чтобы хрустело! Чтобы рот вязало! Вот мы тебя и наметили.
Вдруг за стенкой клуба захлопали, затопали, засвистели.
Сашка говорит:
— Сидят покуда еще, надо бежать!
Я говорю:
— Ну, тогда айда в Равенку!
— Ой, как я хочу в Равенку! — захлопала Лена Скворцова. — Я еще вчера, когда вы на нас напали, в Равенку захотела!
И мы быстро пошли по дороге.
Сашка говорит:
— Знаешь, Антон, я думаю, что я даже стих сочиню про то, как ты любишь свою деревню. Он будет начинаться так: вот моя деревня, вот мой дом родной. То есть, конечно, это твой дом и твоя деревня, но там вместо тебя я буду, это всегда в стихах такая ерунда.
Я говорю:
— Валяй!
Вдруг от клуба закричали:
— Вон они! Вон они!
— Кажется, нас усекли, — говорит Сашка. — Давайте бегом!
Мы побежали, но за нами погнались на велосипедах. Шурка с Тришкой подъехали и говорят:
— Куда это вы? А как же футбол? Евдокия Петровна уже футбол объявила! Это ты их, Антоша, сманиваешь?
— Ничего я не сманиваю!
— Нет уж, если вы к нам приехали сюда, то давайте проводить товарищескую встречу.
Сашка говорит:
— Так разве у нас не товарищеская? И вы товарищи, и они товарищи, и все мы товарищи.
На футбольном поле
На футбольном поле мы, конечно, разделись до трусов. Я оглядел всех наших. Трусы были на всех неплохие, справные. Кильковские к нам подходят и спрашивают:
— Ну, кто у нас будет капитаном сборной?
Я отвернулся от них, а Федяра кричит:
— Как кто, конечно, Антон!
— А почему это Антон, а не Шурка? — спрашивают кильковские.
— Шурка такого авторитету у нас не имеет.
— А у нас Антон, может быть, не имеет авторитету!
— Как так, — кричат, — не имеет, вон он какую речь сгрохал! А Шурка ваш слюни развесил: не хочу да не хочу!..
Я думаю: пусть себе спорят, мне дела нет. Я речь сказал — и ладно. На поле уже Сенька Морозов свистит.
— Команды, — опрашивает, — готовы?
Пионеры кричат:
— Готовы!
— Капитаны, ко мне!
Сенька-то Морозов бросил кривляться, как судьей назначили, сразу стал человеком, порядки наводит, в свисток свистит.
Смотрю, бежит к центру поля Куканов. Майка на нем красная, а трусы синие. А у меня майка хоть и целая, а цвета не поймешь какого. Вот я и вовсе майку снял.
А наши все с кильковскими спорят: имеет авторитету, не имеет авторитету.
Сенька кричит:
— Долго ли вы будете капитана выбирать?
— Да мы уже выбрали, — кричит Тришка, — только вот они никак не соглашаются!
Тогда Сенька к нам с Шуркой подошел, травинку сорвал и спрашивает:
— Петух или курочка?
Я говорю:
— Петух!
И выпало Шурке быть капитаном сборной команды.
Я плюнул в сторону, майку надел, все равно теперь, какого она цвета.
— Ну, — говорю, — капитан, куда вставать?
Шурка загоношился, забегал.
— Так! — говорит. — Ты в нападение!.. Ты в полузащиту!..
Я спрашиваю:
— Левый край, правый край?
Он говорит:
— Правый!
Я плюнул и говорю:
— Дело твое, конечно, но учти, у меня левая нога сильнее.
И еще раз плюнул. Да ну их совсем! Не понимает Шурка игры, вон Ваньку в ворота поставил, а разве ж, можно его в ворота, разве Саньку с Ванькой можно разлучать?
Я говорю:
— Нельзя их разлучать-то, капитан липовый!
Но тут мне Лена Скворцова рукой помахала.
Я кричу:
— Эй!..
Снял я снова свою майку, завернул вместе с другими одежками в узел. Подбегаю к Лене и говорю:
— Посторожи.
А Лена уже где-то щавеля нарвала, сидит, улыбается и ест.
Я говорю:
— Ты этот кильковский щавель выброси, я тебе после футбола морковок нарву! И огурцов соленых попрошу у бабушки.
А Лена все равно улыбается и ест щавель.
Ну, думаю, я сейчас забью, держитесь, килечки! Тьфу черт, забыл, что мы с ними в одной команде играем. Жалко, нашего Коли Семихина нет!
Вышел я по свистку на мяч, веду прямо на Куканова, а слева Шурка кричит: пас! пас! Подожди, думаю, какой пас, дай мне к воротам вырваться. А тут Сашка из ихней полузащиты набегает, ногой сучит перед самым носом, толкается, но у меня не так легко мяч отобрать.
— Пас! Пас! — кричит откуда-то издалека Шурка, но тут мне и вовсе не до паса, налетели на меня двое городских, чуть с ног не сбили и отобрали-таки, подлые, мяч.
Гляжу я на Лену Скворцову, а она все сидит, улыбается и щавель ест. Возле нее мой узелок лежит с одеждой.
А мяч уже где-то там, у наших ворот, Санька с Ванькой вовсю пыхтят, стараются, эх, думаю, жаль, Коли Семихина нет!
Я мимо Лены пробежал и кричу ей:
— Эх, жаль, нет нашего Коли Семихина! А то бы мы дали!
Только что же это за свалка у наших ворот, что за крик, что за паника? Да никак гол!
Так и есть, забили нам городские гол в результате острой борьбы!
Подлетаю я к Шурке и кричу:
— Ах ты, стукнутый капитан, кого же ты в ворота поставил, разве можно Ваньку, ты Тришку поставь, он все равно правил не знает, а уж умеет мяч ловить, килька ты маринованная!..
А Шурка мне отвечает:
— Ах ты, одиночка кустарная, ты слышал, я тебе кричал «пас», почему же мяч не посылал, а один мотался, как овечий хвост, ничего ты в коллективной игре не понимаешь!
Хотел я ему двинуть, сцепились мы, но тут Сенька со свистком подбежал:
— Фр-р-р!.. Прекратить!
Начали мы с середины поля, ну, думаю, чтоб я тебе мяч дал, никогда не бывать этому. Помчался я по правому краю, а впереди меня Куканов с Шуркой за мяч борются. Оттолкнул я Куканова, Шурке подножку поставил, веду мяч к воротам противника, тут на меня набегают, я обвожу — удар! Мяч уходит на угловой.
Сзади подходит Куканов и говорит:
— Ты чего?
Я говорю:
— А ничего!
— Схватишь!
— Сам схватишь!
— Может, на травку выйдем?
— Пойдем!
Но тут выбили мяч. Бросились мы с Кукановым в середину поля, а там уже свалка, Федяру наземь повалили, а он лежит и в руках мяч держит, ну что за бестолковая такая команда! Назначили нам штрафной.
Я кричу Шурке:
— Ты что, не видишь, Федяра руками мяч хватает, его же надо в ворота ставить, сейчас как дам!..
Но тут подали мяч, Куканов взял его с третьего паса и по нашим воротам как вдарит!..
И забили нам еще один гол в результате острой борьбы.
Вот тебе, бестолочь, думаю, так тебе и надо, не понимаешь ты по-хорошему, килька ты безголовая, никакой у тебя тактики нет!
Городские кричат, наши свистят, я кричу Шурке: «Нет у тебя тактики!» Посмотрел я, что там Лена делает, а она смеется и щавель ест.
Ну, думаю, сейчас забью, нет больше терпения, понесусь я к воротам, как ураган, как трактор с прицепом, хватит нашу Равенку позорить, нам дорога наша честь.
Вырвался я вперед, но тут мяч отбили, я за ним, со мной рядом Куканов, Шурка где-то кричит: «Пас! Пас!» Куканов мяч отобрал, отдал Сашке, Сашка мне, я смотрю — в воротах Тришка стоит! Ага-а, святые угодники, вот вам наш равенский привет — бац! Ур-ра, гол! Тришка чего-то орет, с кулаками на меня лезет, ба-а-тюшки, думаю, куда ж я забил!.. Тришка-то за нашу команду играет! Когда ж его в ворота поставили?.. Все орут вокруг меня, кулаками потрясают, а громче всех Шурка кричит.
— Тише! — говорю. — Чего вы раскричались, кильковские подмастерья! Что же вы не предупредили, что Тришку поставили! Не понимаете, что ли, что привык я по вашим воротам бить!..
И пошел я с поля прямиком к Лене Скворцовой.
— С такими занудами, с такими удавленниками, — говорю, — разве можно играть!
Взял я узелок и пошел прочь.
— Я, — говорю, — Лена, сейчас тебе морковки лучше нарву.
А сзади свисток судейский заливается. Шурка кричит: «Пас! Пас!»
Вот, думаю, как дам сейчас в глаз!
Пришел я к бабушке
Пришел я к бабушке, а она сидит на лавочке и смотрит перед собой.
— Ты, — говорит, — чего, Антон Иванович, великомучеником таким ходишь, и узелок под мышкой. Ай обидел кто?
Я говорю:
— Да ну их, бабушка, нет у меня больше мочи терпеть ваших кильковских!
— А ты с худыми ребятами не водись.
— Так они все у вас худые, кого ни возьми, что ты будешь делать!
— Ах, батюшки, — говорит бабушка, — вот ведь на нас какая напасть!
— Я говорю: Федяру в ворота ставьте, а они Ваньку, а ведь Ванька без Саньки все равно что очки без глаз!
— Ах ты, какая напасть, — говорит бабушка.
— А если Тришку ставить, то ведь предупреждать надо, я, может, оттого и перепутал ворота, да тут еще Куканов под ногами все время вертится…
Бабушка говорит:
— Ах ты, какая напасть…
Я говорю:
— Бабушка, я пойду морковки сорву.
— Сорви, сорви, сударь, — отвечает бабушка, — утешься.
Только я хотел идти, смотрю — Слава-киномеханик два ведра воды несет, и прямо бабушке в дом.
Так я и замер. Я говорю: