— Это я случайно. Просто змеи иногда тоже в террариумах живут, — объяснила Ринка.
Черепашонок дожил до весны, и его стали выносить на зелененькую новорожденную травку — погреться на настоящем солнышке. В один прекрасный день Ринка обнаружила, что черепашонок смотрит — правда, только одним глазом. На дневной прогулке, наткнувшись на пробившийся к жизни листочек одуванчика, Тимофей задержался, склонил головку и, поглядывая на листок своей одинокой черной бусинкой, принялся щипать зелень. Сердце у Ринки готово было выскочить из груди. Ест! Сам ест!
Теперь черепашонок иногда самостоятельно прихватывал немного «обогащенной» морковки, разложенной маленькими кучками по аквариуму. Ринка нашла в журнале «Юный натуралист» статью про черепах. Правда, там было написано только о взрослых черепахах. Но кое-что подходило и черепашонку.
Оказывается, черепахи не едят на одном месте, а пасутся — точно так же, как козы или коровы. Ущипнут травки и ползут дальше. Потом опять ущипнут. Поэтому еду лучше раскладывать в разных местах. А то, что черепахи часть корма вдавливают в песок, это так полагается. Тут уж ничего не поделаешь.
Весна уже изо всех сил торопила приход лета. Бабушка Аня стала собирать Ринку в летний лагерь.
— Черепаху с собой возьми. Ты там, в лагере, наверняка в «живой уголок» ходить будешь. Вот и Тимофея туда пристроишь. Не буду же я его тут пасти. А там, на природе, у него, может, и второй глаз откроется, — сказала бабушка.
Тимофей переместился из аквариума в обувную коробку и отправился «на природу».
Приехав в лагерь, Ринка с трудом дождалась открытия кружков и скорее побежала в «живой уголок». Ринку сразу туда записали, а Тимофея подсадили в загончик к большим черепахам. «Будто бы ты на даче в детском саду, а я к тебе в гости приезжаю, — говорила Ринка черепашонку и гладила его по панцирю. — Вот тебе гостинцы — свеженький клевер. Очень вкусная и полезная травка!»
Но теперь черепашонок не занимал так много места в Ринкиной жизни. Он уже не требовал столь пристальной заботы. А в «живом уголке» было много других животных: белка, лисенок, ушастый ежик, ворона, кролики, морские свинки и волнистые попугайчики. Все они шевелились, пищали, пыхтели и тявкали, хотели есть, пить, играть и жить в чистых клетках. И Ринка вдруг поймала себя на мысли, что черепахи уже не кажутся ей очень интересными животными. Как и всем детям вокруг. О черепахах вспоминали в последнюю очередь: ползают и ползают в своем загоне. Но через две недели черепахи вытоптали там всю траву, и есть им стало нечего. Сначала траву для черепах пробовали рвать. Но это было скучно. К тому же черепах было много, травы явно не хватало. А эти старушки с морщинистыми шеями явно не ценили проявленной заботы и в обычной своей манере втаптывали половину драгоценного питания в грязь.
По предложению Ринки, черепах решили выпускать гулять — на полянку перед «уголком». Пусть пасутся, как козы и коровы, и переползают с места на место. Но черепахи, в отличие от коз и коров, не хотели ходить стадом. Они разбредались во все стороны и, не ограниченные бортиками загона, оказались вдруг довольно шустрыми и склонными к побегу. А следить за черепахами было так же скучно, как рвать для них траву. Беспечные черепашьи пастухи вспоминали о своих обязанностях только к моменту закрытия «живого уголка» и начинали бегать по полянке, обыскивая окрестную территорию в поисках беглянок. Сначала потерялись две взрослые черепахи. А потом пропал Тимофей.
Ринка, однако, уже устала о нем переживать. Черепашонок был самым шустрым и подвижным. Даже странно, что он не терялся так долго. От летнего солнышка вперемежку с дождиком, от зеленой травки и чистого воздуха у черепашонка открылся второй глаз: он выздоровел! Ринка это заметила, но не смогла сильно обрадоваться, потому что была занята кроликами и лисенком. И когда Тимофей сбежал, она совсем немного, для порядка, погрустила, а потом легко утешила себя словами бабушки Ани: «Значит, судьба его такая!»
В конце лета в лагерь приехал автобус с надписью «Зоопарк». Лисенка, енота, кроликов и других животных пересадили в дорожные клетки и увезли в Москву — туда, где они до этого жили. «Живой уголок» закрылся. Последняя лагерная смена заканчивалась.
Собирая вещи в чемодан, Ринка наткнулась на коробку, в которой одноглазый Тимофей приехал вместе с ней в лагерь. В коробке было немного сухой травки и шарики подсохших черепашьих какашек. Ринка взяла коробку в руки и вдруг опомнилась: «Черепашонок, миленький! Где же ты теперь?» Ей вдруг захотелось быстро-быстро выйти во двор и увидеть, как трава под кустом зашевелилась и показался маленький черепаший панцирь. Как кривые, но шустрые лапки быстро несут этот маленький панцирь в неизвестном направлении. А потом черепашонок остановился бы у кустика одуванчика, прижал лапкой листик к земле, ухватил его беззубым ртом и потянул на себя…
Но Ринка никуда не пошла. Она сидела на чемодане и смотрела на какашки в коробке. «Тимофей убежал, потому что я перестала его любить, — подумала Ринка и тут же попыталась смягчить свое неприятное признание: — Ну, не совсем перестала, а стала любить не так сильно. Если бы я любила его так же, как раньше, мы бы вместе вернулись в Москву, и Тимофей опять поселился бы в аквариуме и уже не стал бы болеть: ведь он подрос и научился есть капусту. А теперь его найдет какая-нибудь другая девочка. И возьмет к себе жить…»
Тут Ринку поразила страшная мысль: ведь у этой девочки нет справочника! Она найдет Тимофея, но не будет знать, как надо за ним ухаживать. Она сделает что-нибудь не так, неправильно, отчего Тимофей заболеет и, может быть, даже умрет. А Ринка будет далеко, в Москве, и уже ничем не сможет ему помочь. «Надо что-то придумать, надо что-то придумать», — без конца повторяла Ринка.
Но что надо делать, она поняла только утром.
— Автобусы приехали! — закричал кто-то.
Все побежали смотреть на автобусы, которые длинной цепочкой выстроились на дороге у ворот.
— Ура! Автобусы! Едем в Москву! — радовались ребята.
А Ринка не радовалась. Она не побежала смотреть на автобусы вместе со всеми. Она даже не пошла на завтрак. Она сидела в пустой палате и писала на листочках слова из справочника. Ринка решила развесить листочки вокруг «живого уголка». Девочка, которая найдет Тимофея, пойдет гулять и увидит листочек. А там все про черепах написано. Что они едят, и как за ними ухаживать. Вот она обрадуется!
«Но написать один раз будет мало, — думала Ринка. — Вдруг девочка пойдет какой-нибудь другой дорогой? Надо сделать еще листочки». И Ринка быстро-быстро писала, стараясь ничего не забыть. Внизу каждого листочка она сделала пометку: «Черепашонка зовут Тимофей».
А ребята уже пришли за чемоданами и потащили их к автобусам.
— Ринка! Быстрее! Пошли! Уезжаем!
— Я сейчас! — крикнула Ринка, схватила листочки и побежала к «живому уголку».
— Ри-на! Ри-на! — звали ее хором. Все ребята из отряда уже сидели в автобусе.
— Сейчас, сейчас, — приговаривала Ринка, пристраивая листочки. Один листочек она прицепила на забор, другой повесила на кустик, а третий положила под большой камень — так, чтобы его было видно, но он бы не улетел.
— Ты с ума сошла? — к ней спешила вожатая. — Где ты бродишь? Мы уже уезжаем! А вещи? Где твои вещи? Что-о? В корпусе?
Вожатой не хотелось сильно ругать Ринку перед отъездом. Она велела торопиться к автобусу, а сама побежала за Ринкиным чемоданом.
Наконец все оказались на своих местах, и автобус тронулся.
Вожатые запели песню, и все стали им подпевать. Только Ринка не подпевала, а просто смотрела в окно.
«Полезная книжка — справочник. Нужная такая, — отрешенно думала она. — Когда я вырасту, у меня обязательно будет собака. Настоящая, большая собака. Овчарка. Я пойду в библиотеку и возьму себе справочник, где написано все-все-все про собак. Чтобы знать, как за ними ухаживать, чем кормить и какие уколы делать. А еще я буду любить свою собаку сильно-сильно. Я никогда не променяю ее ни на каких кроликов. Я назову ее Тимофей…»
Часть вторая
Как мама, папа, Костик и Гришка жили без собаки
Операции «Лягушонок»
Когда мама была маленькой, у нее не было собаки. Из-за взглядов бабушки Ани на жизнь. Но мама все время об этом мечтала. И чем старше становилась, тем сильнее крепла эта мечта. В седьмом классе мама вдруг заметила, что Толик Мозгляков вертится теперь не вокруг нее, а вокруг Тамары. И свои глупости рассказывает ей. Про то, как надо кого-нибудь сварить и съесть. И Тамара, добрая Тамара, в ответ только смеется. Разве добрые смеются таким хитреньким, игривым смехом? А Таня отрезала свои длинные волосы и носила теперь короткую французскую стрижку. Но Борька Шалимов, глядя на Таню, по-прежнему краснел. Несмотря на отсутствие косы. И не просто краснел. Теперь он все время садился за одну парту с Таней, а после уроков тащил из школы два портфеля — свой и ее. До самого Таниного дома. Хотя жил в одном подъезде с мамой.
От всего этого мама чувствовала себя не очень хорошо. И случайно (совершенно случайно!) взглянув в зеркало, обнаруживала там всеми покинутое, никому не нужное существо. Ну, ничего-ничего, мстительно думала мама. Вот она вырастет и посвятит себя какому-нибудь великому делу. Она будет работать от зари до зари, и у нее просто не останется времени на что-нибудь другое. На каких-то там друзей, которые так противно хихикают и таскают чужие портфели. А мамино дело будет настолько великим, что ей даже не нужен будет сильный, храбрый и благородный юноша, который мог бы ее от чего-нибудь спасти, а потом предложить руку и сердце.
Она будет совершенно одинокой. Одинокой и удивительно прекрасной. Делить с ней ее совершенное одиночество будет только собака. Большая черная овчарка. Самец. Мама снова смотрела на себя в зеркало и представляла, как рядом с ней — вот тут, справа, — стоит собака. Собака будет встречать маму после работы, гулять с ней по темному парку и носить в зубах мамину сумку. Вот идут они вместе по улице, а прохожие оборачиваются и шепчут друг другу: «Какая прекрасная одинокая девушка с собакой…»
Но у мамы никак не получалось стать совершенно одинокой и, видимо, из-за этого, удивительно прекрасной. Ей все время что-нибудь мешало. Взять хотя бы великое дело. Маме постоянно подворачивались дела, которые могли считаться великими. Но их невозможно было делать без чьей-нибудь помощи. Совсем наоборот. Когда мама еще немного подросла, она перешла учиться в другую школу. И там у нее появились новые друзья. Они вместе ходили в походы, ставили спектакли и мечтали открыть новую школу — такую замечательную, где детям будет интересно учиться. Для этого маме пришлось поступить в педагогический институт. Она по-прежнему хотела собаку, разные дела теперь только мешали осуществить это желание.
А потом появился папа и нанес маминой мечте самый сокрушительный удар: она окончательно лишилась возможности стать одинокой. По крайней мере, в обозримом будущем.
* * *
Папа, как только увидел маму, твердо решил на ней не жениться. Все окружающие страшно удивились: вокруг было много разных девушек, на которых он преспокойно не женился и до этого. Но так твердо не жениться папа решил только на маме. Дело было вот в чем.
Хотя у мамы, в силу сложившихся обстоятельств, не получилось стать удивительно прекрасной, она была вполне симпатичная и жизнерадостная. Папа тоже был молодой и очень много читал. Он читал разные книги, но больше всего — по истории. И вот, когда папа в первый раз встретил маму, он для начала спросил: «Как вы чувствуете себя в Истории?»
А мама ответила, что ей совершенно не нравится чувствовать себя в Истории. Вся История, сказала мама папе, состоит из войн, во время которых люди убивают друг друга. Но людям этого мало, и они убивают невинных животных. Они придумали химическое оружие и атомную бомбу, и к тому же уничтожили морскую корову. Этого мама никогда не сможет им простить.
Она, мама, хотела бы быть как Джейн Гудолл. Джейн Гудолл была знаменитой исследовательницей обезьян, поехала в Африку и наблюдала там за шимпанзе — как они живут в природе. Она даже делала обезьянам прививки — чтобы те не умирали от болезней. Это было ее великое дело.
Еще мама хотела быть как Альберт Швейцер. Швейцер был врачом и тоже решил поехать в Африку. Правда, он лечил людей, а не животных. Но кроме него лечить людей в Африке в то время было совершенно некому. И он делал великое дело.
А еще маме нравятся йоги и буддисты. Им вообще не нужна никакая История. Йоги и буддисты просто закрывают глаза, сидят в позе лотоса и думают о чем-нибудь великом. Мама тоже пробовала так сидеть. Нужно скрестить ноги, а потом положить левую ступню на правое колено, а правую ступню на левое колено. Пятками вверх. Очень трудная поза, и у мамы пока в позе лотоса не получается думать ни о чем великом. Только о том, когда же это, наконец, кончится. Поэтому мама пока решила отдельно сидеть и отдельно думать.
Йоги и буддисты не едят мяса. Они считают, что вместе с мясом человек поглощает страдания зарезанных кур и коров. Зачем человеку съедать чужие страдания, если у него своих достаточно? Буддисты вообще против страданий. Они даже, когда ходят, подметают перед собой дорожку мягким веничком — чтобы случайно не наступить на какого-нибудь жучка или божью коровку. Мама пока не решается ходить по улицам столицы с веником, но мясо не ест. Уже два года. Потому что мама любит природу, и любить природу маме нравится даже больше, чем читать.
Папе стало очень обидно, что мама рассказывает ему про любовь к природе, когда перед ней стоит он, папа. И еще папе стало обидно за Историю. Он простился с мамой и твердо решил на ней не жениться.
О своем твердом решении папа думал целый вечер и целую ночь, а потом еще два дня и две ночи.
Через три дня он вообще уже не мог думать ни о чем другом и позвонил маме. «Тут мне пришла в голову одна важная мысль, — сказал папа, хотя никакой специальной мысли, кроме той, чтобы позвонить маме, в голове у него в этот момент не было. — Мне хотелось бы ее обсудить. Ты не возражаешь?» Мама не возражала, потому что стояла хорошая погода и можно было погулять в парке. А еще мама обрадовалась, что папа обратился к ней на «ты». Так даже в Истории чувствовать себя несколько легче, а тем более обсуждать мысли.
И вот мама с папой пошли гулять в парк. Сентябрь был на исходе. Под ногами похрустывали сухие листики. И все вокруг было прозрачным от поредевшей листвы и нежно-радостным от осеннего солнышка.
— Кхе-кхе, — сказал папа. Хотя новые мысли ему в голову в тот день не приходили, у него про запас было полно старых, о которых мама все равно еще пока ничего не знала.
— Я хотел бы прояснить эту ситуацию, с Историей, — сказал папа. — Согласись, мы все рождаемся не просто куда-то в пространство, а именно в Историю. Вот ребенок появляется на свет. Ну, кто он такой? Зверушка, не более того.
— Ты это серьезно? — мама возмутилась. — Про ребенка? Да если не видеть в нем человека с первого вздоха, разве можно будет воспитать из него что-нибудь приличное? Разве он сможет почувствовать себя полноценной исторической личностью?
— Значит, ты против Истории не возражаешь? — обрадовался папа. — Ты согласна, что все мы должны найти в ней свое место, оставить свой след, обрести смысл жизни? А понять себя — разве это не важно? Но сделать это можно, только если найдешь себе настоящего друга. В диалоге с этим другом. Друг, другой — вот что делает нас настоящими людьми. И встреча с ним — это задача целой жизни, которую нельзя решить раз и навсегда…
Судя по всему, догадалась мама, утром в голову папе пришла не одна мысль, а гораздо больше. И вообще он очень умный. Надо обязательно как-то дать ему знать, что она это поняла. Надо постараться тоже сказать что-нибудь умное, потому что диалог — это разговор двух или нескольких лиц. Но ничего умного мама так и не сказала. Вместо этого она воскликнула: