После завтрака в миссии за нами зашёл наш вчерашний англоговорящий знакомый, который обещал нам сегодня сварить (руками своей жены) особо праздничное угощение. Мы с ним пошли на базар, сопроводили его в покупке нужных странных тестообразных ингредиентов (а вокруг, видя нас, удивлённые продавцы восклицали: хаваджи! хаваджи! иностранцы!). Потом мы пошли к нему в гости, в его соломенную хижину, снабжённую электрическим вентилятором (богато живёт!), потом обошли все окрестные хижины, угощаясь у его брата и его друзей, покуда его жена готовила суперпраздничную еду.
Среди всех суданских угощений первое место для меня занимает, конечно, фуль (фасолевая каша), хотя мы с удовольствием можем употреблять и рис, и мясо, и бульон, и даже странные сопли, которым даже русского названия не придумаешь. Но есть одна-единственная еда, которую ни я, ни Гриша, ни Кактус терпеть не можем. Это род безвкусного серого пудинга со странной подливой, насыщаться которым можно было разве что в блокадном Ленинграде, и называется это «кисра». Вот эта кисра и была, о ужас, той самой праздничной супер-едой, которую нам, наконец, приготовили!
Мы робко отнекивались, указывая на то, что уже позавтракали в церкви, а потом у брата хозяина и во всех прочих местах, но нам отвечали, что это произведение непревзойдённого кулинарного искусства непременно нам надо съесть. Я, стараясь думать о хорошем, мало-помалу пропихнул сквозь рот в пищевод и расположенный далее желудок несколько щепоток этой массы (едят, разумеется, руками); Гриша и Кактус сидели, не открывая рта, с видом пионеров-героев, у которых немцы хотят узнать военную тайну. В результате мы так и не истребили даже четверти предназначенного пудинга, и доедать его пришлось самим хозяевам.
Оставшуюся часть дня мы провели в миссии, потому что в городе мы вызывали прямо-таки зоопарковое внимание, как если бы слон появился на улицах Москвы. Все обращают на нас внимание, идём по улицам — крики, голоса, шёпот: хаваджи! хаваджи! (белые люди!). Впрочем, всё это по-доброму, никакой агрессии.
Днём в Гедарефе прохладно — всего +25 или +30, сказывается сырость и близость холодных (относительно) эфиопских гор. Дорога в сторону Эфиопии наверняка размыта, и не всякий грузовик-лорри поедет сейчас в сторону Гуллабада. Но нам спешить некуда. Путешествие длится уже 50 дней, из них 20 дней я нахожусь в Судане и совсем просуданился, разучился куда-то спешить и чего-то очень хотеть. Доберёмся до Эфиопии? до Кейптауна? до Москвы? — иншалла!
Поскольку комары прошлой ночью нас совсем достали, мы поставили все три кровати точно под вентилятором в центре комнаты и включили вентилятор на полную мощность; только так удалось разогнать надоедливых кровососущих. Перед сном рассуждали, как это часто бывает, о мирской жизни; Гриша полагал, что для нормальной жизни в России нужно иметь хороший диплом и зарплату в тысячу долларов в месяц, я же не соглашался с ним, считая, что можно обойтись и меньшим их количеством, и без диплома. Так и не придя к консенсусу, мы вскоре заснули.
16 сентября, суббота. Встреча шестерых
Утром в храме появился Олег Сенов и рассказал о своём житии. Странно, но гитару он сохранил. Путь его был таков. Он, а также Грил и Лекай, приплыли в Судан через неделю после нас, на следующем пароме. Грил и Лекай дождались поезда и на нём проехали часть пути (от Вади-Халфы до Абу-Хамеда), а потом направились в Хартум. Олег же один поехал "по классическому маршруту" автостопом через Абри и Донголу. Мы весело трепались до самого обеда, не переставая дивиться тому, что гитара проехала почти весь Судан. (Я ещё не знал тогда, что гитаре сей суждено добраться гораздо дальше, до самого Кейптауна.)
Днём мы попрощались с гостеприимным эритрейским священником и покинули миссию, направляясь на почтамт, где была назначена встреча с остальными. Почта была закрыта (суббота тоже оказалась выходным днём), но за сею почтою обнаружилась метеобудка, где находилась записка от Грила и его рюкзак, а также, о радость, Сергей Лекай собственной персоной. Вскоре подошёл и Лапшин; таким образом, нас стало шестеро.
Другие участники поездки на стрелку прибыть не могли, так как у них не было суданской визы.
Нас ждал самый неясный участок трансафриканского маршрута — суданско-эфиопская граница. Давным-давно она была открыта. Потом, в годы правления в Эфиопии коммунистического диктатора Менгисту, наземный автопереход был закрыт. Но вскоре от Эфиопии отделилась её бывшая провинция, Эритрея, и в начале 1990-х единственно возможный маршрут проходил из суданского города Кассала в эритрейскую Асмару, а оттуда уже в Эфиопию. Затем суданское, эритрейское и эфиопское правительства все взаимно разругались, и на момент нашего прошлого посещения Судана (1999 год) были закрыты все границы. В начале 2000 года прошёл слух, что Судан и Эфиопия неожиданно подружились, и иностранцы вновь могут официально попадать из Судана в Эфиопию по суше. При этом сами суданцы и эфиопы, сидящие в Москве в соответствующих посольствах, мыслили противоречиво: суданцы говорили, что граница открыта, эфиопы — что она закрыта навсегда.
Итак, нам предстояло проверить состояние этой странной границы на своём опыте. Чтобы у нас не было казусов, подобных египетскому, когда Гришу Кубатьяна пропустили, а остальных не сразу, — мы решили ехать нераздельной шестёркой, тем более что кузовная сущность суданского автостопа к этому располагала.
Итак, затарившись напоследок на базаре некоторой пищей, мы обленились и начали стопить машины почти в центре сего города.
Первая «Тойота» провезла нас до конца города; вторая — до некоей пригородной развилки, где мы, неправильно определив нужное нам направление, прохлопали два грузовика, ушедшие куда надо. Затем нас шестерых подобрал шикарный, даже не имеющий кузова, джип, принадлежащий госпиталю "Армии спасения"; Сергей Лекай сел ему на багажник, ибо места внутри было немного. Дорога была ухабистой; в самом ухабном месте на трассе стояли мальчишки, успевавшие попросить подаяние у проезжающих машин в тот момент, пока они боролись с дорогой. Водитель выкинул из окна бумажку в 500 фунтов, и дети радостно бросились за ней. Наконец, джип привёз нас к воротам своего деревенского госпиталя, мы вышли и занялись дальнейшим ожиданием машин на вечерней дороге.
Белые люди на трассе в этой деревне попадались нечасто; особенно в количестве шести человек одновременно. На нас собралось смотреть полдеревни. Вскоре, к нашему удивлению, появилась белая тётка в шлёпанцах: жительница Голландии, работавшая в этом гуманитарном госпитале уже год.
— А я слышу, все в деревне кричат: "хаваджи, хаваджи" (иностранцы)! — посмеялась она.
Мы поведали ей свою сущность, но вписаться на ночлег в госпиталь не успели, так как со стороны Гедарефа ползли грузовики, те, которые недавно пытались уйти из-под нашего носа. Попрощались с голландкой и залезли в застопившийся грузовик.
* * *
Дорога была грязна, сгустился вечер; ближе к пункту назначения грузовик стал петлять в окрестностях деревни назначения, стараясь объехать грязевые лужи. Наконец прибыли куда-то. Это была деревня в 10 км не доезжая деревни Доха, на полдороги между Гедарефом и Гуллабадом. Деревня это была очень бедная, все люди жили в хижинах, электричества не было нигде никакого, хотя народу здесь было немало. Редкие лавки из прутьев и соломы освещали в ночи тусклые мерцающие точки — это были, вероятно, масляные светильники. Кое-где светились и красные точки — угли, на которых готовили еду. Место, где мы сейчас оказались, было деревенским базаром.
Увидев иностранцев, никогда здесь не встречавшихся, люди собрались вокруг той лавки, где мы варили свою чечевицу в котелке. Зрителей было свыше 70 человек. Мы попросили фуля.
Нас поняли, и минут через десять фуль, в дополнение к нашей чечевице, принесли нам в большой металлической миске.
Нас было слишком много для того, чтобы нас сразу зазвали в гости. Куда положить в соломенной хижине шестерых белых мистеров, да и чем накормить? Мы, правда, уже накормились, и намекали собравшейся толпе, что мы можем ночевать не в пятизвёздочных условиях.
Один человек всё же предложил нам пойти спать к доктору, показывая жестами «спать», «шприц» и приговаривая: "доктор, доктор".
— Доктор сделает нам укол, и мы уснём, — так перевёл его предложения С.Лекай.
Пока мы думали о докторе, один из местных жителей, единственный англоговорящий, решился-таки зазвать нас на ночлег к себе.
Мы пошли по тёмной деревне, стараясь не напороться на сучья, палки и хижины. Жилище каждого человека было огорожено забором из палок и соломы, а между ними были довольно узкие проходы-улицы. Прибыли в хижину; её диаметр был чуть меньше трёх метров. Хозяин как-то организовал нам несколько кроватей: вероятно, одолжив их у соседей. Те, кому не досталось кровати, ночевали в палатках, и это было, пожалуй, мудрее: в деревенской сырости, в хижине, водились многочисленные, возможно малярийные, комары.
17 сентября, воскресенье. Вперёд, к неведомому Гуллабаду!
Один из нас, именем Кактус, беспокоился, что наш хозяин потребует деньги за ночлег, но его опасения оказались беспочвенны. Мы поблагодарили хозяина и выбрались на трассу — грязную дорогу среди полей и деревень. Чуть подъехали на «лорри» — вероятно, до той самой Дохи, на полпути между Гедарефом и границей, и застряли. Весь сегодняшний день мы проторчали в ожидании машин у притрассового дерева, в безымянном местечке на 13?30 с.ш., 35?44 в.д., в 629 метрах выше уровня далёкого моря.
Дерево это было местной остановкой транспорта. Под ним сидели люди, желающие уехать в сторону Гуллабада. Этих людей становилось всё больше и больше, потому что примерно ежечасно со стороны Гедарефа подъезжали всё новые грузовики, высаживали часть людей под дерево, а остальных везли в Доху, которая была в стороне от трассы. Со временем под деревом скопилось более сорока человек, ожидающих попутку и желающих уехать нераздельной сорокпяткой. Мы тоже сидели среди них.
В полдень тень от дерева съёжилась, и люди перестали помещаться в тени его. Кстати, я забыл сообщить, что на трассе, у дерева, был пост ГАИ! В хижине придорожной сидел суданец, объявивший себя полицейским, он проверил наши документы и записал наши имена в большую тетрадь. Увидев, что среди нас два Григория, он решил, что они братья, и так их и записал, вероятно: "братья GRIGORI — 2 шт".
Все машины поворачивали в Доху. Наверное, там было очень хорошо, раз все туда ехали! И только тогда, когда солнце приопустилось и тень от дерева вновь стала покрывать всё увеличивающуюся толпу ожидающих, приехал наш грузовик. В его и без того непустой кузов набилось свыше пятидесяти человек! Старики в халатах, кормящие женщины с детьми, солдаты с автоматами, все мечтали ехать в сторону Гуллабада.
Водитель сперва не особо хотел брать в дополнение ещё шестерых белых бесплатных мистеров и велел нам ждать. Пересчитав выручку, полученную со всех иных пассажиров, водитель возрадовался её обилием и разрешил нам ехать даром. Мы залезли и поехали.
Опять, как и вчера, вечерело, дорогу развезло, водитель начал ездить по полям и лесам окольными путями, стараясь найти дорогу в деревню, ветки ударяли нам в лицо, Сенов сильно ушибся о выступающую часть грузовика, меня в указательный палец укусил ночной летучий жук. Мой палец нагрелся и раздулся, как сарделька, и не хотел сгибаться, и целую неделю я проходил потом с таким надутым пальцем (самого ядовитого виновника в темноте я не успел увидеть). Пассажиры, разбредаясь из «лорри», искали дорогу во тьме, «лорри» двигался в неизвестном направлении; в результате трёх солдат и одного человека мы так и забыли в ночном лесу — они пошли искать дорогу для грузовика, а когда он сам нашёл её, они не успели зацепиться за уезжающий кузов. Наконец мы прибыли в очередную деревню хижин, похожую на вчерашнюю, и опять мы готовили на углях в местной харчевне свою чечевицу и каркаде, и опять жители стеклись смотреть на нас, но в меньшем количестве, чем вчера. В деревне была, кстати, маленькая христианская церковь в виде хижины с деревянным крестиком сверху, и мы уже думали спать в ней, если других вариантов не обнаружится.
Местные жители, узнав, что мы хотим бесплатно попасть в Гуллабад, сосватали нас на ночной грузовик, вёзший непонятные мешки и кровать в деревню Кунейни. Это было ещё 20 километров, но ехать пришлось часа полтора: ночь, грязь… Прибыли мы в Кунейни в половину двенадцатого ночи. На ночлег забурились в прихожую какого-то домика и уснули, даже не разглядывая, где мы оказались. До границы оставалось километров двадцать.
18 сентября, понедельник. Альом сейяра Гуллабад фи? Трактор-деньгопрос. Пересечение границы. Наконец в Эфиопии!
Когда мы начали просыпаться и собирать свои шмотки, мы обнаружили, что спали в приёмной врача. Этот сарай, действительно, являлся местной поликлиникой, и наивные рукописные плакаты на стенах подтверждали это. На одном плакате было нарисовано устройство беременной женщины; на другом было нарисовано два человека, один какал в очко туалета, а другой мимо, и тот, который мимо, был перечёркнут: неправильно, мол. Грил же поставил свою палатку в соседней хижине; наутро жители Кунейни были немало удивлены, увидав, что внутри большой соломенной хижины за ночь выросла другая, зелёная и загадочная.
Я вышел из приёмной врача, в которой мы спали, и задал собравшимся вокруг зрителям один вопрос:
— Альом сейяра Гуллабад фи? — Сегодня машина Гуллабад есть?
Это наше пробуждение, моё вылезание и вопрос так поразил всех жителей Кунейни, что они принялись повторять его на все голоса, и целое утро мы слышали, как из разных концов деревни доносилось на все голоса:
— Альом сейяра Гуллабад фи?.. — Альоум суяра Гуллабад фи? — Альём сийяра Гуллабад фи?.. — Альом сейяра Гуллабад фи? — Альюм сюйяра Гуллабад фи?
Я их так поразил, что они никак не могли ответить на мой вопрос. Все ходили и спрашивали друг друга, как звуки испорченной пластинки: Альём сейяра Гуллабад фи? Наконец, один житель деревни всё же ответил мне:
— Сейяра мафи. Трактор фи! — Машины нет. Трактор есть!
И впрямь, на деревенской толкучке стояли трактора, запряжённые в тележки. На одну из них всем миром грузили огромнейший синий мягкий мешок. Наверное, в нём была одежда. Мешок имел длину метра четыре, ширину метра два и почти метр толщины. Чтобы навалить его на тележку, потребовались усилия человек пятнадцати. Трактора шли, возможно, в Гуллабад, но сущность их была деньгопросна, и тем более они куда-то исчезли вскоре, поуползали в неизвестном направлении, но не в Гуллабад; возможно, ушли за дополнительными пассажирами или грузом. Мы пошли пешком на выезд из деревни.
Начинался базарный день. Местные жители раскладывали на продажу маленькие, в сантиметр диаметром, помидорчики, а также кишки кур (интересно, зачем? для какого-нибудь колдовства?), хлеб, древесный уголь, лимончики и сигареты "Bringi".
— Как говорит наука, человек может довольно долго ничего не есть, — произнёс Кактус. Из соображений экономии он решил потратить в Судане ноль долларов и строго придерживался своего принципа. Все дни нас подкармливали, но сегодня почему-то не спешили — вероятно, сказывалось влияние соседней голодной Эфиопии… — Человек может довольно долго не есть, а…
— …А есть он может ещё дольше, — продолжил Сергей Лекай и купил у базарных тётушек хлеба на последние остававшиеся у него суданские деньги. Мы пересекли овраг, ознаменовавший собой конец деревни.
Дорога, идущая на Гуллабад, была грязна — ишаку по колено.
На околице деревни к нам прицепились полицейские, и, намекая на погранзону, спрашивали нас: "Листа! листа!" Это они имели ввиду пермит, официальное разрешение на поездку. Дело в том, что уже много лет в Судане действуют законы, запрещающее свободное передвижение иностранцев. В каждой деревне нам, по закону, нужно было платно зарегистрироваться в полицейском участке, если таковой имелся, и получить, опять же платное, разрешение доехать до следующей большой деревни, а там опять в течение 24 часов зарегистрироваться, и т. д… Однако, в Судане так мало иностранцев, что многие полицейские и забыли, что такое белый человек и что ему нужен этот пермит, «листа». Здесь же об этом помнили; но мы сделали вид, что не понимаем, и нас никто не арестовал: инструкция о том, что делать с иностранцами, не желающими регистрироваться, в эту полицейскую хижину пока не поступила.