На крыльце ребята подхватили его под руки. Вовка надул щеку и пробарабанил пальцами короткий марш. Гриша открыл заднюю дверцу машины. Санька поднялся по железной лесенке и очутился... в зубоврачебном кабинете. В фургоне стояла привинченная к полу бормашина. На стенах висели белые ящички с гнездами для инструментов и медикаментов. К кабине тянулись разноцветные электрические провода.
— Садись, мальчик! — услышал Санька и без колебаний сел в кресло.
Только сейчас он заметил тоненькую невысокую девушку в белом халате. «Не выдернуть ей! Замучает!» — ужаснулся он, но покорно раскрыл рот.
Мальчишки настороженно прислушивались снаружи к доносившимся звукам.
В деревнях эту машину называли «зубной летучкой». Она регулярно раз в месяц появлялась в каждой деревне, а иногда приезжала по срочному вызову. Хозяйничала в «летучке» Дина Юдина — молодая девушка, только, что окончившая институт. Первое время колхозники ей не доверяли, но очень скоро убедились, что у «врачихи» легкая рука, что она выдергивает зубы и ставит пломбы быстро и почти безболезненно.
В «летучке» было тихо, лишь металлически позвякивали инструменты. Вовка дотянулся до окна и попробовал заглянуть внутрь фургона. Но ничего не увидел через матовое стекло.
Прожужжала бормашина и тотчас умолкла. Из кабины выглянул шофер, посмотрел на мальчишек и спросил:
— Ждете? Сейчас начнется!
— Что начнется? — не понял Вовка.
— Концерт! — улыбнулся шофер. — Ваш дружок исполнит арию «Не тяни меня за зуб».
— А ему, может, и не будут дергать! — сказал Гриша.
— Будут! — уверенно произнес шофер. — Раз бормашина молчит, — обязательно будут!
Водитель оказался пророком. Не успел он предсказать Санькину судьбу, как раздался глубокий горловой звук. Санька выкрикнул всего один слог: не то «ма», не то «па», но сколько чувства было заключено в нем!
Потом прозвучал мягкий успокаивающий голос:
— Все, все! Уже все!.. Прополощи рот!.. Тут у тебя еще два зуба шалят, но их подлечим в следующий раз. Хорошо?
— Ага! Ага! — поспешил согласиться Санька.
— Дать тебе зуб на память?
— А ну его!..
Зуб был выдернут, но болезнь еще только начиналась. В тот день Санька так и не вышел из дома. К вечеру у него подскочила температура.
Когда председатель колхоза на газике подкатил к силосной траншее, он застал на работе лишь восьмерку усачей.
— Поредели ряды боевые! — насмешливо произнес он, грузно вылезая из машины. — Что у него, все зубы подряд вытаскивают?
— Горло у него еще прихватило! — ответил Мишук.
— Рыбка, значит, подвела? — усмехнулся Павел Николаевич и, вытащив из-под сиденья стальной метр, подошел к траншее. — Посмотрим, во что эта рыбка обошлась колхозу. Когда получили задание?
— Позавчера утром! — ответил Мишук. Председатель спустился в траншею, измерил длину, ширину и глубину.
— Не хватает до нормы! — сказал он Мишуку.
— А воду считали? — спросил звеньевой.
Павел Николаевич прищурился, окинул взглядом яму.
— Сколько ведер?
— Миллион! — выпалил Вовка.
Председатель улыбнулся.
— Снимаю свои обвинения!.. А сейчас — кончай работу! Садитесь в машину — проведаем вашего больного!
Ребята не ждали повторного приглашения. Набитый до отказа газик медленно въехал в деревню и остановился у избы агронома.
Когда мальчишки, пропустив вперед Павла Николаевича, вошли в комнату, Санька лежал под двумя одеялами и выстукивал зубами отчаянную дробь. Отец и мать ужинали.
Ребята окружили кровать. Павел Николаевич присел к столу.
— Ангина? — спросил Он, кивнув на Саньку. — Может, врача надо?
— Не надо! — ответила мать. — Я его болезни давно изучила. Горло слабое!.. Таблетки даю... Хорошо бы, конечно, меду с молоком.
— Или ремня с пряжкой! — добавил отец.
— Ты не серчай на парня! — сказал председатель. — Это у нас обычное дело. Бывает и со взрослыми. Сеть возьмут — и на озеро. Часов пять из воды не вылезают. А на следующий день — у кого живот, у кого горло!
Павел Николаевич сунул руку в карман, достал карандаш, пачку бланков, аккуратно переложенных листиками копирки, и заполнил накладную.
— Звеньевой!
— Я! — ответил Мишук.
— Пошли кого-нибудь к деду Евсею за медом.
На пасеку с накладной и кувшином побежал Вовка. Павел Николаевич убрал карандаш, бланки и озабоченно покачал головой.
— Не возьму в толк! — произнес он задумчиво. — В колхозной столовой уху как-то из плотвы сварили... Ого, какой крик поднялся: и горькая, и кости одни, и чешуя попадается! Чего только не болтали! Повара чуть в котел не запихнули! А сами ту же плотву наловят — и едят за милую душу! Что это, по-твоему, Семен Егорович?
Санькин отец уверенно ответил:
— Ловля рыбы — это спорт. А где спорт — там здоровый азарт. А где азарт — там все сладко. Свари уху из одних желчных пузырей — будут хвалить!
— Пусть так! — согласился председатель. — Спорт, азарт — все это хорошо! А возьми такую штуку... Заехал я сегодня в передовую бригаду — в Осиновец... Народ вроде сознательный. Лучшие в колхозе люди. Решил: дай поговорю насчет одного дела... И поговорил! Раскричались, как вороны! Ухватились за свои избы намертво! Тронь — глаза выклюют!
Павел Николаевич не преувеличивал. Разговор в деревне Осиновец произошел бурный. И все из-за того, что председатель намекнул: не пора ли, мол, расстаться со старыми избенками. Он даже не предложил, а именно намекнул, что можно построить в одном месте современные типовые дома и переселиться в них всем колхозом. Была еще у председателя думка о газе в баллонах и газовых плитах. Но ему и высказать всего не дали.
Расстроенный уехал из Осиновца Павел Николаевич. Зато здесь — в избе у агронома — он высказался напрямик: верил, что горожане поймут его.
Санька первый поддержал председателя.
— Ну и дураки эти... из Осиновца! — прохрипел он чуть слышным голосом. — Мы городскую квартиру на избу променяли — не побоялись, а они!.. Да я бы хоть сейчас!..
— Не с того края начал, Павел Николаевич! — произнес Санькин отец. — В Осиновце народ оседлый. Там каждая изба — памятник родовой. Ты представь: в той избе прадед родился и помер, дед в ней мальчишкой в длинной рубахе без штанов бегал, отец в сосунках весь пол животом отполировал. Не так-то легко от такой избы отказаться! Другое дело у нас — в Усачах. Люди понаехали отовсюду, корешков у них в этой деревне нет. Ты бы с Усачей и начал! А мы тебя, — отец подмигнул Саньке, — поддержим! В других областях многие колхозники уже переселились в дома городского типа. Живут — не нарадуются!.. Поймут и в Осиновце.
Санька приподнялся на локте, хотел что-то сказать, но голос пропал совсем. Тогда он поднял над головой руку — проголосовал за дома городского типа и выразительно посмотрел на ребят: давайте, мол, и вы голосуйте.
— А корова и огород? — баском спросил Сема.
— А у нас еще и поросенок! — добавил Мишук.
— А у нас — коза! — подхватил Гриша. — Ее тоже с собой в квартиру?
— Видал? — спросил председатель у агронома и повел глазами в сторону мальчишек.
— Ничего, убедим! — ответил Семен Крыльев. — Меня финансовая сторона беспокоит... Не получится так, что кирпичные дома построим, заживем культурно, по-городскому, а на удобрения и технику деньги у государства просить будем? Да и земля у нас кислая. Гажи много потребуется. А за нее по три рубля за тонну платить придется.
— А ты сверь дебет с кредитом! — сказал Павел Николаевич.— Заодно и нашей бухгалтерии помощь будет...
Председатель ушел. Ушли и мальчишки. А Санька все никак не мог успокоиться. Он боялся, что возражения ребят и сомнение, которое высказал отец, заставят председателя отказаться от строительства новых, благоустроенных домов.
— Ты просто бюрократ! — выдавил из себя Санька, метнув на отца негодующий взгляд.
— Больным ругаться не положено! — ответил отец.— И запомни: бюрократ и экономист — понятия разные.
— Про гажу какую-то выдумал!
— Не выдумал. Без нее на наших землях хороший урожай не вырастишь. А она дорогая. Найти бы свою!..
Санька молчал, но не потому, что сказать было нечего. Не позволяло больное горло. Он безропотно принял от матери кружку горячего молока с медом и маслом, выпил, закрылся с головой одеялом и всю ночь бредил небоскребами, выросшими на берегу Болотнянки.
Утром Санька чувствовал себя лучше, но температура держалась еще несколько дней. Ему не разрешали вставать с кровати. Он не очень скучал, потому что усачи навещали его по очереди.
Заходил Мишук, приносил Санькину порцию: огурец или квашеную капусту — в зависимости от того, чем Иван Прокофьевич угощал в тот день хозяев штаба. Объевшись медом, Санька с жадностью набрасывался на кислое. Но не только этим объяснялся его аппетит. Внимание ребят трогало его. Огурцы и капуста казались удивительно вкусными.
О делах с Мишуком почти не разговаривали. Лишь однажды Санька спросил:
— Больше ничего не нашли?
Мишук только по тону догадался, о чем идет речь.
— Нет. Роем... Глина одна!
— А у моста?
— Не были.
— Пойдете?
— Пойдем!
— Подождали б меня... — сказал Санька и заглянул Мишуку в глаза. — Я же быстренько поправлюсь! Раз-два — и готово! А?
— Да ты не бойся! — улыбнулся звеньевой. — Без тебя не пойдем! Некогда! Мы же за девятерых работаем. Еле-еле успеваем!
Санька натянул одеяло до подбородка и задумчиво уставился в потолок. Они помолчали. Потом Санька сказал:
— Я отработаю... Поправлюсь — и так вкалывать буду! Больше почему-то он не мог произнести ни слова. Горло сделалось узеньким-узеньким, и Санька, усиленно заморгав ресницами, отвернулся к стенке.
— Спи... Поправляйся! — услышал он голос Мишука.— К мосту без тебя не пойдем, ребята так постановили!
Когда Мишук ушел, Санька сел на кровати, вытер пододеяльником мокрые глаза и сердито прошептал:
— С этой ангиной! Ослаб совсем, как девчонка!..
Приходил и Вовка. Разговор с ним всегда получался непринужденный. Болтали обо всем, но чаще — о рыбной ловле.
— А верно, — спросил как-то Санька, — что ты и в огородах ловить умеешь?
Вовка покраснел.
— Было, — смущенно сказал он. — А думаешь — почему? Не от жадности! Просто интересно! Ночью ползешь по крапиве — и хоть бы что! И боли не чувствуешь, точно она и не жжется! Лазейку в заборе отыщешь...
Вовка замолчал и посмотрел на Саньку.
— Договоривай, не бойся! — покровительственно произнес тот.
Почувствовав в Саньке единомышленника, Вовка разоткровенничался.
— Я везде был! — хвастливо зашептал он. — Только к учительнице в огород не лазал! Давай вдвоем? Как поправишься. ..
— А что у нее растет? — спросил Санька.
— Не знаю! — ответил Вовка. — А какая разница? У нее волкодавище вокруг дома ходит! Проползем, чтоб он и не учуял, — в-во здорово будет!
— Она из вашей школы?
— Ну да!
— К своим залезать неудобно.
— Какая она своя! — возразил Вовка. — Из нее двойки — как из сеялки — так и сыплются! Мы ее пифагоровой штаниной зовем — она с усами!! Маленькие такие, седые на верхней губе... А волкодава я знаю: два раза кости ему носил — приучаю! Поправишься, махнем, а?.. С нашими не договоришься — боятся...
Саньку подкупил презрительный Вовкин шепоток, которым он произнес это словечко — «боятся».
— Меня волкодавом не испугаешь! — сказал Санька.— Выздоровлю — посмотрим!
— Только не проговорись! — предупредил Вовка. Санька фыркнул и снисходительно улыбнулся.
Встречи с Семой Лапочкиным отличались от всех других.
С ним хорошо было молчать. Он садился на табурет возле кровати, опускал свои широкие ладони на колени и минуты через две спрашивал:
— Ну, как?
— Лучше! — отвечал Санька. — Скоро встану!
— Встанешь, — соглашался Сема и умолкал надолго.
Молчание — тоже искусство. Сема владел им в совершенстве. Помолчав минут пять, Сема заявлял баском:
— Поправишься.
Теперь соглашался Санька.
— Ну, я пошел, — после очередной паузы произносил Сема и протягивал руку.
Санька со страхом подавал свою, но Сема без боли, мягко пожимал ему пальцы.
— Приходи еще! — просил Санька, Сема молча кивал и уходил.
Только раз он произнес довольно длинную фразу:
— Если кто пристанет, скажи мне.
Санька был польщен, но так и не понял, почему Сема заговорил об этом. Вероятно, это было наивысшим проявлением симпатии.
Самым интересным собеседником оказался Гриша. Санька знал немало всяких любопытных историй и происшествий, но перед неистощимым Гришиным запасом разных былей и небылиц он пасовал. На чем бы ни останавливались любопытные глаза Лещука, он тотчас припоминал что-нибудь, имеющее прямое отношение к этому предмету.
Как-то Санька повернулся неудачно в кровати и локтем столкнул с табуретки кружку с отваром шалфея.
Гриша поднял ее и тут же удивил Саньку рассказами о саркоцефалусе — лечебном дереве Либерии, о японском цветке, который распускает бутоны накануне землетрясения и предупреждает жителей о надвигающейся беде, о местном «корне смерти» — цикуте, очень ядовитом болотном растении.
— А что такое гажа, знаешь? — спросил Санька.
— Нет, — признался Гриша.
— Узнай! — попросил Санька. Гриша обещал узнать.
В другой раз — это было уже в последний день болезни — они сидели вечером на крыльце. Санька все еще не терял надежды хоть в чем-нибудь взять верх и решил сделать это с помощью астрономии. Момент подвернулся подходящий: оба смотрели в небо, потому что за минуту до этого говорили о космонавтах.
— Ты можешь найти Большую Медведицу? — задал Санька коварный вопрос.
— Ковш-то? Вот он! — уверенно ответил Гриша и спросил в свою очередь: — Хочешь, я проверю, какие у тебя глаза?
Санька сердито передернул плечами, но согласился.
— Посмотри на ковш, — предложил Гриша, — и найди среднюю звездочку. Видишь? Она называется Мицар, а по-русски — Конь. Если у тебя глаза хорошие, ты обязательно догадаешься, почему ее так назвали. Смотри лучше!
Но сколько Санька ни вглядывался в далекую звезду, сколько ни ломал голову, чтобы выйти из трудного положения, ничего не получалось.
— Армянская загадка! — буркнул он. — Названия на звездах не пишут! Это тебе не реклама: «Ешьте мороженое!»
— А ковш? — возразил Гриша. — Не написано, а всем ясно, что это. ковш! Так и Конь... Лучше смотри! И извилинами, как ты говоришь, шевели!
Санька разглядывал звезду, пока не разболелась шея, но догадаться, почему она называется Конем, не мог.
— Видишь что-нибудь рядом? Совсем-совсем близко...— подсказал Гриша.
Это помогло. Санька приметил рядышком со средней звездой, ковша крохотную, слабо светящуюся точку.
— Вижу! Там две! — воскликнул он.
— Молодец! — Гриша хлопнул Саньку по колену. — Их две! Вот и получается, что звезда на звезде сидит, как человек на лошади! Эту маленькую звездочку так и зовут — Алькор, или Всадник, если перевести с арабского. Понял?.. Раньше так зрение проверяли: кто видит всадника, тот может быть воином. Выходит, мы с тобой годимся в воины!
— И откуда ты все это знаешь? — вырвалось у Саньки.
— Читал где-то! — ответил Гриша. — А вообще-то... разве запомнишь, откуда узнал или где научился? Вот ты... Кто тебя карту научил чертить?
— Никто. Просто люблю! Потому и умею.
— А я не умею! — признался Гриша. — Нет у меня такого... знаешь... чтоб посмотрел, а потом на бумагу перенес.
— А я запросто! Взгляну — и как фотоаппаратом щелкнул!— оживился Санька. — Память зрительная и глазомер! Подожди, я за лето всю местность на карту нанесу! У меня же знаешь сколько сделано!..
Санька приврал. Сделано было мало. После первых двух дней он и не притрагивался к карте. Но сейчас он твердо верил, что начертит ее до конца.
— Не карта! Аэрофотосъемка будет!
— Ты бы побыстрей! — сказал Гриша. — Она пригодится! Искать без карты — все равно что слепому за грибами ходить!