Фройляйн Ульрика сидит на лужайке и читает восхитительный роман, где на каждой странице речь идет о любви. Иногда она роняет книгу и в мечтах уносится к господину Радемахеру, дипломированному инженеру, который снимает комнату в квартире ее тетки. Зовут его Рудольф. Ах, Рудольф!
Луиза играет в мяч с подружками. Но играет как-то рассеянно. Часто оглядывается, словно кого-то ищет и не может найти. Труда спрашивает:
— Ну, когда же ты, наконец, откусишь новенькой нос? А?
— Не будь дурой! — отрезает Луиза.
Христина смотрит на нее с удивлением.
— Ну и ну! Я-то думала, ты на нее злишься!
— Не могу же я всем, на кого злюсь, носы откусывать, — холодно поясняет Луиза. И добавляет: — К тому же, я вовсе на нее не злюсь.
— Но вчера-то ты злилась! — настаивает Штеффи.
— Да еще как! — поддает жару Моника. — За ужином ты так саданула ее по ноге, что она чуть не взвыла!
— Вот именно! — с явным удовольствием подтверждает Труда.
Луиза так и вскидывается.
— Если вы сейчас же не заткнетесь, — кричит она в сердцах, — сами по ноге схлопочете! — Поворачивается и убегает.
— Сама не знает, чего хочет, — замечает Моника, пожимая плечами.
Лотта с венком на голове сидит посреди лужайки и плетет второй венок. Вдруг на нее падает тень. Она поднимает глаза. Перед ней, смущенно переминаясь с ноги на ногу, стоит Луиза. Лотта отваживается слегка улыбнуться. Самую чуточку, так что и не разглядишь. Разве что через лупу. Луиза с облегчением улыбается в ответ.
Лотта протягивает ей только что сплетенный венок и робко спрашивает:
— Хочешь?
Луиза опускается на колени и страстным шепотом произносит:
— Только если ты сама мне его наденешь!
Лотта надевает венок на Луизины локоны, и одобрительно кивает:
— Красота!
И вот две почти одинаковые девочки сидят на лугу одни-одинешеньки, молчат и лишь осторожно улыбаются.
Наконец, тяжело вздохнув, Луиза спрашивает:
— Ты еще сердишься на меня?
Лотта отрицательно качает головой.
Луиза, не поднимая глаз, выпаливает:
— Это было так неожиданно! Автобус! И потом ты! Просто жуть!
Лотта соглашается:
— Правда, жуть!
Луиза наклоняется к ней:
— Но вообще-то это страшно весело, верно?
Лотта изумленно глядит в ее сверкающие жаром глаза:
— Весело? — потом тихо спрашивает: — А у тебя есть братья или сестры?
— Нет!
— У меня тоже нет! — признается Лотта.
Обе девочки стоят в умывалке перед большим зеркалом. Лотта, с великим усердием орудуя расческой и щеткой, приглаживает Луизины локоны.
Луиза то и дело взвизгивает:
— Ой! Ай!
— Да не вертись ты! — притворно сердится Лотта. — Когда мама заплетает тебе косы, ты наверно не кричишь!
— Да нет у меня мамы! — ворчит Луиза. — Вот потому-то я, ой, такой шумный ребенок, как говорит мой папа! Ой!
— А он никогда тебя не порет? — живо интересуется Лотта, заплетая косы.
— Да ты что! Он слишком меня любит!
— Это еще ничего не значит! — очень мудро замечает Лотта.
— И к тому же у него голова не тем занята.
— Для этого достаточно, чтобы руки были свободны.
Обе смеются. Наконец косы заплетены, и девочки горящими глазами смотрят в зеркало. Лица их сияют как рождественские елки. В зеркало глядятся две совершенно одинаковые девочки. И из зеркала на них тоже глядят две совершенно одинаковые девочки!
— Как две сестры! — восторженно шепчет Лотта.
Звучит гонг! Пора обедать!
— Вот будет потеха! — кричит Луиза. — Пошли скорей!
Девочки выбегают из умывалки. При этом, заметьте, они держатся за руки.
Другие дети уже давно сидят в столовой. Пустуют только места Луизы и Лотты. Вот открывается дверь, входит Лотта. И, ни минуты не мешкая, садится на место Луизы.
— Эй ты! — окликает ее Моника. — Это Луизино место! Побереги лучше ногу!
Девочка в ответ только пожимает плечами и принимается за еду. Дверь снова открывается и в столовую — да, да! — опять входит Лотта, собственной персоной. Она с неподвижным лицом приближается к единственному свободному месту и садится. У девочек за столом отвисает челюсть. И вот уже вся столовая смотрит на них. Потом все вскакивают и обступают обеих Лотт.
Обстановка разряжается, лишь когда обе девочки прыскают со смеху. Не проходит и минуты, как столовая оглашается многоголосым детским хохотом.
Фрау Мутезиус морщится.
— Это что тут за галдеж? — Она поднимается и, подобно грозной королеве, направляется к центру этого буйного веселья. Но при виде двух девочек с косами гнев ее тает, как снег на солнце. И она весело осведомляется:
— Итак, кто же из вас Луиза Пальфи, а кто Лотта Кернер?
— А мы не скажем! — заявляет одна Лотта, подмигивая, и вновь раздается громкий хохот.
— Ради всего святого! — в комическом отчаянии восклицает фрау Мутезиус… — Так что же нам теперь делать?
— А может, кто-нибудь все-таки угадает! — с удовольствием предлагает вторая Лотта.
Штеффи поднимает руку, как школьница, которой хочется непременно первой прочитать стихотворение.
— Я что-то знаю! — кричит она. — Труда учится с Луизой в одном классе, вот пусть Труда и угадает!
Труда, чуть помешкав, выходит на первый план, внимательно окидывает взглядом сперва одну Лотту, потом другую, и растерянно качает головой. Но вдруг лицо ее озаряется лукавой улыбкой. Она, что есть силы, дергает за косу стоящую с ней рядом Лотту и тут же получает в ответ оплеуху!
Держась за щеку, Труда в восторге кричит:
— Это Луиза!
Тут уж общее веселье достигает высшей точки.
Луиза и Лотта получили разрешение сходить в деревню. Следовало во что бы то ни стало сфотографировать этих двух Лотт. И послать фотографии домой. То-то там удивятся!
Фотограф, некий господин Эйпельдауэр, оправившись от удивления, взялся, наконец, за работу и сделал шесть разных снимков. Фотокарточки будут готовы через десять дней.
Когда девочки ушли, фотограф сказал жене:
— Знаешь что, а пошлю-ка я несколько глянцевых снимков в какой-нибудь иллюстрированный журнал. Они любят иногда такие штуки!
Выйдя от фотографа, Луиза прямо на улице распустила, наконец, свои «дурацкие» косы, так как полагала, что эта благонравная прическа вредит ее здоровью. И получив опять возможность встряхнуть своими локонами, она становится прежней, озорной Луизой. И приглашает Лотту зайти в деревенское кафе, выпить по стакану лимонада.
Лотта отнекивается. Луиза же энергично заявляет:
— Следуй за мной! Позавчера папа опять прислал денег на карманные расходы. Так что пошли!
Они направляются к дому лесничего, жена которого держит кафе, садятся за столик в саду, пьют лимонад и болтают. Сколько надо рассказать друг дружке, сколько задать вопросов, сколько выслушать ответов, когда две девочки заключают дружеский союз!
Между столиками, квохча, бродят куры. Старая охотничья собака, обнюхав обеих посетительниц, вполне примиряется с их присутствием.
— А твой отец давно умер? — спрашивает Луиза.
— Не знаю, — отвечает Лотта. — Мама никогда о нем не говорит… а я… я не люблю спрашивать.
Луиза понимающе кивает.
— Я тоже не помню свою маму. Раньше у папы на рояле стояла ее большая фотография. Но один раз он увидал, что я ее рассматриваю, и на другой день фотография исчезла. Наверно, он запер ее в свой письменный стол.
Куры квохчут. Охотничья собака дремлет. Маленькая девочка, у которой нет отца, и вторая, у которой нет матери, вместе пьют лимонад.
— Тебе тоже девять лет? — спрашивает Луиза.
— Да, — кивает Лотта, — четырнадцатого октября будет десять.
Луиза застывает на месте.
— У тебя день рождения четырнадцатого октября?
— Четырнадцатого октября.
Луиза наклоняется к ней и шепчет:
— У меня тоже!
Лотта цепенеет.
За домом кричит петух. Собака, раскрыв пасть, хватает пчелу, жужжавшую возле самого ее носа. Из открытого кухонного окна слышно, как поет жена лесничего.
Обе девочки, точно загипнотизированные, смотрят в глаза друг другу. Лотта, с трудом сглотнув, хриплым от волнения голосом спрашивает:
— А где… где ты родилась?
— В Линце, на Дунае.
Лотта облизывает пересохшие губы.
— Я
Время проходит. И ничего лучшего оно сделать не может.
Получили девочки свои фотографии у господина Эйпельдауэра? Давным-давно! А фройляйн Ульрика спросила у них, отослали ли они эти снимки домой, на что Луиза с Лоттой сказали «да»? Давным-давно!
И уже давным-давно эти снимки, разорванные в клочки, покоятся на дне бутылочно-зеленого озера Бюльзее в деревне Зеебюль. Дети обманули фройляйн Ульрику! Они хотят сохранить свою тайну только для себя! Хотят вдвоем владеть ею, и, быть может, вдвоем же ее и раскрыть. Так что тот, кто слишком близко подступится к их тайне, будет беспардонно обманут. Ничего не попишешь. Лотта не раз уже ощущала укоры совести. А это что-нибудь да значит!
С некоторых пор Лотту и Луизу водой не разольешь. Труда, Штеффи, Моника, Христина и многие другие девочки иной раз даже злятся на Луизу, ревнуют ее к Лотте. Да что толку? Все без толку! И куда они опять вдвоем запропастились?
Они сидят в гардеробной. Лотта достала из шкафа два одинаковых фартука, дала один сестре, и, покуда та его надевает, она говорит:
— Фартуки мама покупала у Оберполлингера.
— Ага, — подхватывает Луиза, — это универсальный магазин на Нойхаузерштрассе, возле этих, как называются эти ворота?
— Карловы.
— Верно, у Карловых ворот!
Они уже довольно хорошо осведомлены о жизнь и привычках друг друга, об одноклассницах, соседях, учительницах и квартирах. Для Луизы все, связанное с матерью, чрезвычайно важно! И Лотта тоже горит желанием узнать все, ну буквально все, об отце! Все, что знает сестра! Изо дня в день они ни чем другом больше не говорят. И по вечерам еще часами шепчутся, и даже лежа в постелях. Открывают друг другу новые материки. Все, что до сих пор было миром их детства, как теперь выяснилось, было лишь половиной этого мира!
И если в какие-то минуты они не были заняты тем, что пытались составить эти две половинки, дабы увидеть целое, их занимала другая тема, томила другая тайна: почему родители живут врозь?
— Сперва они, конечно, поженились, — в сотый! раз поясняет Луиза. — Потом у них появились две миленьких девочки. А поскольку маму зовут Луизелотта, они одного ребенка окрестили Луизой, а другого Лоттой. Это же очень красиво! Тогда они, наверное, еще любили друг друга, да?
— Ясно! — отзывается Лотта. — А потом наверняка поссорились. И разошлись. И поделили нас, как раньше поделили мамино имя.
— Вообще-то, не худо было бы и нас спросить.
— Мы же тогда еще и говорить не умели!
Обе девочки беспомощно улыбаются. Потом, взявшись под руки, выходят в сад.
Принесли почту. Повсюду, на траве, на ограде, на садовых скамейках сидят девочки и читают письма.
Лотта держит в руках фотографию мужчины лет тридцати пяти и с нежностью смотрит на своего отца. Так вот он какой! ;И каково на душе у человека, имеющего настоящего живого отца!
Луиза читает его письмо вслух:
— «Моя дорогая единственная дочка!» — Вот обманщик! — восклицает она, отрываясь от письма. — Как будто не знает, что у него двойняшки! — Она читает дальше: — «Ты, видно, совсем забыла, каков из себя глава твоей семьи, раз непременно требуешь, да еще к концу каникул, его фотографию? Сначала я хотел послать тебе свою детскую карточку. Ту, где я голеньким лежу на шкуре белого медведя! Но ты пишешь, что фотография должна быть самоновейшей! Я, разумеется, сломя голову помчался к фотографу и очень обстоятельно объяснил ему, зачем мне так срочно понадобился снимок. Иначе, сказал ему я, моя Луизерль не узнает меня, когда я приду на вокзал встречать ее! К счастью, он меня понял! Так что ты вовремя получишь фотографию. Надеюсь, воспитательниц в пансионе ты все же не тиранишь так, как своего папу, который тысячу раз тебя целует, шлет приветы и очень по тебе скучает!»
— Здорово! — говорит Лотта. — И как весело! А на снимке у него такой серьезный вид!
— Наверно, он просто постеснялся смеяться у фотографа, — предполагает Луиза. — С другими него всегда строгое лицо, но когда мы одни, он бывает такой смешной…
Лотта крепко сжимает фотографию в руках.