Близился рассвет. Это чувствовалось по тому, как все больше светлело на востоке небо, меркли звезды, яснее проступали очертания скал.
Мысленно представив себе то, что сейчас, возможно, происходит у подножия Тигровой горы, Вапг не мог не усмехнуться.
Вот отдохнувшие за ночь солдаты Менье, стреляя и крича, ринулись на приступ пещеры. Но почему из-за валунов никто не отвечает на их выстрелы? Враги ликуют. Как же они не догадались, что осажденные, все до единого, задохнулись в дыму. Сейчас они ворвутся в пещеру, где валяются ее мертвые защитники, и солдатам достанутся все корзины с рисом.
Интересно было бы посмотреть на их лица, искаженные бессильной яростью, когда они обнаружат, что пещера пуста. Пусть тогда попробуют найти горные тропы, ведущие к озеру Черного Дракона!
Пропустив вперед себя всех людей Ванга, Большой
Be гор пошел позади отряда. Рядом с ним оказались оба Хоана. Охотпик не был знаком со своими спутниками. Но, когда при свете луны разглядел их лица, он вздрогнул п побледнел. В широко раскрывшихся глазах его мелькнули страх и недоумение; от неожиданности он даже ненадолго остановился.
Это не укрылось от его спутников. Хоан-Рыбак, скользнув по нему быстрым, внимательным взглядом, спросил:
— Что с тобой, брат? Плохо стало?
— Очень устал, — опустив голову, глухо ответил охотник. — Мало спал и мало ел в последние дни.
— Скоро уже на месте будем, — произнес Хоан-Гончар, — вот и отдохнешь, брат.
Но не об отдыхе думал сейчас мыонг, не из-за усталости побледнело его лицо. Может быть, он ошибся, и человек, который сейчас участливо хлопает его по плечу, вовсе не тот, за кого принял его Большой Ветер с первого взгляда? Охотпик снова кинул осторожный взгляд в сторону этого человека и встретился с его насторожившимися глазами. Да, это он. Большой Ветер не мог забыть его быстрые, колючие глаза.
Свыше восьми лет назад Большой Ветер обманом был завербован для работы на каучуковую плантацию неподалеку от Сайгона. Старшим надсмотрщиком на ней служил там жестокий и злой человек, по кличке Голубая Рысь. Люди говорили, что на его груди вытатуирована голубая рысь, вцепившаяся когтями в затылок человека. Мыонгу ни разу не пришлось увидеть этой татуировки, но за годы пребывания на плантации ов убедился, что надсмотрщик достоин этой клички. Много, очень много загубленных жизней было на совести этого страшного человека! Достаточно было услышать ему от какого-либо рабочего плантации хотя бы слово робкого протеста против невыносимых условий жизни, как Голубая Рысь мог этого человека подвергнуть мучительным пыткам или даже пристрелить при всех. Впоследствии Голубая Рысь исчез с плантации. Говорили, что он служит тайным агентом во французской жандармерии... Если Большой Ветер ые ошибся и рядом с ним теперь шагает Голубая Рысь, то как и зачем он мог оказаться среди людей, борющихся против французских захватчиков? Нет, ни на один из этих вопросов охотник не мог сейчас ответить. Скоро будет привал, и тогда он расскажет обо всем Вангу.
Когда мыонг с обоими Хоанами спустились с горы, солнце поднялось уже высоко. Вдали в лощине блестело широко раскинувшееся озеро Черного Дракона. Это был последний привал.
У костра, вокруг которого расположились люди, уже вкусно пахло вареным рисом. Увидев подошедшего к костру Большого Ветра, оживленный Ванг тут же усадил его рядом с собой и стал расспрашивать о подробностях последнего пребывания в джунглях. Устроились рядом и оба Хоана. Кто-то пододвинул охотнику чашку с рисом. Поев немного, Большой Ветер оглянулся, ища глазами Олененка. Но в это мгновение лицо его вдруг исказилось, на лбу выступил обильный пот и глаза помутнели. Чашка с едой выскользнула из рук, и охотник опрокинулся навзничь...
Люди испуганно бросились к нему. Было видно, что Большой Ветер силится что-то сказать, однако вместо слов сквозь посиневшие губы прорывался лишь хрип, а на их уголках запузырилась зеленоватая пена. Судороги начали сводить все тело мыонга, быстро стали холодеть руки и ноги.
Опустившийся на колени Ванг приподнял голову охотника и, тревожно заглядывая в лицо, спрашивал:
— Брат мой, брат мой, что с тобой?..
И вдруг до всех явственно донеслись слова умирающего:
— Голубая Рысь, Голубая Рысь здесь...
— Где, какая рысь, брат? — еще ниже наклонился к нему Ванг.
Опустился на колени и Олененок. Губы его дрожали. Он растерянно и с надеждой заглядывал в лица окружающих, ожидая, что вот-вот кто-то из них спасет этого дорогого ему человека.
Помутневшие глаза охотника настойчиво искали кого-то, он силился поднять руку.
— Убейте!.. Голубую Рысь... Скорее убейте!
Это были его последние слова.
На лицах людей застыло выражение недоумения и печали. Только что совершенно здоровый человек сидел среди них, разговаривал, улыбался, и вдруг быстрая загадочная смерть порвала нить, связывавшую его с жизнью. Что виною этому?
— Большой Ветер чем-то отравился, — глухо произнес Ванг.
— Что ты, брат! — удивленно развел руками Фам. — Ведь он ел сейчас то же, что и все. Где его чашка?
Кто-то подал ему чашку с рисом, только что оброненную Большим Ветром. Фам хотел уже схватить из нее пальцами щепотку риса, но Ванг резко остановил его:
— Не смей!
Отобрав у Фама чашку, он внимательно в упор стал всматриваться в лица своих товарищей.
— Кто сидел рядом с Большим Ветром? — тихо спросил Ванг.
— Я сидел, — сказал Фам.
— Нет, ты подсел позже, когда Большой Ветер уже ел. А кто был возле него до тебя?
Наступило недолгое молчание.
— Постойте... — проговорил Фам. — Ведь рядом с Большим Ветром, кажется, сл рис и Хоан-Гончар. Так ведь?
Люди в упор взглянули на Хоана-Гончара. Он хотел что-то сказать, но Хоан-Рыбак вдруг резко повернул к нему хмурое лицо и схватил его за ворот куртки.
— Признавайся, негодяй! — пронзительно воскликнул он. — Ведь это ты отравил нашего товарища?
Побледневший Хоан-Гончар в страхе попятился от него:
— Что ты, брат! Как ты мог даже подумать такое?
— Как я мог подумать? Я давно уже приглядываюсь к тебе, предатель. Кто же еще это сделал, если не ты? Теперь-то мне ясно, почему ты предлагал оставить нашим врагам рис. Чего глядеть на него! Убить нужно собаку!
И Хоан-Рыбак выхватил из-за пояса пистолет.
Если бы Фам опоздал хоть на мгновение, Хоан-Рыбак выстрелил бы в Хоана-Гончара. Но Фам успел отвести его руку и отобрал пистолет:
— Не торопись!..
Хоан-Гончар наконец пришел в себя.
— Разве, — пожал он плечами, — из того, что я сидел пеподалеку от человека, следует, что я отравил его?
В это время позади раздался звонкий голос Гуна:
— Возле Большого Ветра ведь сидел и Хоан-Рыбак!
Люди расступились, взглянув па стоявшего мальчика.
— Что ты, Гун! — сказал Хоан-Рыбак. — Ведь я ел свой рис рядом с тобой!
— Верно, рядом, — подтвердил Гун. — Но до этого ты недолго посидел и рядом с Большим Ветром. Помню даже, как ты посолил свой и его рис.
— Посолил? — сразу насторожился Ванг. Он в упор взглянул на Хоапа-Рыбака и тихо спросил: — Чем ты солил рис?
Хоан-Рыбак недоуменно развел руками и обратился к столпившимся вокруг товарищам:
— Кто же не знает, что я люблю густо посоленную пищу! А солонка моя — вот она!
И Хоан-Рыбак вытащил из кармана свою деревянную шестигранную коробочку и протянул ее Вапгу.
— Хок, принесп-ка немного риса... — попросил Ванг.
Ванг чуть посолил рис из солонки и предложил Хоану-
Рыбаку отведать. Тот с готовностью съел и рассмеялся:
— Напрасно ты. Ванг, меня подозреваешь!
Но Ванг молчал, сосредоточенно разглядывая коробочку. Вдруг пальцы его, ощупывая деревянное кольцо, охватывающее коробочку посередине, сдвинули его, донышко отошло, и на руку Ванга высыпалось несколько крошечных желтоватых крупинок.
— Это тоже соль? — спросил он Хоана-Рыбака, наступая на него.
— Что ты, что ты! — пятился тот.
— Так, значит, это тоже твое? — Ванг протянул Хоану-Рыбаку портсигар, найденный на берегу.
Хоан-Рыбак не ответил, а резким ударом внезапно опрокинул стоявшего сбоку Гуна и бросился бежать к густым зарослям. Но выстрел Фама не позволил ему уйти далеко. Когда подбежавшие к предателю люди повернули его на спину, он был уже мертв. Ванг расстегнул куртку, чтобы осмотреть карманы предателя, и тогда все увидели на груди убитого голубую татуировку — рысь, впившуюся когтями в затылок упавшего человека.
...В глубоком молчании люди постояли у могилы Большого Ветра, а затем заторопились навстречу поднимающимся из-за деревьев струйкам дыма от очагов партизанской базы.
ОЗЕРО ЧЕРНОГО ДРАКОНА
Трудно было сказать, сколько времени Менье и Чинь Данг блуждали по джунглям — неделю, две, а может быть, несколько месяцев... Разве при этом вечнозеленом сумраке и колеблющемся тумане можно вести счет времени? К тому же ежечасная борьба за существование вытеснила из их жизни все интересы и даже воспоминания. Донг-Тоа, деревня мыонгов, разгром их отряда — все это казалось очень далеким, почти не существующим.
Особенно тяжело было Менье, которого обессилила тропическая лихорадка. По утрам, просыпаясь, Менье со страхом ждал приближения полуденных часов. Вместе с ними подползал приступ лихорадки с бредом.
После неудачного штурма пещеры на склоне Тигровой горы Менье и Чинь Данг бросили на произвол судьбы остатки своего отряда и, захватив мешок с провизией, скрылись в джунглях. Француз и баодаевец пошли на северо-запад в обход Тигровой горы: Чинь Данг уверял, что таким путем они обязательно выйдут к Обезьяньей реке, которая выведет их из джунглей. Но Менье и Чинь Данг вскоре наткнулись на непроходимые болота. Чтобы обойти их, они вынуждены были взять много западнее. Шли очень долго, а Обезьяньей реки всё не было. Тогда ими начало овладевать отчаяние. Стоит ли говорить, что пройденный в течение дня путь исчислялся не километрами, а метрами: ведь они шли не по дороге или тропе, а продирались сквозь чащу, имея ориентиром лишь изредка проглядывающее солнце. Оба обессилели от голода, так как добыча нелегко давалась в руки. К тому же у них остались считанные патроны. Теперь Чинь Данг и Менье не брезговали ничем, даже мясом ящерицы. А тут еще к Менье подкрался страшный враг — тропическая лихорадка. Из-за нее они вынуждены были теперь все чаще останавливаться. В полуденные часы француза начинал бить озноб, несмотря на то, что было жарко и душно.
Чинь Данг вначале довольно безучастно относился к этому. Когда у Менье пачинался приступ, он усаживался спиной к нему и покуривал свою трубку. Но приступы участились, и Чинь Данг становился все раздражительнее.
— Этак мы никогда не выберемся из проклятого леса! Ночью мы спим, а днем на месте трясемся...
Оставшись в джунглях вдвоем с французом, баодаевец обнаглел. Таких слов он не посмел бы раньше сказать майору. Менье далее пожалел, что бросил своих солдат. Будь все по-старому, он за такие слова пристрелил бы этого желтокожего. Но теперь все чаще приходилось ему пропускать мимо ушей колкости и ядовитые замечания Чинь Данга.
Началось все как будто с пустяков. На другой день после их бегства Чинь Данг, видя, что Менье закуривает сигарету, резко вскочил и произнес:
— Вот что, господин Менье, если вы собираетесь оставаться со мной, то с этой минуты предлагаю все наши запасы расходовать по обоюдному согласию. Вряд ли мы встретим в этом лесу харчевню... Поэтому дайте сюда сигареты и спички!
Француз вначале даже опешил от наглого тона бао-даевца, еще вчера боявшегося его взгляда.
— Господин капитан, вы забываетесь... — только было начал Менье, но Чинь Данг не дал ему договорить.
— Здесь нет ни майора, ни капитана. В джунглях действует не устав французской армии, а законы сильного... Старшим здесь будет тот, кто поведет к Обезьяньей реке, кто добудет пищу... Если не согласны, господин Менье, то прощайте!
И Чинь Данг поднялся, словно и в самом деле намеревался уйти. Что ж оставалось делать Менье? Вместо ответа он молчаливо протянул свой портсигар Чинь Дангу. Тот . закурил из него и положил в свой карман.
Последние дни стали особенно тяжелы, потому что оба лишились того согласия, которое раньше существовало между ними, — согласия, основанного не на дружбе двух человек, а на системе служебных отношений, при которых один приказывал, а другой повиновался.
Трещина, появившаяся в их отношениях, становилась с каждым днем все шире и глубже. Чинь Данг и не пытался теперь скрыть, что француз для него — обуза. Если совсем недавно баодаевец делился с ним лучшими кусками добычи, то теперь открыто брал их себе. «Сами ищите дичь, Менье, — говорил он, больше не называя его ни майором, ни господином. — Я тоже ослаб. На двоих мне не напастись...»
В эту ночь Менье трясло особенно сильно. Мучила жажда. Он попытался подняться, чтобы дотянуться до запасного бамбукового ствола, в котором находилась вода, но силы его оставили, и он снова упал навзничь.
Лежа в полудреме, Менье прислушивался к звукам просыпающегося леса.
«Куан, куан» — звала кого-то птичка, сидевшая на ветке над его головой. Ей откликнулись воркующие голоса лесных голубей.
Обессиленный лихорадкой, Менье погрузился в дремоту, по вскоре какой-то шорох заставил его открыть глаза.
Француз но сразу понял, что происходит. По ту сторону уже потухшего костра стоял Чинь Данг с заплечным мешком за сппной и карабином в руках. У него был вид человека, собравшегося в далекую дорогу.
В голове Мепье шевельнулась страшная догадка: он бросает его одного, больного...
— Чинь Данг, куда вы?
Менье попытался произнести эти слова спокойно, но голос его, неуверенный, слабый, задрожал.
Чинь Данг даже не обернулся. Он продолжал застегивать ремни заплечного мешка.
— Разве вы не знаете, куда я держу путь? — сухо бросил он.
— А как же я?
— Я не мешаю вам идти куда угодно, — насмешливо бросил баодаевец.
— Но я болен... Кто же бросает такого? Это неблагородно, нечестно...
Чинь Данг повернулся к Менье и неторопливо закурил:
— Мне помнится, вы не раз говорили, что такие слова, как благородство и честность, придуманы людьми слабыми и трусливыми для самозащиты... И был согласен с этим. Я решил теперь, что мне нечего возиться с больным спутником, так как иначе сам не выберусь из джунглей.
— Послушайте, Чинь Данг...
— Что, разве вы на моем месте не сделали бы того же?.. Вот поглядите на некоторые лианы, которые душат деревья, чтобы самим выбраться к солнцу... Так бывает у зверей, которые поедают друг друга, чтобы жить... Ну и я хочу еще пожить. Прощайте, Менье!
И Чинь Данг ушел неторопливой походкой, не оглянувшись даже, когда обезумевший от отчаяния француз, моля и проклиная его, пополз па четвереньках вслед за ним.
**
*
Круглые зеленоватые глаза пантеры первыми заметили хозяина джунглей. Ее гибкое, напружинившееся для прыжка тело сразу обмякло, и пантера попятилась в сторону от звериной тропы. Закон джунглей! Приходилось уступать добычу более сильному — господину тигру.
Но кабаны уже почувствовали опасность. Старый поджарый самец с длинной свирепой мордой, тревожно озиравшийся по сторонам, вдруг призывно хрюкнул, и все семейство с визгом бросилось наутек. Проводив кабанов горящими голодными глазами, пантера только облизнулась и, не удостоив хозяина джунглей даже взглядом, ушла в заросли. Тигр был уже очень стар, чтобы догнать кабанов. От былого грозного величия у него остался лишь устрашающий рык. Чтобы чем-то прикрыть свое поражение, ему осталось теперь лишь огласить вечерний лес своим приводящим всех в трепет ревом.
Тигр уже давно был голоден. Забравшись в заросли вблизи реки, он терпеливо стал дожидаться ночи ¦— времени прихода к водопою других обитателей джунглей. Старый, матерый хищник настороженно прислушивался к окружающим звукам и вбирал ноздрями запахи речных трав, болотной воды. И вдруг он уловил среди них необычный, давно не встречавшийся запах. Он напоминал ему об одной встрече давно минувших лет, когда тигр был еще молод, полон сил и ловкости. Запах одновременно пробудил в нем и острое раздражение и неодолимый страх. Так могло быть только от ощущения встречи с самым страшным врагом — человеком. Тигр насторожился и стал плавно бить себя по бедрам кончиком хвоста. Обоняние и слух не обманули его: к месту, где он залег, приближался человек.