Флоту, стоявшему в Кингстонской бухте, приходилось не легче. Моряки сидели на половинном рационе воды и пищи и, вместо того чтобы, как им мечталось, обшаривать остров в поисках добычи, были вынуждены очищать днища судов от наростов. Один из кораблей, где хранились припасы — «Дискавери», — во время кренгования загорелся от пожара в судовой пекарне, а поскольку груз его составляли бренди, запас древесины для плотников и боцманов и 120 бочонков с порохом, полыхнуло на славу. Опасность грозила и другим стоящим на якоре кораблям, так что пришлось подвести шлюпки и отбуксировать горящее судно на отмель, где его и оставили догорать. Но пожар облегчил «Дискавери», и переменившийся ветер погнал его к флоту, словно огромную плавучую бомбу. Судно взорвалась на дистанции выстрела из карабина на глазах у потрясенного шкипера Уистлера, прилежно описавшего в своем дневнике тревожные события той ночи.
Несмотря на все трудности, англичане держались. Может быть, их было слишком много, чтобы сломались все, но нашлись и те, кому Ямайка начинала нравиться. «Здесь дни не такие жаркие, как в Италии, а ночью и утром прохладнее», — замечал один солдат, а другой, очевидно, страдавший от лишнего веса, радостно писал оставшимся дома друзьям, что благодаря недостаточному питанию и «обильному потению» он «сбросил четыре пальца на талии». Начало поступать на остров и столь необходимое снаряжение. В ответ на настойчивые запросы Венейблса стали подвозить фляги для воды, железо, сталь, башмаки, полотно, палатки, новые клинки и даже новую конституцию для управления островом. И дисциплина понемногу восстанавливалась. Охотников предупредили, что того, кто станет стрелять дикий скот, арестуют и «прокатят на деревянной кобыле»: это изощренное наказание сочетало физические мучения с унижением позорного столба. Двух неуемных «богохульников» выпороли и прижгли им языки. Прибыло подкрепление: восемьсот солдат из Англии, на замену больным и для отражения возможной попытки испанцев отбить остров. «Бедняги, — писал один из наблюдавших за высадкой новичков. — Жалею их от всего сердца: все, что видится им горами, обернется мусорными кучами».
Суровая реальность Антил разочаровала не только покорителей Ямайки: в Англии Кромвель был поражен мизерными результатами своих колониальных замыслов. Поверив мифу об Антилах, он вложил в «План» огромное количество людских и финансовых ресурсов. Теперь ему казалось, что назначенные им командующие не оправдали надежд и упустили случай. Эта пара слюнтяев только и делала, что заваливала Лондон просьбами прислать новую и новую помощь, пока столь дурно ими устроенная колония пыталась укорениться на новых берегах. Все надежды на прибыль для протектората обернулись непрестанной тратой людей и денег. Пенн и Венейблс даже за пять тысяч миль ощутили гнев протектора. Его раздражение вылилось в резкие отказы, присланные в ответ на мольбы о новой помощи. Наконец Пенн так встревожился, что решил вернуться в Англию и лично объяснить положение. Он заявил, что его корабль нуждается в переоснастке, а атака испанцев маловероятна. Оставив Гудзона с двенадцатью фрегатами нянчиться с новорожденной колонией, он отплыл на родину. Венейблс, страшно испугавшись, что адмирал свалит всю вину за неудачи экспедиции на армию, вскоре последовал за ним. Кромвель встретил обоих без особого сочувствия. Их вызвали в Лондон, устроили жестокую выволочку за дезертирство с Ямайки и бросили в Тауэр. Обоих впоследствии освободили, после того как они принесли протектору униженные извинения, но больше Кромвель не прибегал к их услугам.
Освобожденный из Тауэра Венейблс, которого все еще жгло позорное поражение при Санто-Доминго, приступил к написанию своей «Повести», где отвечал на обвинения в трусости и некомпетентности, появившиеся в круживших по Англии памфлетах. В довольно жалкой попытке опровергнуть слухи он вставлял длинные цитаты из свидетельств, доказывавших его полководческое искусство. Но было уже ясно, что он отвоевался. Вскоре генерал удалился в добровольное полуизгнание и предался любимому занятию — рыбалке. В 1662 году он снова пробился в печать, на сей раз при более приятных обстоятельствах: он пожелал опубликовать книгу «Опытный рыбак, или Усовершенствованная рыбалка», в которой дается общий обзор рыболовного искусства и сообщаются «наилучшие приемы и избранный опыт ловли рыбы в реках и прудах». По-видимому, в рыбалке отставной генерал понимал лучше, чем в военном деле, потому что Исаак Уолтон высоко оценил его усилия. «Я читал и испытывал на практике много книг этого рода, — великодушно пишет он Венейблсу, — но не мог отыскать в них такой высоты суждений и рассуждений, какие проявили Вы».
А вот адмирала Пенна ожидала долгая и деятельная карьера. Проявив больше здравого смысла, чем прежде, на Антилах, он незадолго до Реставрации перекинулся на сторону роялистов и соответственно преуспел. Его возвели в рыцарское достоинство, и он еще несколько лет оставался старшим флаг-офицером во флоте Карла II, став настоящей занозой для самолюбивого и мягкотелого Пипса.
Томас Гейдж, третий герой этой драмы, человек, помогавший продвигать «План», остался на Ямайке. Там ему пришлось расплатиться за прежний оптимизм. Он не прожил и десяти месяцев после того, как увидел воплощение собственной мечты — англичан, занявших свое место на Золотых Антилах. Его кончина прошла почти незамеченной среди пяти тысяч умерших на Ямайке за тот трагический год. Он оставил на попечение не слишком благодарного английского правительства жену и детей, прославившееся уже «Путешествие» и мрачную реальность английской колонии, которую он столь упорно пропагандировал. В ней скопилось столько мусора, что целые улицы стали непроходимыми из-за вони, и врачи опасались вспышки бубонной чумы. И даже мертвые не знали покоя. Могилы им копали неглубокие, и с усилением летнего зноя раздувшиеся тела проламывали тонкую корку прикрывавшей их земли. Оставленные испанцами бродячие собаки вылезали с темнотой из зарослей глодать кости и лапами разрывать могилы. Английских собак не было — их давно съели те самые солдаты, которые привезли их на Золотые Антилы.
Глава 12. Легенда о буканьерах
Так на Ямайке суровая реальность вновь нанесла удар мечте о Золотых Антилах. И подобно тому, как фиаско в поисках Эльдорадо привело мученика Рэли на плаху палача, так и за провальный «Западный план» Кромвеля поплатились пять или шесть тысяч английских солдат, оставленных гнить и умирать с голоду под солнцем Вест-Индии. Солдатские письма домой полны сетований и жалости к себе. Они проклинали климат, обвиняли офицеров и ненавидели новые земли, как каторгу. Многие проклинали свои разбитые надежды, и каждый корабль, отправлявшийся в Англию, осаждали толпы павших духом людей, умолявших забрать их с ужасного острова. Даже старшие офицеры, которым, по крайней мере, не приходилось голодать, направляли всю энергию на то, чтобы получить новое назначение и избавиться от «фальшивой драгоценности», на которую они «клюнули» в надежде обогатиться. Упадок духа был столь катастрофичным и всеобщим, что первые губернаторы острова, присылавшиеся из Англии в надежде, что они поправят дело, терялись, не зная, как навести порядок, и вскоре присоединялись к череде просителей, моливших освободить их от должности. Несколько губернаторов даже скончались, не совладав с хаосом, который столь решительно взялись победить. После их смертей за колонией укрепилась дурная слава. Эту славу, словно чумную заразу, заносили на родину толпы беглецов и официальные доклады администраторов. Она достигла американского материка на борту мелких купеческих судов, заглядывавших на остров в надежде завязать торговлю с новыми поселениями и уходивших в горьком разочаровании. Она достигла и других островов Карибского моря, вместе с судами, возвращавшимися после того, как доставили на Ямайку саженцы полезных растений, немного еды и массу бесполезных советов. Повсюду твердили одно: Ямайка — злосчастная земля лихорадки, откуда мало кто уходит живым, а те, кто сумел выжить, клянутся, что ни за что не вернутся обратно. На Барбадосе эти мрачные слухи встречали с злорадным удовлетворением, ведь барбадосские плантаторы так и не простили Пенну и Венейблсу высокомерия, с каким те отвергли множество их работников и ссыльных. Теперь барбадосцы тихо радовались, что план буксует. Поражение Венейблса означало, что Ямайка вряд ли сможет соперничать со старой колонией, и барбадосские плантаторы, в безжалостном стремлении ускорить гибель Ямайки, активно препятствовали эмиграции со своего острова на вновь завоеванные земли. Они распускали слухи, будто Ямайка — открытая могила, манящая тех работяг, кому хватает глупости попытать там счастья. Больше того, военные власти острова используют прибывших как рабов, заставляя работать до полного изнеможения. Эта кампания клеветы оказалась столь эффективной, что на время всякое движение на Ямайку из Карибского бассейна полностью прекратилось и даже самый разнесчастный бедолага на Барбадосе предпочитал отбыть свой казавшийся бесконечным кабальный срок, чем рисковать среди трижды преувеличенных ужасов Ямайки.
В еще более жалком положении оказались семьи тех солдат, которые участвовали в осуществлении плана Венейблса. Их жены в Англии, услышав о захвате Ямайки, вместе с детьми собрались к мужьям, чтобы основать новую колонию. Но, добравшись до Ямайки, они оказались в условиях намного худших, чем те, что осталось позади. Многим довелось узнать, что мужья их уже умерли и похоронены. Так что, к плохо скрываемому удовлетворению барбадосских плантаторов, отчаявшиеся женщины, не желая жить под властью военных на Ямайке, потребовали отправить их на другую сторону Карибского моря, где продались в услужение на островах. Подобная же катастрофа едва не постигла другие, более северные американские колонии. Кромвель решил, что опытные колонисты Северной Америки легче вынесут суровую жизнь на Ямайке, нежели англичане, и попытался набрать добровольцев в приморских колониях. Его агент Натаниель Гукин пытался убедить жителей Новой Англии, что им с семьями следовало бы перебраться в более солнечный климат и на более плодородные почвы новых английских владений. Граждане Новой Англии возражали, что они лучше будут жить на своих не столь богатых берегах, чем отправятся в страну, которая всем известна, как напрямик заявляли они, «грубостью солдатни, огромной смертностью и постоянной опасностью, грозящей всем мирным поселенцам от рук взбунтовавшихся негров и испанцев». Даже новоанглийские купцы, которых меньше волновали моральный облик солдат и привычки испанцев, не соглашались продолжать снабжать Ямайку продовольствием. Им не нравилось получать выплаты армейскими и флотскими чеками, и они выжидали, пока новая тропическая империя станет приносить более надежную прибыль.
Итак, по всем признакам новорожденная ямайская колония была обречена на жалкое прозябание, ведь старшие сестры-колонии отворачивались от нее одна за другой. Но Кромвель заплатил фее-крестной и спас Ямайку. Он затеял это злосчастное предприятие и теперь не желал от него отказываться, продолжая поддерживать поселение людьми, деньгами и материалами. Государственный совет проголосовал за решение «набрать» в Ирландии тысячу девушек и столько же молодых людей и послать их на работы на полурасчищенные плантации Ямайки. А в Шотландии, другом непокорном придатке Протектората, шерифам графств и приходским комиссарам велели «отбирать всех известных бездельников, разбойников и бродяг и высылать их на этот остров».
Эти нежелательные элементы были мало полезны колонии в борьбе за существование, но правительство метрополии не сомневалось, что суровая жизнь, скудный рацион и тяготы существования в колонии — лучшее лекарство для праздных бродяг и мерзавцев, которые скоро обратятся в столпов богобоязненной праведности. Кроме того лорд-протектор обеспечил отправку из Англии вереницы судов снабжения, а когда выяснилось, что первый посевной сезон на Ямайке провели так неумело, что большая часть посевов засохла, с других Карибских островов прислали семена и саженцы.
Так, подталкиваемая усилиями правительства метрополии, экономика Ямайки понемногу пришла в движение. Подобно маховым колесам огромной машины, она разгонялась поначалу неохотно, замирая каждый год в жаркий летний сезон. Затем, когда лето сменялось осенью, начинались дожди и земля становилась чуть щедрее, она набирала обороты. С каждым годом экономика увеличивала скорость и отлаживала ритм: плантаторы постепенно учились своему делу и перспективы становились светлее. К концу первого десятилетия прогресс стал очевиден, к тому времени Ямайка уже не нуждалась в ежегодных вливаниях из Англии. Поля были возделаны, колонисты перебрались из палаток и шалашей в более надежные жилища, над входом в Кингстонскую бухту выросли форты, вооруженные батареями в двадцать одно орудие каждый, и под их прикрытием к берегу, где Пенн когда-то выстроил свои склады, стали собираться торговые суда. Так рождался Порт-Ройал, прославившийся впоследствии своими кабаками и борделями. Уже тогда многие зарабатывали себе на жизнь, отыскивая и собирая грузы с испанских судов, разбившихся об окрестные рифы. С каждым годом население Ямайки росло. Туда собирался странный народ: целые суда квакеров с Карибских островов, жители Бермудов, отвергнутые старой колонией, политические беженцы из Англии, где протекторат уже не выглядел таким уж незыблемым. Даже правоверные жители Новой Англии забыли свои проклятия безбожной Ямайке и собрали триста добровольцев, решивших перебраться в неизведанные места. Их предприимчивость вскоре была вознаграждена. Богатая почва острова откликнулась на искусную заботу, а прежние бездельники Венейблса, получив в собственное владение участки земли и увидев надежду на прибыль, обратились в прилежных фермеров. «Активность офицеров, — сухо замечает Генри Лонг, летописец Ямайки XVIII века и сам землевладелец, — превратилась в полную противоположность их прежней беззаботности; они стали, как говорят в Вест-Индии, пламенными плантаторами».
Большую роль в процветании и приросте населения сыграл ввоз черных рабов. К 1673 году население Ямайки составляло более семнадцати тысяч человек, а двенадцать лет спустя негров набралось достаточно много для первого восстания рабов. Однако к тому времени плантаторы преуспели уже настолько, что отказались сокращать количество рабов, привозимых на остров ежегодно. Богатейшие из колонистов поняли, что выгоднее всего сосредоточить усилия на производстве сахара, приносившем огромную прибыль. Им постоянно не хватало рабочих рук и земли. Вскоре полупустынная Ямайка испанской эпохи ушла в прошлое: английские землевладельцы освоили свой антильский трофей, и мечты их начали воплощаться. Два поколения спустя слова «ямайская плутократия» стали синонимами небывалого богатства и чванства. Рассказывали о богатой герцогине, которая просила послать своего мужа, промотавшегося герцога, губернатором на Ямайку, чтобы тот мог вернуть потерянное состояние. Герцог ухватил шанс твердой рукой и не только поправил дела путем обычных спекуляций, но и вступил в партнерство со сборщиками грузов с затонувших кораблей из Порт-Ройала. Когда подворачивался шанс найти и поднять испанское судно с ценным грузом, герцог пользовался своим положением, чтобы надуть партнеров и загрести львиную долю трофеев. Однако вскоре он умер, и вдове, чтобы спастись от гнева его партнеров, пришлось выбираться с острова нелегально на борту военного судна. Возвратясь домой при сказочном богатстве и с легким туманом в голове, ее светлость убедила себя, что император Китая прослышал о ее богатстве и желает на ней жениться. Если верить историку Брайану Эдвардсу, который относит эту историю к девяностым годам XVIII века, «поскольку она (герцогиня) оставалась в своем безумии вполне мягкой и добродушной, опекуны не только не выводили ее из заблуждения, но и обратили его на добрые цели, убедив некоего нуждающегося пэра (первого герцога Монтегю) изобразить китайского императора, и тот, более успешно, нежели честно, и полагаю, даже в нарушение закона, завладел таким образом ее имуществом, после чего запер ее в сумасшедший дом». К счастью, дело кончилось победой герцогини, поскольку, добавляет Эдвардс, «ее светлость пережила своего супруга, подставного императора, на много лет и скончалась в 1734 году в преклонном возрасте — 98 лет. Впрочем, она не до конца исцелилась от безумия, и до последнего дня ей прислуживали на коленях, как китайской императрице».
Любопытно отметить, что хотя странные привычки таких сиятельных особ, как ее светлость, добавили немало блеска легенде о Золотых Антилах на закате XVII века, но эти пышные цветы расцветали на и без того мощном стебле легенды. Вопреки всем ожиданиям, миф о Золотых Антилах не только пережил «Западный план» Кромвеля, но вновь стал необычайно популярным. Всего через поколение после смерти Томаса Гейджа легенда о Золотых Антилах снова расцвела пышным цветом благодаря новому пропагандисту — Александру Оливье Эксмелину (известному англичанам как John Esquemeling — Джон Эсквемелин), автору книги под названием «История американских буканьеров»[16]. Книга оказалась настолько популярной и читабельной, что ее целый век перепечатывали, переиздавали, переводили, расхватывали на цитаты и подражания.