Пока Степан набрасывал на листе стоящий на подоконнике кактус, Гриша успел махом навалять несколько рисунков. Помогал не только прищур, помогало настроение. Хотелось, наверное, блеснуть перед гостем. Не победами над лесным зверьем, так хоть такой малостью. Благо нашлась у Гриши своя фишечка — в кои-то веки! Отчего же не постараться!
На первом листе он нарисовал кота Базилио, на втором — огромную океанскую волну, накрывающую островок с пальмами, на третьем — жуткого Карибского монстра с бородой из змей. Фломастер скользил по бумаге легко и быстро, методика прищуривания не подводила и здесь. Покончив с тираннозавром из «Парка Юрского периода», Гриша подумал, что не хватает чего-то реалистичного. Хотя бы из того, что находится в комнате. Самым реалистичным (не считая кактуса, конечно) показался ему Степа, — за него Гриша и взялся. На этот раз работал карандашами, прищур перемежал с оригиналом. И странно — реальности снова не получилось. Вместо расслабленной руки вышел напряженный кулак, а выражение задумчивости вытеснила гримаса ярости. Гриша прямо ахнул.
Воин!..
Вот кого рисовало воображение Гриши, и ничего другого он представить себе не мог. Сами собой на заднем плане прочертились трибуны Колизея с фигурками зрителей, а на арене в доспехах застыл Степа. Коротенький меч в правой руке, пальцы левой сжаты в кулак. А против него… Гриша протер глаз и снова прищурился. Рисовать Саймона решительно не хотелось, тигра же вообразить никак не получалось. Не рысь же рисовать! Гриша склонял голову и так и этак, но нужный образ не всплывал. В конце концов он решил оставить все как есть.
— Ну ты даешь! — Степа, оказывается, стоял уже рядом. — Как это у тебя получается?
— Ммм… — Гриша смутился. — Я же говорю, прищуриваюсь, а потом воображаю.
— Ничего себе — навоображал!
— Так это вроде и не я. Вон, сколько фильмов про гладиаторов наснимали. Десятка два, наверное.
— Может, и наснимали, только не про меня. — Степа взял Гришино художество в руки.
— А у тебя что вышло?
— Да так, ерунда…
Гриша поглядел на кактус, нарисованный Степой. Горшок самый обычный — с очень даже знакомой трещинкой, а вот растение… Тут, пожалуй, Степа ошибался. Или скромничал…
С неожиданной ясностью Гриша вдруг понял, что при всех своих прищурах ему такой кактус ни за что не нарисовать. Да он просто не сумел бы себе такого представить! Потому что Степа не кактус рисовал, а сказочное существо. Иголки шаровидного растения сливались в сияющую ауру, отдельные пробивающиеся шипы только усиливали ощущение света. Внутри ауры, как в прозрачном мху, скрывался этакий грибок-боровичок, вроде и похожий и в то же время совсем не похожий на своего земного собрата. Маленькое инопланетное создание. Без губ, без глаз, вообще без лица, но все равно со своим особым выражением. Даже казалось — глядит с бумаги и улыбается.
— Круто! — выдохнул он. — Я и не знал, что так можно.
— Шутишь? — Степа не удержался от улыбки. — Это все Альберт Игнатьевич. Его школа.
— Как это?
— Да очень просто. Скучно же рисовать горшки, стаканы там разные, — вот он и посоветовал одушевлять предметы.
— Одушевлять?
— Ага. Как если бы они были живые. Одуванчик, скажем, это маленький гномик, ложечка — младенец в люльке, облако на небе — чудище какое-нибудь, и так далее.
— А ты вместо кактуса что вообразил? Лампочку?
— Светлячка. Мне про Кавказ такое рассказывали. Будто летают там крохотные жучки и вспыхивают огоньками. Ночью да издалека можно за свечку принять, — Степа задумался. — Свечка горящая — она ведь тоже будто живая. Вздыхает, сопит, потрескивает. И ерзает огоньком туда-сюда, все равно как человек на верблюде. И так ему не сидится, и этак.
Гриша только головой в изумлении покачал. А в следующую секунду испугано ойкнул.
— Чего ты?
— Родители!
Он был прав. Из прихожей долетел металлический скрежет, — в замке проворачивался ключ. Уже по звуку Гриша обычно понимал, кто именно пришел. На этот раз металлический проворот был предельно стремительным. Подобным образом дверь открывал только отец.
* * *
С такой амплитудой Гриша не дрожал уже давно. И зубы клацали, и колени тряслись. Хорошо хоть веки не дергались. Сказывалось сегодняшнее напряжение. Стресс, как любили выражаться взрослые. Денек-то выдался нехилый. Сначала клуб с его непонятками, затем кодла Саймона, теперь вот отец. Синяков с тумаками Гриша уже не боялся, — одной взбучкой больше, только и всего. Но Саймон с Лешим казнили просто — сбивали наземь, месили ногами и отпускали восвояси, здесь же, дома, было совсем другое. И не за себя он даже боялся — за Степу…
Из коридора донесся раздраженный голос отца, Гриша втянул голову в плечи. Дураку было ясно, что приближается буря. Они же к этой буре оказались совершенно не готовы. Более того, среди разбросанных рисунков да еще возле сдвинутого с места шкафа нахальнейшим образом сидел незваный гость. То есть Гриша его, понятно, звал и приглашал, но родители-то понятия о нем не имели. Кроме того, по поводу гостей Грише давно было говорено: никаких одноклассников и дворовых дружков! Никаких кошек и собак! Сказанное отцом следовало воспринимать как приказ, как не обсуждаемую аксиому. Гриша и не пытался что-либо обсуждать. Потому и дрожал теперь, как дворовый пес на морозе. Потому что без всякого прищура видел, как после всего случившегося, после драки и клуба, после всех замечательных разговоров — отец берет Степана за шиворот и вышвыривает за порог. Можно сказать, первого его друга. Первого и, конечно, последнего…
— Это что за бардак?
Отец вошел в комнату. Выражение его лица не сулило ничего доброго.
— Я друг Гриши, — Степан спокойно поднялся и так же спокойно шагнул к отцу. — Зашел вот познакомиться. Заодно обрадовать.
— Обрадовать? — чуть помешкав, отец пожал протянутую руку. На эту же руку оторопело взглянул мгновением позже. — Крепко, однако…
— Извините, — Степа улыбнулся. — Мы ведь из клуба пришли. Студия живописи «Домино». Так вот, наш руководитель смотрел Гришину работу и пришел в полный восторг.
— С чего бы это? — отец метнул в сторону сына настороженный взор. Он все еще ждал неведомого подвоха.
— Ну, если в двух словах, то Гришка ваш талант. Ему рисовать и рисовать. — Степа тряхнул головой. — Другие годами учатся, и ничего не выходит, а он пришел и с ходу всех переплюнул.
— Вот как… — отец явно не знал, что сказать. Зато вперед шагнула мама, она тоже все слышала.
— Так это же замечательно! — она строго посмотрела на сына. — Надеюсь, ты угостил своего гостя? Простите, как вас зовут?
— Степан. И можно на ты. Чаем меня Григорий уже угостил.
— Чаем! — фыркнул отец. — Скоро ужинать пора, а они — чаю. Давай-ка, мать, приготовь что-нибудь посерьезнее.
Мама отправилась на кухню. Отец двинулся было за ней, но у порога споткнулся. Конечно, заметил передвинутый шкаф.
— А это что?
— Это… — Гриша шагнул вперед и тут же отступил назад. — Ты же говорил, что мешает. Вот Степан и помог передвинуть.
Отец огладил полированный бок шкафа, посмотрел на ребят, однако ничего не сказал. Молча прошествовал в ванную.
— Уфф… — выдохнул Гришка. И утер взмокший лоб.
— Что? Думал, ругаться будем? — Степа усмешливо подмигнул. — Не умирай раньше времени, кекс. Сейчас наведем мосты с твоим папашей.
— Думаешь, получится? — шепнул Гришка.
— Вот увидишь. Психованные — они тоже люди. Сам из таких — знаю…
Все дальнейшее для Григория протекало, словно калейдоскоп японских загадочных картинок. Титры к ним тоже писались не иначе как иероглифами, и это окончательно выбивало из колеи. Потому что ВЧЕТВЕРОМ они сидели на маленькой кухоньке — сидели и ужинали. Да не просто ужинали — еще и беседовали! То есть Степан вроде и говорил немного, но слушали его внимательнейшим образом! Даже кивали в ответ, поддакивали, то и дело предлагали добавки. Как-то незаметно Степа успел и рецепт борща у мамы выспросить, и насчет двухтомника «Порт-Артура» с отцом договориться. Более того, на ближайшее будущее ему было уже обещано полное собрание сочинений Василя Быкова — любимого отцовского автора. То есть Степан и не выпрашивал ничего, но так получалось, что родители сами начинали предлагать. И это тоже казалось удивительным. То есть понятно, если бы они приседали в книксене перед красавицей Алкой или забредшим на огонек депутатом Госдумы, но чем обаял их рукастый широкоплечий Степа, было совершенно не ясно. А еще забавнее было то, что они и на Гришку успели Степе пожаловаться. Точно надеялись, что парень возьмется за перевоспитание сына.
— Не ест ничего, худющий, — говорила мама.
— Уроки ни черта не учит, — ворчал отец. — Время вон какое собачье, только на деньги и молятся, а наш балбес ни о чем не думает — ни о профессии, ни о том, как будет жить дальше.
— Что делает-то? — поинтересовался Степа.
— В том-то и дело, что ничего! Либо телевизор смотрит, либо в солдатики режется. Представляешь, Степ, здоровенный парень — и в солдатики! Другие книги читают, спортом занимаются, программы компьютерные изобретают, а этот…
— А кто компьютер поломал? — робко решился напомнить Гриша.
— Правильно! Потому что довел нас своими играми. Никакой меры не знаешь.
— Часов по пять, наверное, играл?
— Если бы! Круглыми сутками глаза портил! В два часа ночи за уши приходилось оттаскивать. А если б не оттаскивали, — до утра торчал бы у экрана.
— Это, конечно, дурдом, — кивал Степа и, причмокивая, глотал очередную ложку борща. При этом так крутил головой, так жмурился, что мама на глазах расцветала.
— Добавочки?
— Ага, — Степа протягивал тарелку. — Как вы такую вкусноту готовите!..
В общем, Гриша только моргал, наблюдая, как Степа вьет из его родителей аккуратную пару веревочек. И ведь не юлил, не стелился. Сидел за столом, как равный, только и всего. А возможно, в этом и крылся нехитрый секрет. Степа не был для них мальчиком и в этого самого мальчика не играл. А уж когда сам Гриша, не удержавшись, поведал про охотничьи подвиги Степы, про рысь и волков, отец вовсе подобрел. Но главное, что все время, пока Гриша волновался и говорил, родители смотрели на сына и слушали. Это был до жути непривычно. Да что там! — такое у него было впервые. От смущения он путался в простейших фразах, то и дело сбивался с мысли. Спасибо Степе — не смеялся, не перебивал и поправлял, где было действительно нужно.
— Уважаю, — прогудел отец и впервые за вечер улыбнулся. — На таких богатырях земля держится. Шкаф-то нелегкий, я знаю. Как ты его сумел?
— Мы смазку использовали. Тряпки мокрые.
— Ух ты! — восхитился отец. — В самом деле, просто. Да-а… А мы, понимаешь, теряем деревню за деревней, ум российский не ценим.
— Степа тоже скучает по деревне, — вставил Гриша.
— Правильно! А был бы городским — не скучал бы. Настроили уродцев-городов и гордимся. А чем тут гордиться? Тем, что они, как опухоли, разрастаются? Или, может, домами панельными? Пробками уличными?
— А как у нас в больших городах болеют! — подлила масла в огонь мама. — Эпидемия за эпидемией. А если еще выброс какой на заводах…
— Это да! С выбросами у нас не заржавеет… — отец громыхнул кружкой. И, само собой, полились воспоминания — о том, как раньше было светло и славно, как стало теперь тяжело и мерзко. Сколько рыбы водилось в чистой речной воде и сколько сегодня этих рек умерло и высохло. Степа не кивал и не поддакивал, просто сидел и слушал. Как-то у него это тоже легко получалось. Сам Гриша слушать просто так не умел — либо глуповато улыбался, либо начинал подергивать головой в такт словам. То есть как бы принимал в разговоре посильное участие, хотя чаще всего именно такой отклик рассказчиков раздражал. Вот и отец по-своему реагировал на кивки сына, с городов и природы перекинувшись на молодое поколение, которое «только и знает, что за компьютером штаны протирать да пиво сосать. Ни уроков не делают, ни о будущем не думают…».
— А давайте я буду к вам приходить, — неожиданно предложил Степан. — Станем с Григорием о будущем думать, уроки вместе учить.
— Да он их по семь часов может делать!
— По семь, конечно, многовато, — хмыкнул Степа. — Да и мне нельзя — работаю. Так что придется управляться быстрее.
— Вот это дело! — отец шлепнул Григория по спине. — Смотри и учись, как другие живут. Не прохлаждаются, не скучают, а по-настоящему вгрызаются в жизнь.
— Скучать мы точно не будем, — Степан снова подмигнул Грише. — Может, и я у него кое-чему научусь. Особенно после такого борща…
И снова возобновились странные разговоры. Про жизнь, про работу, про спорт, которым «оболтусу Гришке» давно бы не мешало заняться.
«Оболтус Гришка» смотрел в окно на сгущающиеся сумерки и катал в ладонях хлебный мякиш. В другой раз от отца давно бы прилетела затрещина. За непочтение к хлебу, за рассеянность. Однако сегодня можно было все. Ну или, скажем, почти все. И пальцы бездумно лепили, создавая обычную нелепицу. Нечто похожее на то, что когда-то получилось из куска глины. Уродец с плоским лицом истукана, с огромным носярой и развесистыми ушами. Гриша глядел на него с жалостью. Уродец очень походил на всю его прежнюю жизнь. Вроде была, а вроде и не было. И воду пил, как все, и воздухом дышал нормальным, да только как-то безрезультатно. Если бы не клуб художников, не сегодняшняя встреча со Степой, может, никогда и не узнал бы ничего о себе и о жизни…
Словно решившись на что-то, Гриша сунул хлебное пугало в рот, торопливо разжевал. Все! Хорэ! С прошлым следовало расставаться именно таким образом. Начиналась новая эра и новая эпоха.
Сказать по правде, Гриша смутно понимал, чем именно ему придется заниматься в означенной эпохе, но почему-то был уверен, что в новом летоисчислении все пойдет по-иному: по суперским правилам и суперским законам. А главное, найдется пятачок и для него — маленького человечка, объявившего войну своей малости. И чертова шапка-невидимка наконец-то испарится-исчезнет. Гришку увидят окружающие, и сам он сумеет, наконец, разглядеть себя. Может, даже поймет в итоге, кто же он есть в действительности.
* * *
В студию на этот раз Гриша спешил, как на праздник. Может, потому, что не один шел, а со Степой. По этой же самой причине он впервые ничего не боялся, даже почти не озирался по сторонам. По пути снова останавливались там и тут, смотрели на снег, пытались воображать невидимое. У Степы попытки с прищуром по-прежнему никак не получались, и Гриша искренне огорчался.
Зато Альберт Игнатьевич свой профессионализм продемонстрировал с блеском и в рисунках ребят разобрался играючи. При этом очень расхвалил Степкин кактус, настоятельно посоветовав поиграть с цветом.
— Можно гуашью попробовать, — рассуждал он вслух, но лишнего, пожалуй, наклубишь. Вот акварель, если осторожно, даст тот самый теневой эффект. Получишь маленькую сказку.
— А если акрил в два или три слоя? — предложил Степан. — Сначала, скажем, серебро, потом охра, а за ней зеленый. Потом, когда подсохнет, подцарапывать металлической щеткой на разную глубину. Такие махонькие царапинки, сквозь которые будут высвечиваться то один слой, то другой.
Альберт Игнатьевич уважительно покачал головой.
— Идея славная, но трудно выполнимая. Одно неверное движение, и все испортишь. Да и бумага — все-таки не холст…
А вот Гришке неожиданно вместо похвалы перепало на орехи.
— Фотографии… — руководитель студии, морщась, перебирал принесенные рисунки, небрежно откладывал в сторону. — И это… И это…
Карибского монстра, кота Базилио, распахнувшего пасть тираннозавра он даже не стал толком рассматривать. На морском пейзаже задержался чуть дольше.
— Волна хороша, но сама по себе она ничто. Идея нужна, а не блеклый островок…
Гришке стало совсем обидно. И не утешало даже осторожное Степино похлопывание по спине. Кто знал, что получится такой облом! Да и сам Гришка хорош — расслабился, успокоился! Решил, что уже в мэтры пробился. И главное — чем не понравились рисунки? Похоже ведь получилось! Вполне приличный островок, пальмы кокосовые, орехи с симпатичной бахромой. И котяра точь-в-точь из мультика. Разве что за поясом — маузер и кастет в виде амулета на шее. Но все равно за версту видно — тот еще котяра. Или взять тираннозавра, — разве не страшенный вышел зверюга? Гриша над чешуей особенно тщательно поработал, вон какая блестящая получилась! — и дыхание с огоньком изобразил, — красава, а не чудо-юдо! Степа полчаса охал да ахал, просил подарить для сестренок. Гриша самодовольно пообещал. А вот Альберт Игнатьевич только горестно вздохнул.