– А ты, Егор, трус, – спокойно сказала Туся.
– Это называется чувство самосохранения, – гордо сказал Егор, – я – домой. Кто со мной?
– Ты трус, – упрямо повторила Туся.
– Ну если и так, что с того?! – заорал вдруг Егор. – Ну трус, и что? Мне страшно! Это нормально – бояться. Я боюсь, и ничего нельзя с этим поделать!
– Можно, – возразила Туся.
Она передала мне Кнопку и сунула руку в карман. А потом хлопнула себя по лбу и воскликнула: «А! Совсем забыла, я же его потеряла!»
– И что ты хотела мне предложить? Одно из своих суперсредств? – съязвил Егор.
– Не одно из, а одно-единственное! – отрезала Туся. – Да, это суперсредство, которое открывает в человеке самое хорошее, что в нем есть. В тебе сейчас самое главное – трусость. Если бы ты воспользовался моим суперсредством, наверняка было бы что-то другое…
– Угу, – недоверчиво протянул Егор.
– Точно.
– Спорнем? – он протянул ей руку.
– На что? – спросила Туся.
– На поцелуй.
Все замерли, даже Кнопка.
– Э-э-э, на чей? – растерялась Туся. – Ну… то есть кто кого должен поцеловать? Ты меня?
– Нет, Анхель – Кнопку! – сострил Егор. – Конечно, ты меня.
– Но это если в тебе не выявится хорошее, – прищурилась Туся.
– Ну да!
– Ладно. Я уверена, что выявится. Мы с Марией воспользовались этим средством сегодня. Между прочим, мы от охранника только благодаря ему освободились! Потому что я не постеснялась с ним поспорить!
– Ну, посмотрим, – кивнул Егор, – у тебя дома есть еще пузырек?
– Да!
– Тогда погнали к тебе.
– Но как же собака…
– Собаку я не пойду возвращать, – категорически произнес Егор, – хоть убивайте. Если бы ты меня сейчас уже от трусости избавила, тогда – да. А пока – имею право трусить!
Туська бросила на меня растерянный взгляд. Я кивнула ей.
– Идите, – сказала я.
– Закиньте ей в подъезд, – посоветовал Егор, взяв Тусю под локоть и таща ее к трамвайной остановке, – не рискуйте жизнью. Охота вам связываться с ее этим Степаном!
Когда ребята исчезли из вида, Анхель развернулся ко мне. Я слегка дрожала и убеждала себя, что это от холода.
– Ну что? – спросил он. – Закинем в подъезд?
– Нет, – твердо сказала я, – отдадим ей в руки.
– Ты ее не боишься? – удивился Анхель.
Я задумалась. И вспомнила, как рука Натальи Михайловны, не переставая, крутила пуговицу на кармане. Точно так же делала моя Туська, стоя у доски, когда не знала ответа и ждала моей помощи и подсказок с задней парты.
Вдруг я поняла: мне жалко эту взбалмошную старушенцию. Но как объснить это Анхелю?
– Я не боюсь. Она не опасна.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что никакого Степана не было возле подъезда. Она обманула нас. И… ей было плохо и…
Анхель не сводил с меня глаз. Вот он, тот самый, его сумасшедший взгляд, которым он наградил меня тогда, на вечеринке у Егора. Я хотела улыбнуться, но не смогла – от смущения.
– И мне ее жаль, – закончила я.
Анхель вдруг повеселел.
– Я тоже ее не боюсь. Она похожа на мою бабушку. В детстве она так же кричала на меня, если я притаскивал домой на даче тритонов, и они бегали по комнатам. Зеленые такие, животы в пятнышках. Бабушка их боялась и кричала. А ты молодец. Сильная.
И он зашагал к дому Натальи Михайловны. Я заторопилась за ним, спрятав лицо в шерсти, обрамляющей Кнопкину шею, чтобы скрыть растерянность и радость от его слов.
Глава 9
Мой полет
Если честно, мне было страшно. Я думала, сейчас откроем дверь, и высунется дуло ружья. Или на нас с жутким криком: «Банзай!» – выскочит Степан, которого я почему-то представляла в тельняшке, с наколками и в штанах защитного цвета. Или старушка и правда будет опираться на раскаленную кочергу.
Но вот чего я точно не ожидала, так это того, что когда она откроет дверь, то ахнет и схватится за сердце. А из ее глаз-щелочек ручьями потекут слезы. Капли падали прямо на черный свитер и бесследно исчезали на нем.
– Вы вернулись, – все тем же противным визгливым голосом произнесла она, – пожалели старуху…
Кнопка, словно почувствовав перемену в настроении хозяйки, стала рваться с моих рук к ней, а когда та бережно приняла собаку и прижала к груди, йоркшир затих. Слезы продолжали бежать, но теперь они исчезали в серебристой шерстке Кнопки.
– Простите, – с трудом сказала Наталья Михайловна, – понимаете… она редкая… редкой породы… И дочка, Оленька, мне поручила за ней следить, пока они отдыхают. И я… я знаю, сколько она денег стоит… и все переживаю – украдут ее у меня. Я и дочке сказала: «Украдут, Оленька…» А она: «Ну куда я ее дену, ма». Ну вот я и психую, что украдут нашу Кнопку. А гулять я с ней не могу, ноги болят, ужас. Вот выпущу ее днем, попрошу: приходи поскорее. Она иногла быстро вернется. А иногда – аж вечером. Я за это время вся изведусь. Вот и сейчас – пропала. День нет ее, второй. Я уже соседку попросила объявления расклеить, мне их дочка распечатала на случай, если пропадет Кнопка. Я переживала, даже не ела ничего. Не завтракала сегодня, не обедала, все хожу, мучаюсь, и мысли в голову лезут какие-то темные, мрачные… телевизор включила, а по нему тоже все темное, мрачное показывают, тут убили, там ограбили, ну и взбрело мне в голову, что украли ее. Телевизор я выключила, хожу и твержу: «Украли, точно украли, я же боялась, что украдут, вот и украли мою Масю, мою Кнопку». А тут и вы… Вот я и на вас… Я не оправдываюсь, что вы… Я так… объяснить пытаюсь…
Мы молчали, иногда только переглядывались. А что тут скажешь? Я заметила на стене фотографию – маленький кудрявый мальчик, прижимающий собаку к груди. У меня возникло одно подозрение, но проверить его я не решилась.
– Спасибо вам, дорогие мои, – проговорила Наталья Михайловна тихо, так, что ее голос перестал казаться визгливым, скорее нежным и чуточку грустным, – спасибо, что бабку сумасшедшую пожалели. А ведь никто сейчас не жалеет, никто! Стою я в автобусе. А передо мной девочки сидят. И одна вдруг говорит: «Смотри, бабка плачет». А вторая поднимается и говорит: «Ага, сесть хочет, вот и ревет». Посмеялись, поднялись и вышли из автобуса на остановке. А я плакала не потому, что сесть хотела, мне стыдно за них было, за девчонок этих…
Я не выдержала и погладила Наталью Михайловну по руке.
– Ну не плачьте, – попросила я, – все же хорошо кончилось. А про автобус… Я всегда уступаю место. Вернее, даже не сажусь, чтобы его не занять. А девочки те сами будут старенькие когда-нибудь… Ну то есть вы не старенькая, а очень даже молодая.
Наталья Михайловна порывисто вздохнула, неожиданно отпустила Кнопку на пол и, подхватив нас с Анхелем за локти, приблизила друг к другу и крепко обняла обоих. Анхелю тоже пришлось обнять меня, а мне его.
– Спасибо, – прошептала Наталья Михайловна куда-то мне между щекой и шеей, – такие вы хорошие… А ты…
Она отстранила от себя Анхеля и строго посмотрела на него:
– А ты береги эту девочку, такие сейчас редкость, уж поверь мне. Обещаешь?
– Клянусь! – ответил Анхель без тени улыбки.
Мы вышли от Натальи Михайловны часа через два. Она усадила нас пить чай с вафлями и домашним вареньем из жимолости и земляники, сама ела с большим аппетитом (еще бы, не завтракала и не ужинала), а потом вдруг призналась, что у нее нет елки, и тогда мы поставили в вазу букет из веток, которые мне подарил странный дядька в лисьей шубе, и нарядили шариками, которые тут же сами накатали из фольги от вафель. Наконец, расцеловав нас на прощание, она отпустила нас, и мы вышли на улицу.
Стемнело. В ярком свете фонаря парили пушистые снежинки.
– Хорошо, что мы избавились от букета, – сказал Анхель, – который тебе подарил этот неприятный старик. Я сам бы тебе подарил такой букет. Если бы знал, что ты любишь колючки. Что мне тебе подарить на Новый год? Кактус?
Он кокетничал. Но я не могла ему ответить в том же духе. Все мои мысли были о Наталье Михайловне. Интересно, ей одиноко без дочки, без внука, которые куда-то уехали?
– Кстати, – вспомнила я неожиданно, – помнишь фотографию в прихожей? Там мальчик лет пяти. Я посмотрела на обороте. Там подписано: «Степан». И дата прошлогодняя. Он маленький, Степан этот. Она выдумала, что он нас поколотит. Она совсем одна, ее некому было защитить. Вот она и выдумала всю эту историю со Степаном.
– А ты ее еще в первый раз заметила?
– Нет. Я просто почувствовала, что она обманывает.
– Она потом так плакала…
– А это, может, и хорошо, – оживилась я, – видел, какая добрая стала после того, как поплакала? Может, у нее злость вышла через слезы? Обнимала нас, на прощание вообще поцеловала.
– Она стала такой, потому что ты ее пожалела, – серьезно сказал Анхель, – это ты добрая. И очень красивая.
– Это я просто Туськиными духами намазалась, – отшутилась я, – они все лучшее в человеке открывают.
Анхель не улыбнулся. Он протянул руку и поправил мне прядь волос, выбившуюся из-под шапки.
– Ты такая красивая сейчас, – повторил он, – ты вообще очень красивая. Когда я тебя увидел на той вечеринке, у меня в голове заиграла музыка. Печальная музыка.
И он принялся напевать: «Дельгадито, еллас но кьерен тус бесос…»
Я отвела взгляд и слушала эту тихую, грустную, полную нежных шипящих звуков песню, еле дыша от счастья.
– Музыка заиграла у меня тут, – сказал Анхель, закончив петь и показав на голову, – и вот тут. В моем сердце. Послушай, как она там играет…
Я шагнула к нему, а он протянул руку и прижал меня к себе.
– Слышишь музыку внутри меня? – вполголоса проговорил он.
– Я слышу музыку внутри себя, – отозвалась я.
– И какая это музыка?
– «Танец с саблями»! – брякнула я.
Анхель расхохотался. Я подняла голову и смотрела, как он смеется – запрокинув голову, громко, от всего сердца. Рассмешить парня – который тебе нравится, – что может быть волшебнее?
А он посмотрел мне прямо в глаза и произнес:
– Мне очень… хочется… тебя… поцеловать… Ты… не против?
– У вас в Испании все спрашивают друг у друга разрешения? – поддразнила его я, преодолев волнение, которое холодом сковало мне горло.
– Это значит – «нет»? – растерялся Анхель.
– Ну, ты можешь подать заявку в письменном виде моему секретарю, – важно сказала я, – он рассмотрит, и в течение месяца…
– В течение месяца? – нахмурившись, повторил он. – Мне ждать месяц?! Ну нет!
Он тронул меня за подбородок, а когда я подняла голову, закрыл глаза и коснулся моих губ своими.
– Пахнешь апельсином, – прошептал он.
– Это же Туськин супераромат, – прошептала я в ответ, – он меня делает самой прекрасной на свете.
– Ты и без него самая прекрасная, – выдохнул Анхель и нежно поцеловал меня сначала в щеку, а потом снова – в губы.
И, словно по команде дирижера, снег снова повалил, как сумасшедший. С неба неисчислимой армадой полетели задорные снежинки, укрывая от любопытных взглядов прохожих двоих влюбленных, которые только начали свой совместный полет…
…Вечером родители задержались – мама, конечно, не успела купить всем подарки, а бедный папа должен был дожидаться в машине, пока она выберет сувениры, открытки, свечки, наборы кастрюлек, очередные книги для меня и очередные носки для него. Мама предупредила, что задержится, поэтому я здорово испугалась, когда в дверь принялись трезвонить, словно начался пожар во всем доме.
Я подкочила к дверному глазку, а потом рывком распахнула дверь – за ней подпрыгивала от нетерпения Туся. Я обрадовалась – впервые с того дня, как Оле стало нехорошо, мой любимый энерджайзер стал похож сам на себя.
Туська стрелой влетела ко мне в квартиру, благоухая жасмином, и выпалила:
– Мы целовались!
– Мы тоже!
Мы поглядели друг на друга, бросились друг другу на шею и стали скакать по узкой прихожей, как две лягушки, сбежавшие из лягушачьей психбольницы.
– Дверь закрой! – скомандовала Туся, когда мы, наконец, отцепились друг от дружки. – Ну?! Как это было?
– Потрясно, просто потрясно, – покачала я головой, – это было красиво… романтично… и… очень нежно! А у вас?
– А у нас – как-то слюняво! – поморщилась Туся. – Мне вообще не понравилось!
– Ну как, как это получилось? – воскликнула я.
Мне не терпелось узнать все подробности.
– Мы пришли ко мне домой, – принялась рассказывать Туся, – я нанесла ему на лоб и запястья свой аромат. И говорю: «Ну как? Перестаешь себя чувствовать трусом?»
– А он – да! И давай тебя целовать? – хихикнула я.
– Нет, прикинь? Он еще больше испугался. Как начал психовать: «Ой, а вдруг у меня аллергия? Ой, давай это поскорее смоем! Ой, а вдруг я тоже задыхаться начну?» А главное – сам меня по дороге уверял, что у него нет никакой аллергии. Представляешь себе?
– Конечно, – хмыкнула я, – он же трус.
– Слушай, ну тут и я струсила, – призналась Туся, – Оля до сих пор перед глазами стоит. Побежали мы в ванную, там смыли с него все. А он все дрожит и дрожит. Ну я и погладила его по голове. Ну чтобы он успокоился.
Я засмеялась.
– Ну а что? – растерянно улыбнулась Туся. – Что надо было делать? А он решил, что я хочу с ним поцеловаться. И прилип ко мне секунд на пять. Я потом сказала, что хватит, пора идти.
Еле от него отвязалась, представляешь? А он, пока мы в лифте ехали, все приставал: «Я модно целуюсь? Я точно модно целуюсь?!»
– А ты ему?!
– А я говорю: айс! Ты, говорю, Егор, просто айс!
Я захохотала так, что пришлось опуститься на пол. Туся тоже развеселилась и уселась рядом со мной.
– Не-е, у нас все было очень романтично, – протянула я, – правда, не знаю, чем это кончится… мне бы хотелось провести с ним Новый год!
– Подожди! – закричала Туся. – Как же я сразу не догадалась?! Ну, вернее, я же не знала, что вы теперь встречаетесь!
– Думаешь, поцелуй означает, что мы встречаемся? – с надеждой спросила я, но она, не слушая, схватила меня за руку и потащила к окну в моей комнате.
Подтащила и погасила свет.
– Смотри! – воскликнула Туся, указывая вниз, и я ахнула.
Прямо под моим окном в снегу было вытоптано: «НГ – вдвоем? ї Si?»
– Это тебе! – возбужденно сказала Туся. – Точно, тебе!
– Туся, «си» – по-испански значит «да», – прошептала я, – он ведь меня провожал до подъезда. Надо было мне глянуть на него из окна, когда я поднялась!
– А ты не помахала ему вслед? – с изумлением спросила Туся.
– Я постеснялась, – призналась я, – а вдруг он посмотрел бы наверх и увидел, что я за ним наблюдаю?
– Я думаю, он был бы счастлив, – уверенно сказала Туся, – хотя, с другой стороны, ты помешала бы ему вытоптать вот это!
– И что теперь?
– Как – что?! – удивилась Туся и поташила меня за руку в коридор.
Через четверть часа мы, уточнив у Егора адрес Анхеля, стояли под окнами последнего. Свет в них не горел, но я надеялась, что он дома и скоро выглянет в окно.
Только бы не в то время, пока мы здесь!
Со стороны можно было подумать, что мы пританцовываем от холода. На самом деле мы вытаптывали: я – огромную букву «S», Туся – огромную букву «I».
Я хотела вытоптать еще и по восклицательному знаку с обеих сторон слова, как и положено у испанцев, но тут в окне Анхеля зажегся свет, и мы бросились бежать. По дороге у меня крутилось в голове: «А что скажут родители? А разрешат ли они праздновать Новый год вдвоем с мальчиком?» Но до праздника было целых два дня, и я надеялась, что все как-то само устроится и решится.
Уже у моего подъезда я, отдышавшись, спросила:
– Как же мы узнаем ответ?
И тут, как в сказке, вдруг пикнул телефон – пришла эсэмэска. От него. Короткая. Всего три слова. Но каких!
«Gracias. Я счастлив».
Я зажмурилась от радости, вспомнив секунду у подъезда дома, где живут Наталья Михайловна и Кнопка, когда он сказал: «Мне ждать месяц? Ну нет!»
Я снова лечу вместе с вами, снежинки! И пусть мой полет продлится бесконечно!
Глава 10
Наполеон
– Земля вызывает Марию! – произнес Анхель, наклонившись к моему уху и схватив за рукав пуховика. – Прием, прием! Как слышно? В витрину не врежься!