В прежние времена Гриша наверняка бы испуганно поджался, но на этот раз выдержал и взгляд, и кулак. Даже нашел в себе силы улыбнуться, хоть и потекло по спине мерзкое, ледяное. Что-то вроде Лабрадорского течения. Поскольку все в классе знали прекрасно: у Лешего с репрессиями никогда не затягивалось. Если обещал — исполнит в точности.
Утерев лоб, Гриша отвернулся. Уставился взглядом в сложенные замком руки. Пальцы мелко подрагивали, кисти неприятно ломило. А еще отчаянно хотелось почесать подбородок. Разодрать ногтями аж до крови! Наверное, это стало подобием рефлекса. Забияки чешут кулаки, трусы — подбородок и макушку. Конечно, можно было еще пуститься в бегство. Со звонком выскочить из класса и задать стрекоча с низкого старта. Но, увы, бегал Гриша неважнецки, а значит, не стоило и рисковать. Потому что когда догонят, получится только хуже. И по всему выходило, что радость омрачит скорая головомойка. С ухо-, носо- и зуботычинами, с фофанами и прочими телесными радостями бытия-бития…
Гриша не угадал.
С низкого старта он бежать не пустился, но все-таки и мешкать не стал. Успел дойти до лестницы, а там… Там его поджидали внизу такие родные и такие своевременные отец со Степой. О чем-то переговариваясь, они энергично замахали ему руками, чтобы скорее спускался. «Снегоуборка!» — с восторгом припомнил Гриша и подумал, что впервые мысль о предстоящей работе доставила ему искреннюю радость. Елы-палы, да здравствуют снегоуборки!
По лестнице он спускался с солидной неспешностью, хотя и слышал набегающий из коридора топот. Конечно, это мчались Леший с Москитом, но месть запоздала. Сегодня, Гриша знал точно, никто из школьной шараги его пальцем не тронет.
— Смотри, сколько лопат нам выдали, — отец кивнул на стоящий у черного хода инструмент. — Целый арсенал! Правда, почти все сломанные. Значит, будем чинить.
— Ты же это… Ругаться хотел, — напомнил ему Гриша. — С завучем.
— Поговорили уже, не волнуйся. Пришли к обоюдному консенсусу.
— Но у тебя же спина.
— А я не напрягаясь… Ты давай не тяни резину — одевайся. Рабочую территорию нам уже указали. За полчасика, глядишь, уложимся.
Но за полчасика, конечно, не уложились. Потому что сначала в школьной подсобке отец взялся за починку лопат, а Степан с Гришей ему помогали. Когда же вышли во двор, то увидели на отдалении знакомые фигуры. Леший с пацанами курил у забора и неведомо чего ждал. Впрочем, они частенько тут толпились. Болтали, плевались, скабрезничали — короче, валяли обычного дурака.
Как бы то ни было, но отвлекаться на посторонних не стали. Отец деловито наметил фронт работ, по-кавалерийски рубя ладонью, обозначил индивидуальные участки.
— Тут, значит, территория Григория, тут Степана, а здесь мне. Вы начинайте, а я с лопатами закончу и выйду следом…
Насколько помнил Гриша, копать снег ему приходилось только в далеком детстве. Кажется, в садике ковырял что-то такое крошечной лопаткой. Здесь же лопата была настоящая дворницкая — с широченной фанерной лопастью. Лихо вонзив ее в сугроб, Гриша тут же и застрял. На отдалении с удовольствием заржали одноклассники.
— Смотри и слушай! — негромко сказал Степа. — Видишь, снег слежался — уже практически наст. Но это даже удобнее.
— Удобнее?
— Ага, лопатой нарезаешь на ровные квадраты и швыряешь их куда хочешь.
— Ух ты! — Гриша пронаблюдал, как лихо Степа кромсает ближайший сугроб. Все равно как огромный торт.
— Где-нибудь на Севере из таких плит и дом-времянку можно было бы соорудить. Иглу называется.
— Там вроде в чумах живут, — припомнил Гриша.
— Чум, яранга — это все из оленьих шкур — вроде туристской палатки, сборно-разборное. А иглу из снега делается — чаще на сезон… — Степа скинул с себя дубленку с шарфом, повесил на гимнастические брусья. Он уже заметно раскраснелся. Этому богатырю работалось явно в охотку.
— Может, мы тоже какое-нибудь иглу соорудим?
— А жить в нем кто будет? Бомжи?
— Ну и что! Хоть такое решение жилищной проблемы, — Гриша наконец-то вырезал ровный пласт снега, подцепил его на лопату. — Тяжелый, блин!
— А ты поменьше режь.
— Ага… — лопата у Гриши накренилась, белоснежная кирпичная махина, съехав, хлопнулась на землю. Разумеется, курильщики у забора снова загыгыкали.
— Не спеши. И внимания не обращай, — Степа дышал все так же ровно, хотя лопата в его руках ходила ходуном. Точно трактор он метал снежные плиты одну за другой — еще и умудрялся так бросать, что у забора они стали укладываться подобием стены. Совсем как каменная крепостная кладка.
Следуя совету друга, Гриша принялся резать куски поменьше, и дело сразу пошло на лад. Пальцы в перчатках, поначалу онемевшие, быстро согрелись, а вскоре и ему захотелось скинуть куртку. Пока он раздевался, Степа закончил со своим участком и перешел на территорию отца.
— Этак мы весь двор почистим, — сообщил он. — Дело-то, сам видишь, несложное.
— Да уж… — Гриша донес первый пласт снега, удачно справился со вторым. Процесс, судя по всему, налаживался. Когда у забора стала подниматься вторая стена — уже из Гришкиных снежных плит, — он совсем развеселился.
— Слушай, а ведь можно действительно что-нибудь построить — хоть крепость, хоть горку, хоть даже снежный городок.
— Твой отец, между прочим, об этом же толковал. Чтобы детки, значит, не руками-ногами в залах крутили, а что-нибудь строили. Плохо разве — горку нормальную залить? Или пару крепостей, чтобы малышня в снежки воевала.
— А давай сами что-нибудь сообразим? — предложил Гриша.
— Снежную бабу?
— Зачем… Сделаем какую-нибудь башню посреди двора. С кремальерами, с амбразурами. И сторожа из снега можно вылепить. Только не из кругляков, а нормальную фигуру.
— И лопату ему вместо алебарды! — Степа на секунду задумался, оценивающе оглядел двор. Гриша не сомневался, что затею его отвергнут, но Степа неожиданно кивнул.
— А что, попробуем. Тем более и снег у забора уже не помещается. Наворотим безобразных гор — какая с них радость?
— Конечно, никакой! — Гриша просиял.
Сказано — сделано. То есть он-то с этой идеей мог бы век провозиться, но Степа горы сворачивал в самом прямом смысле. Наметив по окружности контур, они принялись возводить фундамент, укладывая плиты попрочнее, а на них новый ряд со смещением — совсем как кирпичи. Работать стало интереснее, и совсем скоро башня выросла до пояса. Гриша по-прежнему не устал, но все-таки ощущал необходимость в коротких паузах. Степа же продолжал вгрызаться в снежные завалы, точно могучий бульдозер. С самыми большими глыбами он справлялся играючи. В один из таких моментов лопата не выдержала и треснула в его руках.
— Ничего, сейчас заменим… — Гриша тут же подхватил ее, бегом понес к отцу в подсобку. Но там столкнулся с неожиданной картиной. На пару с Савельичем, прокуренным насквозь школьным завхозом, отец возился с циркулярной пилой, пытаясь наладить сломанный агрегат. Завхоз смолил цигаркой, часто покашливал и суетливо сновал вокруг, отец же, придвинув поближе старенькую настольную лампу, вдумчиво изучал обмотку разобранного движка. Гриша сообразил, что им сейчас не до него, а потому, поставив в сторонку треснувшую лопату, стал выбирать из груды инструмента изделия покрепче. Лопат набрал с запасом — и не ошибся. Когда вышел из подсобки, его поджидало удивительное открытие. Гришина лопата оказалась занятой, но работал с ней вовсе не Степа, а Дон. А еще возле башни топтался Костяй, который спорил со Степой, доказывая, что в башне непременно нужно соорудить подобие арки. И даже Москит — вредный, нудный Москит! — тоже ошивался поблизости. Да не просто ошивался, а вручную перетаскивал нарезанные снежные куски, громоздя их поверх снежной кладки.
— Где ты там телепаешься? — заорал он, едва завидев Гришку. — Мы тут простаиваем, а он лопаты куркулит.
— Я же не знал… — Гриша выдал Косте, Степе и Москиту по лопате.
— Похоже, помощников у нас прибавляется, — Степа развел руками. — Есть там еще инструмент?
— У Савельича-то? Найдется…
— Тащи все на фиг! — снова заблажил Москит. — Тихман за рукавицами побежал, Димон с Макарычем портфики забросят и тоже подгребут. Они же вон — рядышком живут.
— А еще девки могут нарисоваться, — сообщил Дон. — У них сейчас кройка-шитье, а потом выползут.
— Зачем нам девки! — заорал Москит. — Мы чё без них не построим?
— Ясен пень, построим. Только лишние руки не помешают.
— Да какие у них руки! Чё они могут?
— Ну, подмести там, украсить…
— Ага, шторы на бойницы повесить.
Гриша и дальше слушал бы этот сладостный треп, но Степа одними губами беззвучно подсказал:
— Лопаты, Гринь…
И Гриша понял. Лед тронулся, из искры что-то там возгорелось. По крайней мере, первый дымок пошел… Значит, следовало ковать железо, пока горячо.
Конечно, такой реакции от одноклассников они не ждали, но если честно, где-то глубоко внутри себя Гриша не особенно удивился. Таким уж магнетизмом обладал Степа. Дон-то его точно первым раскусил. Сканернул с дистанции и нюхом учуял ровню. Он же сам — качок из качков, главный в классе спортсменюга, на турнике раз двадцать легко подтягивался, выход силой, склепку — что угодно мастерил. А тут вдруг неизвестный Степа с хлоп-притопом. И не надо даже мышцы щупать, чтобы понять — с этим мальчонкой лучше не тягаться. И Саймон это усек, и они сообразили. Так ведь и не дернулся никто. Даже похмыкивали исключительно издали…
В общем, снова сгоняв в подсобку, Гриша припер целую охапку лопат. Хватило как раз всем — и Тихману с Костяем, и Димону с Макарычем, и Корычу с Арсением. А потом из школы вышли девчонки. Помогать, правда, вызвались не все. Ульяна с Катей и Люсей тут же устремились за метлами, а вот Алка, Даша, Маринка решили воздержаться. То есть было бы совершенно естественно, если, похихикав и пофыркав, первые примадонны класса степенно разошлись бы по домам, но этого не произошло. К огромному удивлению Гриши, все три раскрасавицы остались мерзнуть во дворе. Маленький Вавилон с одноименной башней чем-то успел приворожить и их.
Так или иначе, но народу стало много. Настолько много, что ребята начали мешать друг дружке. Пришлось командовать и управлять, что и взял на себя Степа. Впрочем, ему и горло рвать не пришлось. Ребята его слышали и слушались. Более того, девочки, как заметил Гришка, бросали в его сторону заинтересованные взгляды. И стало ясно, что чужак не просто влился в пеструю палитру класса, а стал лидером. Это было приятно и удивительно. То есть настолько удивительно, что Гриша не сразу сообразил, что и сам во всей этой толчее не потерялся. Работал наравне со всеми и впервые в жизни чувствовал, что его видят, что ему уступают дорогу, что готовы помогать и даже спрашивать совета. И это было блаженное чувство! Нечто похожее, вероятно, ощущают принцы, только-только взошедшие на трон. Хотя, сказать по правде, тамошний шажок — от принцевской шпажонки до королевского скипетра казался сущей безделицей в сравнении с пропастью, преодоленной Гришей. Он не сумел бы в точности определить, кем и чем он стал, но сегодня его видели, с ним считались, и это было больше, чем просто победа! Росла не какая-то безымянная башня, — строилась ЕГО башня, им, Гришкой, придуманная и предложенная. И Степа, великий-могучий, как какой-нибудь русский язык, сообразил это лучше других. Потому и продолжал советоваться с Гришей, отсылал к нему ребят, даже не пытаясь оспаривать ни авторства, ни направляющей роли.
Кроме того, Ульяна со своей метелкой все время оказывалась в двух-трех шагах от Гриши, и это, как ему думалось, было неспроста. Могла ведь в другое место отойти — к ухарю Дону или к тому же Степану, а она рядышком старалась. Это и Москит приметил, хотя на все его подмигивания Гришка стойко не обращал внимания.
— Нормально, керя! — гнусил Москит. — Свой верный «кэдди» никому не помешает. Пусть даже с косичками…
Хорошо, хоть мало кто понимал его намеки. Да и не до того им было. Не в гольф играли — строили. Не сарай и не детскую горку — башню!
Арку возводить все же не стали. Вслух и при девчонках не говорили, но без того было ясно — оставь такой проход, и непременно найдутся уроды, что наплюют и нагадят. То есть об этом Грише не хотелось думать вовсе. Конечно, он знал: долго башня не простоит, когда-нибудь да сломают, но ведь не в этом дело! А в том, как все вместе они взялись ее строить. Не было такого никогда, и вдруг случилось. Пусть один-единственный день башня простоит и удержится — и это уже будет здорово. И разговоров хватит на год с лишним. Потому что из окон ее вся школа увидит. А увидев, призадумается. Это ведь такое дело… Все равно как удавшаяся картина или хороший фильм. Посмотрел и согрелся. И запомнишь надолго, даже если больше никогда не увидишь…
Почувствовав что-то, Гриша обернулся. Недалеко от них возле раскрытых дверей подсобки стоял отец. Что-то там яростно рычало — наверное, работала оживленная циркулярка, и завхоз-куряка тоже топтался рядом, радостно балагуря, размахивая руками. Но, кажется, отец его не слушал. Потому что тоже смотрел на работающих. Смотрел как-то по-новому — не улыбаясь, но и не сердито. Наверное, и спина у него в эти минуты не болела. То есть совсем-совсем.
Ощутив необыкновенный прилив сил, Гриша подцепил на лопату плиту размером в доброго поросенка. Даже Москит удивленно присвистнул. Но Гриша донес плиту легко, не уронив и не споткнувшись, положив куда надо. Возвращаясь за следующей плитой, подумал, что быть сильным удивительно просто. Надо лишь, чтобы кто-то из близких в эту силу немножечко поверил. Сегодня Гриша ощущал себя настоящим геркулесом.
* * *
Сказать, что у него началась новая жизнь, было, пожалуй, слишком смело. Однако трещина между старым и новым действительно пролегла. То есть, по мнению Гриши, только теперь у него забрезжило что-то похожее на нормальную жизнь. Свет не свет, но какой-то там отблеск в конце тоннеля. И твердая, совсем даже не болотистая почва под ногами. Точно жил и бродил до этого дня незрячим, а тут — раз! — и начал различать цвета, угадывать движение, формы. Да что там! — он и думать по-настоящему начал только сейчас. Думать предметно и значимо — с простенькой, но логикой. Раньше-то мысли скакали, как попало, чаще даже вслед сказанному другими. Дома поддакивал отцу, в школе юлил перед одногодками, во дворе стелился перед кодлой Саймона. А зачем и на кой, даже не задумывался. Должно быть, чтобы лишний раз не подставиться, не показаться смешным. А на деле как раз и превращался в клоуна. Только не в того, что срывает овации на арене, а в дурачка, напоминающего огородное пугало. Такое же смешное и нестрашное, в которое окружающие тычут пальцем, и даже пичуги его всерьез не воспринимают.
Если говорить честно, Гриша никогда не был высокого мнения о своих способностях. А тут взялся за уроки и понял: получается! Пример показал Степа. И не тот скучнецкий, о котором талдычат в садиках и школах, а совершенно другого свойства. У Степы был настоящий спортивный азарт. Он брал все штурмом и натиском — какой-то простоватой, но при этом отточенной, словно литовка, логикой. Другие подобной логики стеснялись, а он — нет. И хорошее называл хорошим, плохое — плохим. Если трудно было делать долго, он делал быстро. А если наваливались зевота и скука, он скрипел мозгами и придумывал стимул. Даже когда Гриша, вволю постонав и навздыхавшись, интересовался, не хватит ли на сегодня, Степа легко соглашался, но соглашался так, что опять загонял шар в лузу:
— Лады, делаем паузу. Сначала боремся, потом гимнастика, урок рисования и солдатики…
И начиналось то, чего Гришкиному отцу лучше было не видеть. Для затравки Степа мерился силой с Гришей на пальцах и кистях, потом мучил армрестлингом и приседанием на одной ноге. Затем ставил на руки и обучал ходить, придерживая за пятки. Гимнастику сменял бокс, Степа показывал Грише правый и левый боковой с апперкотом. При этом смело подставлял собственные ладони. Когда от бокса у Гриши начинали болеть кулаки и кружилась голова, принимались за отжимание. Сначала пыхтел Гришка, а Степа терпеливо считал. Затем, усадив худосочного друга себе на плечи, он отжимался всякий раз вдвое больше. Силища у него и впрямь была не ребячья. При этом ни штангой, ни борьбой Степа никогда не занимался. Просто много работал — копал землю, рубил дрова, перекатывал бревна на пилораме. И все это с малых лет. По этой причине Степа и на аппетит никогда не жаловался, а разных там «вкусно-невкусно» попросту не понимал. Жизнь, сложная и заковыристая, бросала ему каждый день перчатку, и Степа играючи подхватывал ее на лету.