— Манолито, ты прямо как шут гороховый!
Удружила, называется! Через полчаса Сусанке наконец надоело ржать. Тут она начала выступать, что ей у меня дома скучно, и развеселить ее можно только одним способом: надо нам всем срочно накраситься и кем-нибудь нарядиться. Пришлось потихоньку свистнуть у мамы косметичку и пару ночных рубашек. Сусанка объявила, что она будет принцесса из сказки про лампу Аладдина. Меня она заставила раздеться до трусов, на голову повязала платок и сказала, что я буду за джинна. Тут эта зараза давай тереть лампу (в смысле, стеклянную вазу, синюю такую с красным, которая у мамы стоит на тумбочке рядом с диваном) и командовать:
— А теперь принеси мне Придурка, это как будто мой ребенок, которого у меня похитили. А теперь убей злодея, который хочет захватить мой дворец. А теперь насыпь мне еще шоколадных шариков, а теперь принеси стакан воды…
Она меня так замотала, что я весь взмок, пока носился колбасой по всей квартире. По сравнению со мной, у настоящего джинна была не жизнь, а сказка. В общем, терла она, терла свою волшебную лампу, ну и доигралась: расколотила мамину вазу. Я подумал: «Я так и знал, что этим кончится». Это у меня мама всегда так говорит, когда мы с Придурком что-нибудь ломаем.
Хорошо еще, что мы были одни, а то мама влепила бы мне подзатыльник прямо на глазах у Сусанки. Потому что если уж моя мама решила влепить тебе подзатыльник, она его влепит хоть на глазах у миллионов телезрителей. Она стесняться не станет.
Мы сидели и смотрели, как дедушка собирает осколки. Тут Сусанка говорит:
— Не вздумай рассказывать своей маме, что это я разбила вазу, а то ты мне больше не жених.
Сказала, сунула себе в карман пригоршню шоколадных шариков, повернулась и ушла, как будто так и надо.
Мы с дедушкой посадили Придурка на новый диван, чтобы он не порезался, только он все равно как-то умудрился подобрать осколок с пола и, конечно, сразу же порезался. Вытирать Придурка пришлось мне, потому что у дедушки простатит и его от вида крови тошнит. Придурок все время ревел, пришлось дать ему папин крем для бритья, чтобы он заткнулся. Эти баллончики с пеной его всегда здорово успокаивают.
Тут вернулась мама. Она у нас не работает в ЦРУ только потому, что в ЦРУ про нее пока еще не прознали, а так моя мама в сто раз круче Джеймса Бонда и всех его врагов вместе взятых. Она как вошла в квартиру, у нее под ногами хрустнуло, глянула на столик — и сразу поняла, что это разбилась ее ваза. Глянула на диван — и поняла, что там топтался Придурок в своих ортопедических ботинках, учуяла запах папиной пены для бритья — и поняла, что Придурок ее всю истратил. Глянула на дедушку — и поняла, что у него уже голова кругом идет. А потом глянула на меня, увидела, как я втягиваю шею, и поняла, что я только и жду, когда мне ее намылят по первое число. Ну, она набрала побольше воздуха и совсем уже собралась выдать все, что думает по этому поводу, а дедушка говорит:
— Не ругай мальчонку, это я вазу разбил. И пену мелкому тоже я дал, и на диван посадил.
Тут мама стала ругать дедушку, а он, пользуясь случаем, быстренько свалил в «Спотыкач» пить кофе и закусывать креветками. Он всегда так делает, когда расклад не по нему.
Вечером я залез к дедушке в кровать, чтобы погреть ему ноги. Обычно он мне за это дает двадцать пять песет для копилки, но тут я сказал, что сегодня буду греть ему ноги бесплатно за то, что он меня спас от электрического стула.
А дедушка сказал, что при такой невесте меня скоро хватит инфаркт, и буду я первый мальчик с инфарктом в истории человечества.
На следующий день на перемене Сусанка заставила меня обозвать дураком одного громилу из четвертого класса, таскать ей песок для замка и играть в «бубонную чуму» с тремя ее подружками.
Вода в «бубонной чуме» должен всех салить, а его самого нельзя ни трогать, ни задевать, потому что он заразный. Короче, Сусанка меня на всю перемену определила в главные заразы. Я подумал: «Вот скучища». Первый раз в жизни мне хотелось, чтобы перемена поскорей кончилась. Это была самая паршивая перемена за всю мою жизнь на планете Земля.
По дороге на урок я сказал Ушану:
— Если хочешь, зови сегодня Сусанку к себе смотреть «Тасманского дьявола», у меня карате.
* * *
Сразу видно, мой друг Ушан особой наблюдательностью не блещет. Не знаю, как он не удивился, с чего это я вдруг так расщедрился.
На карате я оттянулся по полной программе. Тренер сказал, чтобы я сделал захват одному здоровенному типу из 5 «Б». Я сперва подумал, что тренер свихнулся или, может, собрался от меня избавиться, чтобы я ему больше глаза не мозолил. Он объяснил, как делается этот самый захват. Когда мой препод объясняет теорию, мне вообще всегда все бывает понятно, я прямо так себе и представляю, как подскакиваю и переворачиваюсь в воздухе, не хуже, чем чуваки из «Карате Кид» в своем Колорадо, только потом на практике выходит сплошной облом. Фиг его знает, почему так получается. Дедушка говорит: «Так в жизни уж заведено, ничего не попишешь».
Так вот, ты не поверишь, я таки сделал захват этой туше из 5 «Б». Правда, это было все равно что пинать ногами гору: этот верзила и с места не сдвинулся, но захват-то я все-таки сделал. Плохо только, что, пока я прыгал, с меня слетели очки, хотя мама мне их примотала к башке резинкой. В общем, на карате, конечно, было классно, только еще класснее было, когда мама дома сказала, что ей плевать, на кого я там похож, на китайца или на японца, а на карате она меня больше не пустит, потому что в этом году она больше новых очков покупать не собирается.
Честно говоря, это лучшая новость за весь год. А то мне уже осточертело драться со всеми Кинг-Конгами в школе.
* * *
На следующий день я рассказывал Ушану, что никогда больше не буду ходить на карате, разве что всю Испанию завоюют японцы, а он мне говорит:
— Клево, тогда пусть Сусанка теперь к тебе каждый день в гости ходит. А то она вчера у меня дома пульт от телевизора сломала. Мы играли, как будто она принцесса из сказки про Аладдина, а я был за джинна.
Она сказала, что тереть всякие там лампы уже немодно, так что она будет меня вызывать пультом от телевизора. А когда через два часа я сказал, что она меня уже достала со своими приказами, она мне этим пультом запустила в голову. Мама говорит, чтобы я поискал себе какую-нибудь другую невесту, не такую хулиганку.
— Она что, и твоя невеста тоже?
Мы стали препираться, кто кого подставил, а через две минуты сообразили, что это дело дурацкое, потому что у Сусанки женихов больше, чем мальчишек у нас в школе. У нее и в соседней школе есть женихи, и во дворе, и в деревне Навас-дель-Маркес, где у нее бабушка с дедушкой живут. Короче, почти что все мальчики в Испании — Сусанины женихи.
Мы с Ушаном шли домой из школы и обсуждали всю эту историю как двое верных друзей, которым не дает покоя одна и та же ужасная проблема. Это было прямо как в кино, когда в конце фильма двое верных друзей бредут неизвестно куда в жутком холодном тумане. Мы уже совсем было помирились, и тут, непонятно почему, все пошло по новой, и мы опять начали выяснять, у кого больше права водить к себе домой Сусанку смотреть «Тасманского дьявола».
Дело было яснее ясного: нам обоим неохота было возиться с Сусанкой, но ни он, ни я не хотели, чтобы она запросто таскалась в гости к его лучшему другу. В таких вот трагических обстоятельствах мой дедушка обычно говорит: «Такие уж мы, люди, попробуй нас разбери».
Так вот, мы уже совсем было собрались подраться из-за этого чемодана без ручки, который нести тяжело, а бросить жалко, и тут вдруг увидели Сусанку, как она с каким-то мальчишкой скачет по скамейке в парке с Висельным деревом. Мы подошли поближе. Это был… Джиад!
Мы стояли и смотрели, как они отрываются по полной программе: гоняют портфелями в футбол, пихаются, чтобы занять качели получше, а потом раскачиваются со всей силы и сигают с самого верху на землю. Тут Джиад сорвал с Сусаны обруч и бросился бежать. Сусанка поймала его за волосы и плюнула в физиономию. Джиаду! Этому громиле, самому крутому парню в классе, во всем квартале и во всей Испании! Еще ни разу в истории человечества никто не осмеливался плюнуть в Джиада. С Джиадом вообще шутки плохи.
Мы с Ушаном затаили дыхание, он свое, а я свое. Наши сердца стучали, как африканские тамтамы перед великой битвой. Что-то сейчас будет?
Никто на свете в жизни не поверит, что случилось потом. Ты тоже не поверишь, но так все и было. Клянусь дедушкой. Джиад утерся. Ушан мне шепнул дрожащим голосом:
— Вот увидишь, как он ей сейчас врежет. Он ей рожу на бок свернет.
Но он ошибался. И я ошибался, и все на свете тоже ошибались, потому что Джиад сказал:
— Елки, ну извини, я же не со зла. Я пошутил, а ты сразу плеваться.
А потом они опять начали играть, пихаться и скакать, как два психа. Мы с Ушаном развернулись и ушли: во-первых, все равно нам там делать было нечего, а во-вторых, мы испугались, вдруг они позовут нас играть.
Теперь уж точно было глупо препираться из-за Сусанки. Вслух мы так не сказали, но, по-моему, оба именно это и подумали, а еще мы оба подумали, до чего все-таки же здорово, что она выбрала Джиада.
Я позвал Ушана к себе в гости смотреть «Тасманского дьявола». Мы с ним оторвались по полной программе: мазали хлеб шоколадным маслом, валялись на диване и смотрели мультики. Сидели мы на одном углу дивана, а ноги вытянули подальше, потому что у Ушана носки воняют. У бедняги тоже есть свои недостатки. Дедушка посмотрел на нас и говорит маме:
— Они прямо созданы друг для друга.
Я сначала не понял, про кого это он: про нас с Ушаном или про Сусану с Джиадом. Эти двое, наверно, все еще носились в парке с Висельным деревом и развлекались, швыряя друг другу песок в глаза. Они тоже были созданы друг для друга. Наверно, это и есть любовь.
Пакито Медина не от мира сего
Я наказан, придется теперь все воскресенье торчать дома, и всю субботу тоже. Мама меня без всякой жалости заперла в четырех стенах, и буду я сидеть, как горилла в клетке… Даже хуже, к горилле хоть всякие чуваки подваливают и пялятся, как на обезьяну в зоопарке, а ко мне вообще никто не приходит. Короче, ничего не остается, кроме как тусоваться с соседями по клетке, в смысле, с дедушкой и с Придурком.
Когда я сижу дома наказанный, то становлюсь весь такой квелый, как хлеб, который дня два провалялся в хлебнице, у меня дедушка такой любит. А еще у меня всегда живот разбаливается, потому что я дохну со скуки, а когда я дохну со скуки, то целый день только и делаю, что таскаюсь туда-сюда от дивана к бару и обратно.
Бар — это такой шкафчик, его мама подарила папе, потому что папа у меня всегда говорит:
— Каталина, сама знаешь, мне без бара не жизнь.
Скажет — и айда в «Спотыкач».
Вот мама взяла и подарила ему на день рождения этот самый бар. Снаружи он как барная стойка с мягкой обивкой, а внутри как откроешь — все в зеркалах, и если стоят три бутылки, то сначала кажется, что их там штук шестнадцать. По-научному это называется «эффект отражения». Ну вот, мама распаковала шкафчик и говорит папе:
— Ты ведь всегда говоришь, что тебе без бара не жизнь? Вот, держи, больше тебе в «Спотыкач» ходить незачем. У тебя теперь дома свой собственный бар есть.
Сначала папин бар считался неприкосновенной территорией. Мама там держала папин коньяк «Фундадор», дедушкину анисовую настойку и еще бутылку сидра, которая завалялась с Рождества. Только у нас дома такая теснотища, что неприкосновенный папин бар потихонечку превратился в склад всякой всячины.
— У нас даже тараканы не заводятся, — говорит мама нашей соседке Луисе. — Мы и рады бы, только им и приткнуться негде будет.
Она у меня тоже иногда не прочь пошутить, а то, может, ты решил, что моя мама только и делает, что ругается.
Так вот, сначала мама стала пихать в папин бар всякие там чипсы, орешки и разные другие штуковины, которые она приберегает для гостей, а мы с Придурком уминаем за полсекунды. Потом туда же отправилось наше какао, шоколадные шарики и, как говорит мама, всякая прочая дребедень, которой мы с Придурком засоряем желудок. А месяц назад она начала засовывать в папин бар еще и жидкость для мытья туалета. Это чтобы Придурок не выпил, а то его так и тянет на всякую хлорку, он уже два раза успел нализаться, пьянчуга несчастный.
Короче, когда я сижу дома наказанный, то целый день только и делаю, что таскаюсь к этому самому бару: то прихвачу горсточку чипсов, то шоколадных шариков, то какого-нибудь миндаля в сахаре. Понятное дело, стоит мне просидеть взаперти больше одного дня, я так наедаюсь, что того и гляди лопну, а в толстой кишке у меня приключается самый настоящий затор. Тут мама зовет доктора и говорит:
— Ну что ты будешь делать! Этого мальчишку как заклинит, так ни туда, ни сюда, ни тебе через верх, ни тебе через низ.
Когда моя мама говорит «через верх», это значит через рот, а когда она говорит «через низ», то это про попу. Вечно она всем докторам что-нибудь рассказывает про мою попу, можно подумать, им интересно. Когда она говорит «через низ», я прямо не знаю, куда деваться. По-моему, доктора это тоже слегка напрягает. Еще бы! Был бы я доктором, и вызвали бы меня к мальчику, до которого мне и дела никакого нету, мне бы тоже было не особо приятно, чтобы его мама мне что-то там талдычила про его попу.
Конечно, бывает, обходится и без заторов-запоров, но в одном можешь не сомневаться: когда я сижу дома наказанный, то сразу превращаюсь в самого жуткого зануду во всем нашем квартале, ну и в целом свете тоже.
Сейчас я тебе расскажу историю моего ужасного наказания, что называется, от и до.
Жил-был в квартале под названием Карабанчель один замечательный мальчик, смышленый такой и на вид очень даже симпатичный, и звали его Манолито Очкарик. Не знаю, дошло до тебя уже или нет, только это я и есть. Так вот, просыпается этот классный чувак в один трагический понедельник (в смысле, в прошлый понедельник) и думает себе: «Елки! У меня ж сегодня экзамен по природоведению, а я ни в зуб ногой!» Тут этот самый суперский чувак — то есть я — зовет свою маму и говорит:
— Мамочка-мамулечка, у меня, кажется, температура.
Ну, мама этого самого мальчика, в смысле, моя, потрогала мне лоб и говорит:
— Манолито, одевайся, а то в школу опоздаешь.
— А вдруг, пока я дойду до школы, она как подскочит до тридцати восьми? Может, лучше поберечься, чем потом долго лечиться? — сказал я, потому что никогда не теряю надежды хоть разок перехитрить маму.
— Вот я тебе сейчас покажу температуру! А ну, вставай сейчас же, а то я тебя сейчас взгрею по первое число!
Делать было нечего. Когда мама вот так на меня напускается, мне сразу становится ясно, что она у меня ни капельки не похожа на мам, про которых говорится в стихах и поется в песнях. Наверно, такие мамы живут где-нибудь в Америке в двухэтажных виллах.
Я пошел в школу, уселся за парту, как будто на электрический стул, и сказал Ушану (это мой сосед по парте и мой лучший друг, хотя, вообще-то, он та еще свинья-предатель):
— Дай списать, а то я Н.Х.Н.З.
Мы стали говорить «Н.Х.Н.З.», с тех пор как наша училка один раз услышала, как мы говорим: «Ни хрена не знаю». Оказалось, слово «ни хрена» у нас в школе вслух лучше совсем не говорить, а то мало не покажется. А Ушан мне на это: