И все. Как отрезал. Ни разу больше не появился в зале.
…Вечером, когда Юлий перед зеркалом завязывал галстук, Женя спросила:
— Уходишь? — И губы у нее сжались в тонкую полоску.
— Понимаешь… Рагзай звонил…
— Рагзай! — удивилась жена. — Что стряслось?
Юлий пожал плечами.
Конечно, получилось нехорошо. Женя, правда, ничего не сказала. Но, наверно, обиделась.
К «Поплавку» он подошел ровно в восемь. Юлий вообще был очень точным. Никогда и никуда не опаздывал.
«Поплавок» — плавучий ресторан. Он стоит на Неве, и дощатые сходни с него перекинуты на гранитные плиты набережной. Многие парни с Васильевского острова давно «обжили» этот ресторан. Днем тут можно дешево поесть. А вечером в «Поплавке» никогда нет очередей. Вообще-то назывался ресторан как-то иначе: не то «Нева», не то «Дельфин», не то «Балтика». Но на заводе все звали его «Поплавок».
Андрей уже был в зале. Он сидел за крайним столиком, на корме.
Отсюда открывался вид на всю реку. И на огромные — выше соседних домов — краны завода, и на корабли, белые с причудливыми пятнами сурика на бортах, и на плывущие вдали сиреневые, желтые и розовые тающие дымки.
А поблизости, возле самого ресторана, покачивалась на волнах целая стая арбузных корок. Казалось, на воде растянута огромная сеть, а корки — поплавки на ней.
Здороваясь, Юлий внимательно оглядел Андрея. Нет, тот почти не изменился. Глаза все такие же голубые, а волосы черные. Это редкое сочетание всегда поражало незнакомых. И загорелый дочерна. Андрей и в школьные годы любил калиться на пляже и уже к началу лета превращался в меднокожего.
— Ну, чемпион, что будем есть? И чем запивать? Вернее, что будем пить? И чем заедать?
— Ты же знаешь, Андрей…
— Ах, да, да! Режим делает чемпиона! Но обмыть победу- то можно?
— Ладно. Одну рюмку.
Подошла официантка. Андрей заказал коньяк, долго, со вкусом выбирал закуски. Это он всегда умел и любил. А также — с ходу выдавать оригинальные забавные тосты. Прирожденный тамада.
Когда официантка отошла, Андрей тихонько присвистнул, глядя ей вслед. Волосы у официантки были немыслимо-огненного цвета.
— Да, точно, — сказал Андрей. — Не волосы красят женщину, а женщины красят волосы. — Он усмехнулся. — Ей бы в Древнем Риме жить. Я где-то читал, что там очень ценились рыжие женщины.
Он наполнил рюмки.
— Ну, — сказал Андрей, — первый тост будет сугубо серьезный…
— А второго вообще не будет, — вклинил Юлий.
— Тем более. Итак — дави подметкой верхнюю ступеньку пьедестала! Стой там многие годы, неколебимо, как скала. Виват!
— А слезать иногда можно? — улыбнулся Юлий.
Они выпили.
Андрей хотел налить еще.
— Нет, — Юлий решительно прикрыл свою рюмку ладонью.
— Ну, тогда так, — Андрей налил себе коньяку. — А ты, как пай-девочка, дуй пиво.
— Пай-девочки пиво не дуют, — сказал Юлий, но послушно наполнил стакан «Жигулевским».
Они снова выпили, поговорили о том, о сем. Как-никак, четыре года не виделись. Андрей, оказывается, работает теперь в КБ. И все еще не женат.
«Зачем все-таки он позвал меня? — думал Юлий. — Ведь не просто так, поболтать? А зачем?».
Но Андрей словно бы вовсе забыл о какой-то цели, о каких- то делах.
— Расскажи про матч, — попросил он.
Юлий рассказал. Кратко. Впрочем, подробней и не требовалось. Андрей все схватывал с полуслова.
— Знаешь, — медленно, как бы раздумывая, произнес Андрей, — ты только не обижайся. Если бы мне когда-нибудь сказали, что ты будешь чемпионом СССР и выступать за границей… Я бы даже не смеялся. Просто подумал бы — чепуха. И все.
Юлий пожал плечами.
Он смотрел в широкое окно. За стеклом текла река, огромная, хлопотливая. Маленький чумазый буксир, тяжело сопя и отдуваясь, тащил длинный караван барж, груженных песком. На полном ходу проскочил белый пароходик на подводных крыльях, изящный и легкий, как балерина.
Спускались сумерки, и на пароходе уже искрились огни. И на всей реке — то тут, то там — вспыхивали белые, желтые, красные и зеленые точечки.
Стая арбузных корок уже отплыла от ресторана и медленно подползала к мосту. Казалось, огромная невидимая сеть, которую держали эти корки-поплавки, вот сейчас запутается между быками.
— А ты помнишь?… — сказал Андрей. — Помнишь, Игнат однажды ляпнул, что через два года я буду чемпионом страны?! Я, а не ты! — Он коротко хохотнул.
Да, это Юлий помнил. Очень хорошо помнил. Игнат (так все звали тренера Игната Васильевича), когда Андрей однажды пропустил тренировку, страшно распалился, при всех наорал на него, и тогда-то вот и заявил…
Всех это поразило: ребята знали — Игнат слов на ветер не бросает.
— Конечно, — сказал Юлий. — Ты был самый талантливый из нас. Аполлон плюс Геркулес.
— Ну уж…
— Да, да, — Юлий чувствовал, что Андрею приятны эти воспоминания. И кроме того, тут не было ни грамма лукавства. Святая правда. — Помнишь, тогда Игнат крикнул, что ты олух и сам не понимаешь, что ты рожден для борьбы, как птица для полета. Так и сказал — помнишь? — «как птица для полета».
Андрей не ответил. Отвернулся к реке и, казалось, внимательно изучает разноцветные бусинки огней.
— А знаешь, Андрей, коль разговор уж так повернулся… Скажи, чего ты вдруг бросил? Как отрубил. Был борец — нет борца…
Андрей оглядел Юлия. Прищурил глаз, будто прицеливался, — давняя его привычка. Долго молчал. Потом спросил:
— Ну, а ты?… Как думаешь? Почему?
— Не знаю… Никто из ребят не знает. Разное болтали. Но точно — никто…
— Да, — Андрей задумчиво чертил зигзаги вилкой по скатерти. — Ты помнишь? Я тогда тренировался, чтоб стать чемпионом Ленинграда…
Да, это Юлий помнил.
— Ну, и результат тоже помнишь? — Андрей усмехнулся. — Чемпионом я не стал.
Да, и это Юлий помнил.
В те дни Игнат то терпеливо-спокойно, то сердито доказывал, что Рагзай халтурит, не всегда соблюдает режим, не выкладывается до конца.
— И понимаешь? Может, я слишком честолюбив? — в раздумье продолжал Андрей. — Не знаю. Но в общем, застряли во мне эти слова Игната. Ну, что я, мол… чемпионом буду. И показалось мне — это уже где-то рядом. Ну, еще немного нажать… Еще… И все. А тут вдруг — стена… Понимаешь? Стена. Тупик. Ну, и честно скажу, — я скис…
«Слишком рано! — хотел крикнуть Юлий. — Слишком быстро ты скис».
Он хотел это сказать, но не сказал. Жалко наносить удар по давнему товарищу. Да и зачем? В спорт Рагзаю уже все равно не вернуться. Чего же теперь махать кулаками?…
— Но я все-таки продолжал тренировки, — сказал Рагзай. — Еще целый месяц…
Он замолчал. Снова чертил черенком вилки узоры на скатерти.
— А потом?
— А потом бросил. К черту! Понимаешь — ни с места. Как проклятье! Как насмешка…
Он швырнул вилку.
«Еще целый месяц! — усмехнулся Юлий. — Ишь! Будто еще пять лет».
И сразу в голове замелькало… Вот он, Юлий, тоже готовится к состязаниям. Когда это? Года три назад. Да, Андрея уже нет…
Потом они с Игнатом подсчитали — так, шутки ради. На тренировках он, Юла, пробежал кроссов примерно шесть тысяч километров. А Рагзай? Уверен — и половины не набегал.
А режим? Этот чертов режим, когда считаешь каждый стакан выпитой воды. Когда порция жареной свинины — недопустимая роскошь. Когда даже в день рождения — бокал шампанского, и все.
Но он опять ничего не сказал Рагзаю. Чего уж бить лежачего?
— Послушай, — сказал Андрей. И опять прищурил глаз, будто прицелился. — Ты, наверно, гадаешь? Чего это я вдруг позвонил тебе, позвал?
Юлий неопределенно пожал плечами.
— Нет, не думай, ничего не случилось. И никаких у меня к тебе срочных дел. Просто увидел вот тебя по телевизору… И, честно скажу, — позавидовал. Да, может, некрасиво, но позавидовал. И захотелось поговорить… Пофилософствовать. Выяснить один вопросик. Простой такой вопросик. О том, справедливо ли устроена жизнь?…
Юлий усмехнулся.
— Нет, вот давай напрямоту, — Андрей глядел на него в упор. — Кто из нас способнее? Кто был… «как птица для полета»? Ну? Я или ты?
— Ты, — сказал Юлий. — Безусловно, ты.
— Так почему же?… — Андрей стукнул кулаком по столу. Рыжеволосая официантка оглянулась. — Так почему же чемпион- ты? А? Как глупо устроена жизнь…
Вообще-то Юлий не любил такие вот «философские» беседы в ресторане. Но тут не сдержался.
— Глупо? Нет, мудро. Очень мудро! — резко ответил он. — Да, ты был талантливее. Но ты предал… Именно… Предал свой талант. Ты смалодушничал… Дезертировал…
Он остановился. Он знал: это жестоко. Но… так, наверно, и нужно. Хоть раз в жизни Рагзаю необходимо услышать о себе все. Все, без утайки.
Юлию хотелось добавить еще одну фразу, любимое изречение Григория Денисовича: «Всякая победа начинается с победы над собой».
Но взглянул на Андрея и замолчал.
Андрей побледнел. Кровь разом схлынула с его лица. Загорелое, оно вдруг сделалось пепельно-серым.
Он молчал, глядел на реку, где все ярче и ярче искрились, переливались зеленые, и белые, и красные, и синие огоньки, целое ожерелье. Хмурился и молчал.
ТЯЖЕЛЫЕ ПЕРЧАТКИ. Рассказы
ОХ, УЖ ЭТИ СТАРИЧКИ!
Владимиру Голубничему - олимпийскому чемпиону.
ладимира Марченко все называли «старичком».
Друзья произносили это слово ласково, с сочувствием, мол, все когда-нибудь такими будем; недруги — холодно и при этом обычно пожимали плечами. О чем, мол, еще толковать? «Старичок» — и этим все сказано.
Даже в газетах, и то его называли так, и лишь иногда, для разнообразия и в торжественных случаях величали «ветераном».
А было Володе Марченко тридцать четыре года.
Но он уже привык, и сам тоже считал себя «старичком».
Таковы жестокие законы большого спорта. Ему подавай юных. И только юных.
И вот сейчас, лежа на раскладушке под трибуной олимпийского стадиона в Мехико, Владимир Марченко снова мысленно говорил себе: «Ну, «старичок», поднатужься».
Да, сегодня надо было обязательно «выложиться». До предела. И даже немного больше. К тому было много важных причин.
Ну, во-первых, это была его последняя Олимпиада. Нечего глаза закрывать. Он уже участвовал в двух Олимпиадах, в Риме и Токио. Это — третья. Пора и честь знать. Уступи место молодым.
Да и на эту Олимпиаду он прорвался с трудом и обидой. Да, главное, — с великой обидой. Даже сейчас, когда он уже находился в Мехико и вот-вот должен принять старт, даже сейчас при воспоминании о той обиде у него перехватывало горло.
Отборочные состязания по спортивной ходьбе проводились на юге, в Цахкадзоре. Все знали: в Мексику поедут трое, показавшие лучшие результаты. Все правильно. Все справедливо.
На старт «двадцатки» [5]вышло семеро. Шесть молодых и он. О, как не хотели допускать его к отборочным Михаил Васильевич, старший тренер, два раза уговаривал. Зачем, мол, тебе, «старичку», срамиться?! Что можешь ты противопоставить молодым, жадно рвущимся к победе и славе?
Но Марченко был упрям. И знал, что он может противопоставить. Выдержку. Опыт. Зрелость.
Но он не стал говорить об этом Михаилу Васильевичу. Марченко понимал: его, трехкратного чемпиона страны, серебряного призера в Риме и бронзового — в Токио, обязаны допустить к отборочным. И ему, «старичку», хоть и со скрипом, но все же разрешили принять участие.
Результат оказался неожиданным для тренеров: «ветеран» пришел первым.
Марченко радовался: теперь билет в Мехико обеспечен. Но, оказалось, рано он торжествовал. Тренеры ведь тоже люди. И у них тоже есть самолюбие. Как же так?… Получалось — Марченко подрывал их авторитет. Несмотря на все их печальные прогнозы, взял да и занял первое место.
Тогда собрался тренерский совет. Заседал он почти два часа. И было решено: Марченко в Мехико все-таки не посылать.
Тренеры считали: Марченко победил случайно. Просто молодые не очень старались, экономили силы для будущих решающих боев, а Марченко жал на всю железку, ему ведь терять было нечего.
«Пошлем молодых, талантливых, перспективных, — решил тренерский совет. — А Марченко все равно уже на излете».
Вот так… Хоть плачь, хоть смейся.
Впрочем, Марченко не плакал и не смеялся. Он рассердился.
«Ну, нет!» — сказал себе Марченко.
И помчался в Москву. Пошел к самому высокому начальству. Разговор длился всего пять минут. Несправедливое решение, конечно, отменили. Но обида… Обиду не отменишь.
…Марченко повернулся на скрипящей раскладушке. Постарался отвлечься от этих грустных воспоминаний. Сейчас, накануне старта, они ни к чему. Совсем ни к чему.
«А раздевалка хорошая», — подумал он, лишь бы думать о чем-нибудь другом.
Раздевалка и впрямь была отличная. Главное — кондиционированный воздух. Здесь, в знойном Мехико, он, скажем прямо, был кстати.
Марченко скосил глаза: тут, же рядом, на соседней раскладушке лежал Степан Хмелюк, двукратный чемпион страны.
Хмелюк лежал на боку, лицом к Марченко. Глаза у Хмелюка были закрыты. Но Марченко знал — Хмелюк, конечно, не спит.
Перед стартом не очень-то разоспишься. Для этого нужны не нервы — канаты. Впрочем, говорят, есть такой многоборец, Сысоев, — умудряется крепко-накрепко спать в перерыве между номерами. Тренеру даже приходится следить, чтобы Сысоев не проспал свой выход. Ну, да как-то не верится. Байка, наверно.
Лицо у Хмелюка было спокойным. Длинные русые волосы, растрепавшись, сбились на щеку.
«Модный парень», — подумал Марченко, глядя на эти длинные, как у девицы, шелковистые волосы.
Сам он был лыс. И, к сожалению, лысина все росла. Похоже, скоро наползет уже на лоб.
«Модный. И красивый», — мысленно добавил Марченко.
Почему-то вспомнилось, как на олимпийской тренировочной базе, в Цахкадзоре, какая-то молодая, удивительной красоты армянка с ходу влюбилась в Хмелюка. Да как! В Цахкадзоре была строжайшая дисциплина. Посторонних на базу не пускали. Ни за какие коврижки. Так эта армяночка приезжала каждый день откуда-то издалека, и у «шлагбаума», который намертво отрезал тренировочный комплекс от всего мира, — у этого «шлагбаума» она каждый вечер подолгу ждала Хмелюка.
Спортсмены — ребята острые, задиристые — сперва посмеивались, острили, ежевечерне видя ее у сторожевой будки, но потом поняли — тут дело серьезное — и умолкли, пораженные ее настойчивостью, силой этой внезапной любви.
…Лежа на раскладушке, Марченко молча глядел на Хмелюка.
Нет, Марченко не боялся его и не считал себя слабее. Но одно было неоспоримо: Степану — двадцать три. Да, как раз недавно, в мае, стукнуло двадцать три.
«А тебе, черту лысому, — тридцать четыре».
Цифры убедительные, тут не поспоришь.
В разных статьях и очерках о спортсменах часто пишут: «На поле они — противники, а в жизни — друзья». Но нет, положа руку на сердце, — Марченко и Хмелюк друзьями не были. И вообще, честно говоря, журналисты, пожалуй, перестарались, создав эту кочующую из книги в книгу расхожую легенду о друзьях-соперниках. На деле все куда сложней. Попробуй-ка по-настоящему дружить с человеком, который всеми силами, всем сердцем своим, всем нутром и днем и ночью только и стремится свалить тебя, победить, занять твое место на пьедестале почета.
По правде говоря, многое не нравилось Марченко в Хмелюке. И особенно — его смех. Смеялся Хмелюк как-то мелко, отрывисто. Будто икал.
…Старт дали на стадионе. На огромном олимпийском красавце стадионе, гордости Мехико. Группа ходоков сразу взяла хороший темп и тесной кучкой заторопилась к выходу со стадиона.
Впереди — двадцать километров труднейшего пути. Финиш — тоже на стадионе. Сюда они вернутся часа через полтора, но вернутся уже не тесной группкой. О, нет! В пути они растянутся длинной цепочкой. И будет эта цепочка не сплошной, а с разрывами, зияющими как огромные дыры. Да и все ли вернутся сюда?! Двадцать километров по такой жарище! И в таком темпе…