Но далеко уплыть ему не удавалось. У Саши были две старших сестры — вечная помеха его смелым замыслам. Эти сёстры всегда обо всём узнавали, и глядь — они уже на берегу, уже ухватились за цепь и держат лодку.
Айдате! Стало быть, двинем-ка, ребята, куда-нибудь в неведомые края, где живёт всё самое удивительное. Сашины голубые ли, зелёные ли глаза всегда смотрели на мир с таким жадным любопытством и такой готовностью к изумлению, что, глядя на него, и другим ребятам хотелось изумиться. Чему? Их маленькому городку, их улице, их дому? Да, всему этому привычному и самому обыкновенному. Саша любил искать, открывать, хоть старую залежь железного лома — лишь бы открыть эту залежь в каком-нибудь всеми забытом углу.
Он встретил Таню сурово:
— Что, в носильщики к старику подрядилась?
— Я учусь рисовать, — сказала Таня, оглядываясь, всматриваясь в лица своих школьных приятелей.
С ними ей было хорошо, привычно. И вокруг — на реке, по берегам — всё будто выровнялось, встав на свои места, знакомые глазу.
— Странно, — проговорила Таня. — Опять всё, как прежде.
— Что странно? — заинтересовался Саша.
Таня не ответила. Она 'отошла от него и остановилась
возле двух маленьких девочек, копошившихся в песке. Она присела подле них на корточки:
— Хотите, я вам помогу построить ваш домик?
— Это не домик, — сказала одна из девочек. — Это целый город.
— Верно, город, — согласилась Таня.
— Нет, это не город, — сказала другая девочка. — Это городской парк с качелями, а вот это забор, через который нельзя лазить. — И девочка смахнула пальцем ползшего по песку муравья. — Не смей лазить через забор!
— Верно, — согласилась Таня, — это не город, а парк.
Обе девочки были правы. Таня вдруг поняла это: обе
девочки были правы, увидев каждая в том, что лепили из песка, свой собственный мир.
Видеть по-своему и всё время по-новому, то ясно, то словно в тумане, то широко, от горизонта до горизонта, то остановившись глазами на каком-нибудь крошечном предмете, — видеть так было совсем внове Тане, но она уже догадалась, что видеть всё так — замечательно интересно.
И вдруг на девочкин город или парк наступили два огромных башмака.
Девочки сразу заплакали, а Таня гневно вскинула голову и поднялась. Перед ней стоял Саша, хмурый, задумчивый.
— Зачем ты это сделал? — гневно спросила Таня.
— Что? — не понял Чижов.
— Зачем ты наступил на их город?
— Это город? — пошевелил в песке башмаками Саша.
— Ну, парк!
— Парк? — усмехнулся парень. — А ну, марш отсюда! — прикрикнул он на девочек. — Тоже мне, раскричались из-за кучки песка.
— Чудак, для них это не кучка песка, а целая карти-
на, — сказала Таня. — Ничего-то ты не понимаешь, как я погляжу.
— Зато ты понимаешь, — обиделся Саша. — Выучилась уже! Художница!
— Чтобы быть художницей, Саша, надо учиться мно-го-много лет, — насмешливо заметила Таня.
— Много-много лет? — повторил Саша. — А терпения хватит?
— Не знаю.
— Не знаешь? А я вот про себя всё знаю.
— Что же это?
— Ну, кем буду, какую буду работу работать.
— Какую же? — спросила Таня, хотя ей хорошо было известно, кем собирается стать её друг Саша Чижов: совсем недавно, ещё когда Таня не проводила' целые дни с Черепановым, Саша охотно делился с ней своими планами.
«Решил: буду военным, — объявил он ей с месяц назад. — Это окончательно. Как отец».
Правда, месяцем раньше Саша говорил, что будет учиться на шахтёра, шахта — это ведь целый город под землёй; а ещё раньше, что хочет стать капитаном дальнего плавания.
«Когда вырасту, конечно, — рассудительно добавлял он. — И подучиться ещё надо, с семилеткой к теперешней технике не подступишься».
Таня соглашалась: не подступишься, но про себя-то думала, что семилетка — это очень много. В пятом классе седьмой кажется далёкой вершиной, а ведь Саша был уже на этой вершине. И всё же ему этого мало. Таня всегда очень терпеливо и уважительно выслушивала планы своего друга. Наверное, потому-то он так и любил делиться с ней, хотя она на целых два года была его младше. И Таня
никогда не спорила с ним, чего Саша и не потерпел бы. Капитан так капитан, шахтёр так шахтёр, военный так военный. Решительность, с какой говорил он о своём будущем, подкупала девочку. Она так не могла бы. Она вот совсем ещё ничего про себя не знает. Она какая-то робкая. Может быть, она ещё маленькая? С этим трудно было согласиться. Конечно, Саша почти уже взрослый, но ведь и она не малыш. Смешно, когда настоящие взрослые считают её маленькой. Она всё понимает. Они думают, что она не понимает, а она понимает. Но тут уж ничего не поделаешь: взрослые очень самонадеянный народ. Неужели и она будет такой, когда окончательно вырастет?
— Ты меня не слушаешь? — недовольно спросил Саша
Он привык к тому, что Таня слушала его чуть ли не затаив дыхание.
— Слушаю, — сказала Таня. — Только я ведь знаю: ты решил стать военным.
— Передумал.
— Правда?
— Я буду учёным. Не сразу, конечно, но буду. Я решил изучить наш край. Буду производить раскопки, находить старинную утварь, оружие, старинные книги или даже рукописи — я тебе объясню потом, что это такое, — обрабатывать всякие народные сказания и легенды. А ещё я буду геологом. Буду искать полезные ископаемые. Представляешь, как всё это интересно?!
— Представляю, — внимательно поглядела на одушевившегося паренька Таня. — А как же быть с твоим окончательным решением стать военным?
— Чудная, ну, передумал...
— Опять?
— Что ж тут такого? Человек вообще не может сразу всё про себя решить. Дел очень много, а ты один. Тебе, конечно, не понять ещё, но запомни: главное — это найти в жизни своё призвание.
— Призвание, — повторила Таня. — Нет, я понимаю. Призвание — это когда человек находит для себя дело, без которого не может жить. Ни денёчка!
— Ну, приблизительно так.
— Ни даже часа одного! И всё про это, всё про это...
— Что — всё про это?
— Думаешь, — тихо проговорила Таня.
Ей и самой странным показался её взволнованный голос, и она смущённо опустила голову, но Саша ничего не заметил.
— Разбираешься, — одобрительно сказал он. — Не со-
всем, конечно, но всё-таки молодец. Призвание — это когда что-то тебя так зовёт, что нельзя не пойти. Вот такое и со мной. Но только меня разные голоса зовут. То туда, то сюда. Это хорошо, как думаешь?
— Не знаю. Меня ведь ещё никто не позвал. Разве вот только... — Таня умолкла и посмотрела на крошечную капельку краски, приставшую к её ладони.
Она давно заметила эту синюю точку и про себя решила не стирать её и даже как-нибудь так мыть руки, чтобы капелька не смывалась. Долго-долго. Поймёт ли её Саша, если она расскажет ему, как вдруг дорог стал ей этот цветной, яркий мир, из которого прилетела к ней синяя капелька?
Но Саша не мог слушать сейчас Таню. Ему надо было выговориться самому.
— Я думаю, что хорошо, — сам же ответил он на свой вопрос. — Пускай будет много этих голосов. Не страшно. Сестра Лиза говорит, что это многогранность. Понимаешь?
— Нет, — грустно призналась Таня.
— А сестра Оля с ней не согласна. «Это, говорит, просто поиски. Талант, говорит, всегда ищет, прежде чем найти себя». Понимаешь?
— Нет, — ещё печальнее ответила Таня. — Капелька, капелька, — тихонько пошевелила она губами, поднеся ладошку к лицу. — Отчего я такая непонятливая?
Побросав свои лодки, к ним подошли ребята — все закадычные Сашины друзья: Егор Кузнецов, Вася Ларионов и Мишка Котов.
Егор Кузнецов был самым рослым и самым сильным из всего седьмого класса. Только Саша и мог с ним сладить. Конечно, не просто так, а приёмами борьбы самбо или в боксёрских перчатках. Он умел и это. Вася Ларионов был одноклассником Тани. Это был тихий, застенчивый маль-
чик. Таня его любила. Он был надёжным товарищем. Никогда за все школьные годы — а ведь они уже шестиклассники! — он ни на кого не пожаловался, хотя ему часто доставалось. Он был не очень-то сильный. «Безответный», — называла его Таня. Но в трудные минуты он всегда выручал. Их и не запомнишь — столько их было, этих трудных минут. И не счесть, сколько раз Вася помогал Тане то в одном, то в другом. Он даже подсказывал ей, хотя делал это всегда хуже всех в классе. А один раз подрался из-за неё с восьмиклассником, который мимоходом толкнул её в коридоре. И восьмиклассник отступил. Вот какой Вася, если его рассердить.
Мишку Котова Таня не любила. Этот всегда только и делал что смеялся. Но не потому, что был весёлый, а просто так, чтобы вышутить других. Он был старше даже Саши. Длинный, нескладный, глаза какие-то разные — один побольше и карий, а другой всегда прищуренный, и не поймёшь, какого цвета. Бурый?
Впрочем, Таня довольно миролюбиво сносила насмешки Котова — ведь он же был другом Саши. Она, правда, не понимала, что хорошего нашёл в нём Саша, как не понимала и того, почему тихий и «безответный» Вася тоже прилепился к этой шумной компании. Из девочек с ними дружила она одна. Другие девочки считали Сашу зазнайкой, Егора — увальнем, а Мишку — грубияном. О Васе же, всерьёз никто и говорить не хотел.
Конечно, если смотреть поверхностно, то всё правильно: Саша — зазнайка. Но Таня-то знала, что это не так. Он был добрый, он был великодушный — вот каким он был, её друг Саша Чижов.
— Об чём разговор? — спросил Мишка Котов, привычно ухмыляясь. — Привет, художнице! Слышь, сделай с меня портрет. А?
— Здравствуй, Мишенька, — ласково проговорила Таня. Так повелось: на все Мишкины шуточки Таня отвечала кротким голосом и тоже шутя, покуда хватало у неё на это терпения. Часто терпения не хватало. — Погоди лет десять, обязательно нарисую.
— Не могу. Через десять лет и художников-то не будет. Зачем? Изобретут такую машину, сунул в окошко голову — и пожалуйста.
— Что — пожалуйста?
— Твой портрет.
— Нет, — серьёзно сказала Таня. — Всякие ещё машины будут через десять лет, но такой, чтобы вместо художника, — такой не будет.
— А я говорю, будет! Как думаешь, Саша?
Таня с надеждой взглянула на своего друга. Но он не захотел поддержать её. То ли потому, что не придал значения её спору с Мишкой, то ли оттого, что был сердит на неё. Ведь она и с ним вдруг начала спорить, отбилась от компании.
— Цветная фотография и теперь есть, — равнодушно произнёс он.
— Разве это одно и то же — картина и фотография? Разве одно и то же?
— Смотря какая картина.
— Я и говорю! — подхватил Мишка. — Смотря какая! Взять, к примеру, твоего Черепанова! Шлёп — и лесок, шлёп — и цветок. На фотографии хоть похоже выходит, а у него...
— Молчи, если не понимаешь! — быстро проговорила Таня. Она гневно сжала руку в кулак. — Вот как стукну по башке!
— И испортишь мой портрет! — миролюбиво рассмеялся Мишка. -- Эх, художница! Вот ты отбилась от нас, та-
скаешься по целым дням за своим стариком, а мы тут знаешь какое дело начали?! Сашка, сказать?
— Да стоит ли? — повёл плечами Саша. — Ей теперь не интересно будет.
— Нет, мне интересно, — сказала Таня.
— Было бы интересно, была бы с нами.
— Но я же учусь.
— Это у Черепанова-то? — усмехнулся Саша. — Чему он тебя может научить? Злобный старик. С ним никто из взрослых и не здоровается. А уж про картины его и говорить нечего.
— Он не злобный, — упавшим голосом проговорила Таня. Ведь верно же, верно: Черепанов был совсем не добрым стариком, а может быть, даже и злобным. — А как он пишет, об этом ты судить не можешь.
— Пишет? — спросил Мишка. — Чего это он ехце там пишет?
— Ну вот, вы не понимаете. Пишет — это когда рисует картины маслом.
— Уморила! Маслом! — захохотал Мишка.
— Да, маслом, масляными красками. Это такое специальное выражение. А смеёшься ты, Миша, зря. Только своё невежество показываешь.
- — Вот у тебя и характер хуже стал, — как бы невзначай заметил Саша. — Всех ты ругаешь, все у тебя ничего не понимают.
— Это неправда! — Таня быстро сожмурилась, почувствовав, как откуда-то издалека, оттуда, кажется, где было сердце, устремились к её глазам слёзы.
Нельзя было, чтобы Саша их увидел. Таня порывисто отвернулась и пошла прочь от своих друзей, с которыми совсем ещё недавно было ей так легко и радостно. Что же случилось? Отчего все вдруг стало сложным? С Черепано-
вым тяжко, с Сашей, и ребятами тоже. И сама себе порой кажешься незнакомой. Чужая девочка в незнакомом городе...
Таню нагнал Вася и молча пошёл рядом, стараясь идти с ней в ногу. Но Таня то делала широкий шаг, то коротенький, то приостанавливалась — так ей было легче думать. Вася терпел, хотя всё время сбивался с ноги и спотыкался.
— Рассказывай, что это вы такое надумали? — наконец заметила его Таня.
— Ничего особенного, — встрепенулся мальчик. — Скажи, ты не можешь идти поровнее?
— Не могу. Саша придумал?
— Саша.
— Интересное что-нибудь?
— Вообхце-то интересное, но...
— Не тяни, рассказывай.
— Так ведь это же пока тайна.
— И от меня?
— Раз Саша не стал тебе говорить...
— Эх, Вася, Вася, а ещё моим другом считаешься!
— Так ведь и Саша твой друг. Понимаешь, мы все дали слово, что будем молчать. А уж потом, когда всё наладим, — вот тогда и смотрите.
— Что — смотрите?
— Не могу, — понурился Вася. — Ну пойми же — слово дал!
— И не нужно! — вконец обиделась Таня. — Обойдусь без ваших глупых секретов. А сейчас, пожалуйста, уходи. Ты мне мешаешь сосредоточиться.
— Что? — не понял Вася, но всё же остановился.
Тут как раз начиналась улица, и Таня тоже остановилась, чтобы оглянуться с бугра на реку. Она увидела
Сашу. Снова парусом пузырилась его белая рубаха, и он снова возбуждённо размахивал руками, точно вот-вот готовый куда-то полететь.
5
Чужая девочка в незнакомом городе...
Таня медленно брела по круто уходившей вверх улице и всё оглядывалась по сторонам, наперёд зная, что увидится ей знакомый дом, или знакомая излучина реки с далёкой кромкой леса, или просто дерево, которому куда больше лет, чем Тане. Но виделось всё незнакомое. Дом будто бы новый — так высветило его на закат подавшееся солнце, излучина реки — от солнца же — слепит глаза, и кажется, что на реке начался пожар, а дерево так молодо позеленело глянцевыми листочками, что даже не верится, оно ли ехце недавно стояло здесь, стуча на ветру своими голыми, покривленными ветвями.
И так всё кругом. Всё незнакомо. Даже не по себе как-то делается. И думается тоже по-незнакомому. На душе смутно и обидно. Нешуточная обида пришла да и забралась во все твои мысли. Как быть с Черепановым, с этим противным, злым стариком? И что теперь будет у неё с Сашей? Вот они и поссорились.
И снова Таня оглядывается на ещё недавно такой привычный ей мир в надежде, что он всё тот же самый. И снова всё кажется ей вокруг незнакомым.
«Что это? Что же это со мной приключилось?» — недоуменно спрашивает себя Таня.
А дома Таню ждала новость: приезжает отец. Три года не ёкал — и вот приезжает. Когда мать сказала ей об этом, Таня сперва даже не поняла, про что это ей толкуют. Го-
лес у матери был будничный, слова звучали как обыкновенные, и радостный, громадный ймысл их сперва укрылся для Тани за этой будничностью маминого голоса. Но вот Таня повторила вслед за матерью сказанные ею слова и вдруг услышала какой-то звонкий звон внутри себя, будто множество заливистых школьных звонков объявили громадную счастливую перемену. Приезжает отец! Они возьмутся за руки и, как тогда, три далёких года тому назад, медленно пойдут куда-то через город. Приезжает отец! Она услышит снова негромкий его голос, и увидит жёлтенькие искорки в его прищуренных глазах, и дождётся нечастой, странно медленной такой и вдруг как вспышка света его у/ьыбки. Приезжает отец! И теперь всё-всё станет как прежде у них, и мама не будет куда-то уходить под вечер, чуждо разряженная и в будничные дни, и не будет возвращаться совсем уже поздно, почти ночью, и ходить по комнате украдкой, на цыпочках. Приезжает отец! И теперь дядя Гриша снова станет таким, каким был. Станет весёлым, шумным, откровенным.
Все эти мысли точно взорвались в девочке, и она кинулась к маме, готовая сразу обо всём рассказать ей, прокричать ей про свою радость. Кинулась и остановилась, так и не добежав. Будничный голос, будто в себя устремлённый взгляд, будто понурившиеся вдруг плечи матери — всё это остановило Таню.