Рая, увлекавшаяся конным спортом, знала, что кабардинские лошади прекрасно ходят по пересеченной местности, могут равно хорошо служить и как скаковые, и как вьючные.
— Фашисты забрали тут всех чистокровок. Хотят покорить Кавказ. Да только не удастся! Я слышал от одного человека: под Москвой немцы всю технику побросали и улепетывают. И тут, у нас, им скоро будет конец.
Ребята говорили на кабардинском, и как Арина Павловна ни прислушивалась к их речи, ничего не могла понять.
— А куда ты ездил, внучек? — спросила она мальчика.
Хабас вскинул на нее свои черные блестящие глаза, потом поглядел на Раю, сказал, потупившись:
— Да просто так… Тетю проведать.
Рая поняла, что Хабас скрыл истинную причину поездки. Молодец!
Дорога обогнула гору, похожую на лежащего быка. Открылась широкая долина. По ней раскинулось большое селение. Солнце уже спускалось за хребет, надвигались сумерки. Из труб белых домишек, крытых соломой, в небо поднимались столбики жидких сизо-серых дымков. Доносился лай собак и даже голоса людей. Рая удивилась, как отчетливо слышались все звуки. Наверное, потому, что здесь, в предгорьях, воздух очень чистый.
— Во-он наш дом! — показал рукой Хабас. — Видишь большое ореховое дерево?
Рая кивнула.
— Оно у нас во дворе растет.
— Хабо! — воскликнула Рая и, оглядевшись по сторонам, тихо продолжала: — Я не Рая. Я Сережа Петров. Мы с бабушкой из Ростова… Бабушка старенькая, работать не может, а меня не берут: говорят, ты, дев… ты мальчик, еще мал. Вот и пришлось побираться. Понял?
— Конечно! Не беспокойся: сам шайтан не узнает! — добавил он.
Они въехали в селение. Хабас свернул к небольшому домику, обнесенному невысоким глиняным забором. На крыльцо вышла старая женщина с накинутым на голову и плечи большим темным платком.
— Слава аллаху, приехал! Что так долго, солнце мое?
— Так надо было, бабушка… — Подойдя поближе к крыльцу, Хабас тихо, торопливо проговорил: — Бабушка, к нам гости… Они русские, бежали от немцев… Им негде ночевать.
Женщина пристально посмотрела на беглецов. Рая и Арина Павловна со страхом ждали, что скажет эта высокая, с густым, почти мужским голосом и суровая на вид женщина. Где они будут ночевать, если откажет? Уже загораются звезды в небе, и, по всему видно, будет очень морозно.
— Проходите в дом, люди добрые, — приветливо сказала хозяйка. — Небогато мы живем, но, чем покормить, найдется. И угол найдется.
Хабас начал распрягать лошадь, а Рая и Арина Павловна вошли в дом. В нем было две комнаты. Одна из них пустовала, в другой жили хозяйка и внук.
— Присядьте пока тут, — сказала женщина. — А Хабас придет, затопим печку в той комнате. Мы ее сейчас не греем: дрова бережем. Да нам с внуком и тут места хватает.
Арине Павловне она подала табуретку, а Рае показала на скамеечку, стоявшую у низенького круглого столика. Как Рая заметила, такие скамеечки и столики на трех ножках были почти в каждом кабардинском доме и в городе.
Рая села, огляделась. Стены и потолок были побелены. Пол промазан глиной. Снизу печка тоже была обмазана глиной, а выше — побелена. В простенке между двух окон висела козья шкура. Рая видела такую шкуру, когда ездила с Фатимат в пригородное селение за кукурузной мукой. Кабардинцы называют ее «намазлык» и совершают на ней намаз — молитву. У правой глухой стены стояла старинная деревянная кровать. Всюду — на стенах, простенках — висело множество фотографий.
Хозяйка была одета в черное платье. На голове — темный шерстяной платок. На ногах — галоши.
Вошел Хабас.
— Принеси, солнце мое, дров и затопи в той комнате печку для гостей. А я пока подогрею чай.
Хабас принес мелко нарубленных дров, затопил печку. Хозяйка приготовила чай. Хотя он не был заправлен ни сливками, ни топленым маслом, а лишь приправлен перцем и посолен, вприкуску с домашним сыром он казался Рае вкусным.
В дороге Арина Павловна и Рая очень устали и после чая сразу легли спать. А когда Рая проснулась, в доме было уже светло. Дверь в соседнюю комнату была открыта, оттуда тянуло теплом: наверное, там затопили печку. Хозяйка совершала утренний намаз.
Рая впервые видела, как молятся мусульмане. Старуха то опускалась на коврик из козьей шкуры, садясь на корточки, то вставала, протягивая вперед руки, разводила их в стороны…
Окончив молиться, старуха поднялась, надела на ноги галоши, взяла коврик, повесила его на место — в простенок между окнами, захлопотала около печки.
— Бабушка, мне надо выйти! — шепнула Рая Арине Павловне.
Она прошла в другую комнату. Хабас, свернувшись калачиком, спал на топчане. Хозяйка готовила завтрак.
— Добрый день, бабушка! — приветствовала ее Рая.
— Добрый день, солнце мое. Да сделает аллах его счастливым для тебя, сын мой, — ответила старуха.
Рая обулась и шагнула к порогу. Раздался голос бабушки:
— Раечка! Дочка! Оденься — простудишься!
Рая побледнела, не мигая, смотрела на старуху. Та подошла к ней, ласково погладила по стриженой голове:
— Не беспокойся, доченька, я никому не расскажу. Вы же мои гости. Сам аллах послал вас ко мне. А что посланники аллаха хотят скрыть от недобрых ушей, то и я должна оставить в тайне. Таков наш обычай.
Вошла Арина Павловна, расстроенная, смятенная.
— Вы добрая женщина, пожалейте ее. Сирота она: мать фашисты убили, отец без вести пропал. Я старая, заступиться и помочь некому. Пропадет девочка, если узнают… — взмолилась Арина Павловна.
— Не беспокойся, сестра моя; о том будем знать я да всемогущий аллах, — сказала старуха. — Ах они звери, ненасытные гиены, кровожадные шакалы! Сколько детей оставили сиротами! Мой сын, отец Хабаса, сложил голову в предгорьях. Мать не пережила горя, аллах принял ее душу на третью неделю после похорон ее джигита. Сколько детей пустили они, изверги, по миру, лишили очага! Да будь проклята та женщина, что породила этого зверя, Гитлера!.. — Она повернулась к намазлыку, что-то пошептала про себя и обратилась к гостям: — Умывайтесь, будем завтракать. — Подошла к Хабасу: — Внучек, вставай пора!
За завтраком Хабас все время посматривал на Раю: она и раньше походила на мальчишку, а сейчас — со стриженой головой, в мальчишеской рубашке — совсем русский паренек Сережа.
Еще вчера, по дороге, Рая и Хабас договорились, что гости поживут в Буруне денька два-три. Им надо походить с сумой по селению, пусть люди убедятся, что они действительно побираются.
— Спасибо, бабушка, — поблагодарила Рая хозяйку, вылезая из-за стола.
— На здоровье, мое солнце, — сказала старуха и добавила: — Меня зовут Нахшир, так что можешь называть меня по имени.
Арина Павловна и Рая надели нищенские сумки и вышли из дому. До калитки их провожал Хабас.
— Да! — сказав он Рае. — У нас в селении много собак. Сейчас я дам тебе палку: они палок боятся.
Он исчез во дворе и вернулся с тонким гибким прутом.
— Палки не нашел, возьми вот этот хлыст. Наши мальчишки любят ходить с хлыстом… — Он оглянулся и тихо добавил: — Далеко очень не ходите: там у нас управа, — кивнул он в центр селения, — староста, полицай…
Рая кивнула.
В первом же доме молодая кабардинка подала им миску кукурузной муки; во втором — вынесли полкаравая печеного хлеба; в третьем — старушка дала два чурека и кусок домашнего сыра…
Они не прошли, наверное, и четверти селения, как сумки их были уже полны.
Время только подходило к полудню, когда они вернулись к Нахшир. Хабас очень обрадовался этому. Сказал Рае:
— Я сейчас поведу Орла поить, пойдешь со мной?
— Ага! — кивнула Рая.
— Иди пообедай и выходи во двор, а я пока почищу его.
— Я только сумку положу и попью, а есть мне не хочется.
И все же заботливая Нахшир заставила ее съесть миску супа. Когда она вышла во двор, Хабас уже вывел своего любимца из хлева и охорашивал: чистил жесткой щеткой, расправлял гриву, чёлку. Тут же стояли два мальчика, не без зависти смотревшие на своего товарища. Они даже не заметили, как подошла Рая, и оглянулись только тогда, когда Рая поздоровалась с ними по-кабардински.
Как показалось Рае, ребята совсем не удивились ни самому русскому «мальчику», ни тому, что он знает кабардинский язык. Наверное, Хабас уже успел осведомить их о своих гостях — о побирающихся русских, бабушке и внуке. Они лишь взглянули на русского и снова уставились на лошадь.
— Все! — воскликнул Хабас и обратился к Рае: — Ты когда ездил верхом?
Рая не знала, что ответить. И, боясь, как бы не выдать своего секрета, протянула:
— Не-е…
— Ничего, ты будешь держаться за меня… — Он отнес в сарай щетку. — Давай я подсажу тебя. Держись за холку.
Рая схватилась за гриву. Хабас взял ее за ногу, приподнял, и — к великому удивлению кабардинских мальчишек — русский тотчас оказался на коне, взял в руки повод и сидел так уверенно и смело, будто он джигит и готов рвануться с места полным карьером.
— Сядь вот сюда, поближе к крупу, — сказал Рае Хабас. Он вскинул ногу и, опираясь о повод, вскочил на лошадь. — Держись за меня.
Рая взяла его за плечи.
— Поехали! — крикнул Хабас, трогая лошадь.
Сначала Орел шел шагом, потом рысью. Хабас, чувствуя, что Рая держится уверенно, пустил коня в галоп. Хромоногий Орел скакал ужасно неуклюже: Раю так качало и подбрасывало, что ей казалось, она сидит в шлюпке, а на море бушует шторм. И она невольно расхохоталась.
Хабас глянул на нее через плечо:
— А ты молодец! Отчаянная!
Товарищи Хабаса сначала бежали за ними, потом отстали и вернулись в селение.
Всадники подъехали к ручью. Хабас не успел остановить Орла, как Рая с ловкостью джигита спрыгнула с лошади мягко, на носки, чем снова удивила Хабаса. Девчонка, а их горским мальчишкам, пожалуй, не уступит. Говорят, русские мало ездят верхом, а они, горцы, как только начинают ходить, уже садятся на коня. А если бы она была мальчишкой, наверное, и ему, Хабасу, лучшему из всех бурунских ребят джигиту, не уступила бы!
Он сказал об этом Рае. Та рассмеялась.
— Хабо, я же в конноспортивной школе занималась!
— А, вон что! Тогда понятно. — Он разнуздал лошадь. — Иди пей.
Орел спустился к ручью и долго цедил сквозь зубы студеную влагу. А Хабас срезал небольшим кинжалом палку и начал вырезать на ней узоры. Рая невольно залюбовалась его работой: из-под кончика кинжала беспрерывным ручейком вытекал затейливый орнамент — то цветок, то колечко, то клеточка…
А вокруг стояла такая тишина, даже слышно было, как тоненько посвистывает на ветру надломленная камышинка. И не верилось, что не так уж далеко отсюда идут ожесточенные бои — стреляют пушки, грохочут танки, гудят самолеты, умирают люди…
— Хабас! — тихо окликнула мальчика Рая. — А у вас в селении бывают немцы?
— Заезжают иногда. Каратели. Или комендантские — за барашками да за сеном приезжают. А так у нас тут староста да три полицая… Ох, и достанется шакалам, когда наши вернутся!.. Ну, вот и готова тебе палка. Ею будет очень удобно собак отгонять, — с улыбкой добавил Хабас.
— Такой чудесной палкой собак?.. Нет, я ее сберегу, как память.
Они вернулись домой. Хабас посмотрел на часы и шепнул Рае:
— Оденься. Я тебе покажу что-то.
В голосе Хабо было столько таинственного, что Рая, ни о чем не спрашивая, оделась и вышла вслед за мальчиком во двор.
— Иди за мной, — шепнул Хабас.
Рядом с хлевом, где когда-то стояла корова, а теперь лошадь, был небольшой, плетенный из лозы и обмазанный глиной сарайчик. Он был весь забит сеном, соломой, кукурузными стеблями.
Хабас завел Раю в сарай, закрыл изнутри дверь на деревянный засов. В сарае было сумеречно. Лишь узкие полоски света пробивались через щели дверцы.
Мальчик долго откидывал в сторону кукурузные стебли. Затем приподнял какую-то крышку. Засветил карманный фонарик. Рая увидела лаз, яму, которая, видимо, когда-то служила погребом.
Хабас спустился в нее, сказал девочке:
— Давай я поддержу тебя.
Рая свесила ноги, оперлась руками о плечи мальчика и спрыгнула в яму.
Батарейка уже сильно села, и свет от фонарика был такой слабый, что Рая сначала ничего не увидела, потом разглядела какой-то небольшой ящичек. Это был четырехламповый радиоприемник.
— Садись: сейчас будут передавать сводку Совинформбюро, — сказал Хабас.
Пол был устлан соломой и было даже как-то уютно в этом заброшенном погребе. Здесь даже можно ночевать. Если закрыть крышку, никакой мороз не страшен!
Рая села. Спросила Хабаса:
— А ты хорошо понимаешь русский?
— Конечно! Мы с пятого класса по всем предметам учились на русском. Так наши родители пожелали. Да и нам, мальчишкам, хотелось его выучить. Наши служат в армии вместе с вашими. Как же не знать русский?! А к тому же наш директор Абдурахман Исаевич сказал: когда в Москву люди собираются на съезд со всей страны — и с нашего Кавказа, и из Средней Азии — туркмены, узбеки, таджики и всякие другие люди, они говорят на русском. А я, знаешь, когда прогоним фашистов и закончу десятилетку, поеду учиться в Москву. В университет.
— Или к нам в Ленинград. У нас тоже есть университет.
— А ваш город очень хороший?
Рая невольно прикрыла глаза и выдохнула:
— Очень, Хабо!
И столько было в этом вздохе тоски по родному городу, что Хабас поспешил утешить ее:
— Ничего, дождемся!
— Дождемся, — как эхо, повторила Рая. — Знаешь, Хабо, у нас есть и университет, и много разных других вузов, и училищ. Так что ты приезжай к нам. В Ленинград. У нас там дом большой, просторный: будешь жить у нас.
— Хорошо, я подумаю, — сказал Хабас. — Ну, наверное, пора.
Он включил приемник — послышался треск, шум, множество невнятных голосов.
— Чуточку порасстроился, — смущенно проговорил Хабас. — Все некогда поправить.
— А ты умеешь?
— Конечно. Я в радиокружке с четвертого класса!
— А где ты батарейки достаешь? — спросила Рая, вспомнив, как трудно было достать их в Нальчике для приемника, который стоял у них в подвале.
Хабас смущенно улыбнулся.
— Тут как-то немецкая карательная рота проходила. Офицеры ночевали у нас. Ну, я и… достал у них!
Рая понимающе улыбнулась.
Хабас крутил какие-то рукоятки — слышались то свист, то щелканье. Но вот раздался знакомый голос Левитана, Хабас поднял вверх палец — тс-с-с!
Рая затаила дыхание: Совинформбюро сообщало о Ленинграде. Немцы ведут артиллерийский обстрел города из дальнобойных орудий, хотят посеять среди его жителей панику. Но героический Ленинград стоит как утес. Враг не пройдет!..
Рая слышала, как гулко бьется у нее в груди сердце.
Потом диктор говорил о боях на других фронтах.
Когда сводка кончилась и начали передавать музыку, Хабас, экономя батареи, выключил приемник, вздохнул:
— А про наш Кавказ почему-то ничего не сказали. Ну, ничего: наши тоже не пустят фашистов за хребет.
Ночью Рая долго не могла заснуть. Передача о родном городе взволновала ее. Снова и снова вставали перед ней, как наяву, картины: эвакуация, гибель мамы, Харьков, исчезновение Вовки… Ни на один день она не забывала про него. Где он теперь? Неужели погиб в Харькове во время бомбежки?.. Нет, нет, его, конечно, вывезли из охваченного огнем города в какой-нибудь далекий детский дом. А может, приютила какая-нибудь вот такая же добрая, как Нахшир, украинская женщина… Не забыл ли он своей фамилии и имени?
И она мысленно говорила ему: «Вова, помни, ты Володя Дмитриев. А я Рая. Кончится война, мы будем искать друг друга. И обязательно должны найти, потому что у нас с тобой никого не осталось, кроме бабушки…»
Возмездие
Наутро в селении царил переполох. Хабас, водивший поить коня к ручью, влетел в дом, шепнул Рае:
— Полицая убили! Хочешь посмотреть? Айда!
Рая накинула полушубок, нахлобучила на самые глаза шапку, и они выбежали из дома. Пробираясь задворками, прыгая через низенькие заборы огородов, они скоро очутились в центре селения. Там около дома бывшего сельсовета собралась большая толпа. Хабас и Рая пробились к крыльцу. Около двери лежал навзничь человек. Видна была кровь, она уже застыла и потемнела.