— Красота какая! — выдохнула Маша. — А я свою давно разобрала…
— Мы с Миром тоже давно собирались, да все как-то… со дня на день… А теперь уже Крещение, последний праздник Святок, дальше тянуть неловко.
— Почему? Она же не осыпается.
— Ну, все равно… Будто нарушаешь закон календаря…
— Надо снимать игрушки, да?
— Сейчас принесу стремянку. Буду снимать верхние и ронять тебе на голову. А ты будешь их складывать в коробку — те, которые не разбились.
— Ладно. А осколки куда?
— Разберемся по ходу дела…
Мак принес из кладовки картонный ящик и дюралевую лесенку. Хлопая домашними тапками, забрался на верхнюю ступеньку. Потянулся к радужной стеклянной звезде.
— Ой, подожди, — попросила снизу Маша.
— Жду. А зачем?
— Мак, а лампочки работают?
— Конечно!
— Давай включим на минутку. Чтобы попрощаться с елкой.
— Ох я дубина, забыл! В прошлый раз мы так и делали…
Он прыгнул на пол (чуть не раздавив и коробку и Машу). Сунул в розетку коробочку-штепсель. И заиграла среди веток и мишуры новогодняя сказка. Они постояли рядом, подняв головы. И даже незаметно взялись за руки. Через минуту Мак встряхнулся:
— Подожди, я сейчас!
Он выбрал в холодильнике большущее красное яблоко. Принес к елке.
— Вот! Это празднично-прощальное угощение. Кусай первая…
— Ой… давай… — И хрум-хрум.
Он тоже откусил и захрустел.
Так они, пересмеиваясь, кусая по очереди и глядя на огоньки, сжевали почти все яблоко. Мак великодушно оставил Маше крупный огрызок и опять полез к потолку. Очень осторожно снял звезду. Спустился к Маше и отдал верхушку. Маша побаюкала ее, будто живую…
И так он поступал со всеми игрушками, которые висели вверху, — шарами, корабликами, клоунами, лягушатами… Маша каждую рассматривала, прежде чем опустить в ящик. Иногда говорила «какая хорошенькая» (или «какой хорошенький»).
А лампочки всё горели…
Мак сказал, отдавая Маше ватного крокодила:
— Все-таки грустное это дело — снимать наряд с елки…
Маша не согласилась:
— Ну, не такое уж грустное. Ведь вспоминается праздник.
— А еще вспоминается, что долго не будет ничего хорошего. Каникулы кончились, впереди ползимы, холод как на полюсе, радостей никаких. «Дети, у вас самая ответственная учебная четверть»… — это он очень похоже изобразил «англичанку» Эльзу Борисовну.
Маша посмеялась, но опять возразила:
— В этой половине зимы уже будто просыпается весна. То есть ее ожидание. Солнце ярче, день длиннее. И облака бывают пушистые, как вата. Смотришь на них и думаешь: скоро март…
— Ага, «скоро»! Задубеешь, пока дождешься…
— Ну… если до марта еще далеко, можно себя утешать: «Вот уж скоро будет скоро»…
— «Утешение — умора», — досадливо срифмовалось у Матвея.
— Дразнишься, да?
— Да. И сейчас брошу тебе на кумпол этот шар.
— Бросай, у меня волосы пружинистые…
Отблески лампочек искрились у нее на кудряшках. Мак подумал, что, конечно, не шар, а вот этого пластмассового лягушонка можно бы и уронить (если осторожно).
Верхняя часть елки была уже свободна от игрушек. Мак стоял теперь на нижней ступеньке, голова Маши оказалась чуть ниже его колена. Кудряшки коснулись голой ноги, и пробежалось по нервам щекотательное замирание. Маша этого не заметила: она разглядывала ушастую куколку.
— Мак, смотри! Что-то знакомое… То есть кто-то знакомый.
— Еще бы! Это же Крылатый Эльф, сын Брагича.
— Ой, точно! Вылитый Элька… Мак, это кто его слепил?
— Сама не догадаешься?
— Ох… Огонек, да?
— Конечно!
Огонек, Федя Огоньков, четвероклассник, похожий на сверчка с удивленными глазами. Известный всей школе «Мастик-пластик». «Мастик» — от слова «мастер», «пластик» — потому что лепил из пластилина и каких-то специальных, быстро твердеющих составов. Его коньки-горбунки, динозавры, Карлсоны с пропеллером, буратино, рыцари, марсиане, Дюймовочки и танцующие слонята появлялись повсюду: на выставках, школьных лотереях, ветках новогодних елок, просто на подоконниках в классах, на полках в кабинетах… Иногда он лепил и маленькие портреты. Однажды сделал для Дня искусств статуэтку школьного директора Льва Сергеевича — сутулого, с носом-огурцом и уж-жасно грозными бровями. Все покатывались со смеху. Правда, кое-кто боялся, что директор разгневается, но он тоже посмеялся, а статуэтку после выставки выпросил у Огонька для своего кабинета. В обмен подарил «Мастику-пластику» модель старинного автомобиля…
Мак поставил кукольного Эльку на ладонь.
— Я его выиграл в лотерее на Осеннем празднике. Огонек туда кучу своих поделок отдал…
— А-а! Я помню. Только я там ничего не выиграла… Мак, а почему с ним так случилось? Ни с того ни с сего? Никто не может объяснить…
— Ну, лейкемия же, рак крови… — Мак сжал в себе холодок. — Такое хоть с кем случиться может. Ходит человек, ничего не чувствует, а потом раз — и с ног долой… Ну и начинается по всем газетам-интернетам: «Помогите мальчику, помогите девочке, нужен миллион для операции!..» А где его возьмешь, миллион-то? Был бы сын олигарха — другое дело…
— Не знаешь, много уже собрали?
— Мирослав говорит, что немало. Только нужно в десять раз больше — для пересадки костного мозга… В разных местах проходят всякие сборы и концерты, да сразу разве наберешь… Мир уже несколько раз выступал…
— Мак, а отчего такая болезнь? От какого-то облучения?
— Наверно, так… А про Огонька говорят, что еще и от нервов.
— От каких нервов?
— Ты не знаешь разве, что его хотели забрать из дома?
— Мак… я не знаю. Как — забрать?
— Нам Брагич рассказал. Огонек жил… живет с матерью и старшей сестрой… у них две комнаты. Соседям эти комнаты давно нравятся. Вот они и склепали заявление: мать не заботится о сыне, ведет… этот… анти-соци-альный образ жизни, издевается над мальчиком. Подали в контору, которая называется «Опека», она вроде бы как для защиты детей…
— А-а, я слышала! Даже телепередача была! Как они забирают ребят в детдома. Заглянут в холодильник и, если там нет апельсинов или йогурта, сразу: «Вы морите ребенка голодом!» И хвать его в приют…
— Да! И никто им не указ!
— Папа сказал, что, если бы такие явились к нам домой, он пристрелил бы бы на пороге.
— А у Огонька-то стрелять некому. У сестры порок сердца, у мамы здоровье тоже еле-еле… Ну вот, стали эти тетки-опекунши приказывать: «Пусть мальчик собирается». А он стоял рядом… Стоял-стоял, а потом бах навзничь! Сперва думали — обморок. Потому что кто выдержит, когда забирают от мамы. Потом засуетились, вызвали врача. Его на «скорой» в детскую больницу, анализы всякие. Ну и нашли вот такое… такой диагноз… Одно хорошо — теперь уж никакая «Опека» его не заберет…
— Почему?
— Потому что ей нужны здоровые. Такие вот талантливые, воспитанные, но без всяких болезней. Чтобы можно было перепродать в какую-нибудь богатую семью или за границу. Прибыль…
Мак не замечал, что говорит уже не свои слова, а слова Мира, а то и Брагича. Впрочем, камня разница…
— Не приведи господь, — по-взрослому сказала Маша.
— Да… — сказал Мак.
Щуплый большеглазый Огонек словно стоял рядом с ними…
Они в молчании, будто виноватые в чем-то, закончили снимать игрушки. Мак выключил и смял гирлянду. Вдвоем унесли коробку в чулан. Мак, сосредоточенно дыша, уложил на пол и начал разбирать елку. Маша сосредоточенно помогала. Сказала, почесывая ноги:
— Искусственная, а колется, как настоящая…
— И пахнет, как еловое мыло в ванной…
— Ой, Мак, я вспомнила. Там, в ванной… календарь с кораблем. Это что за корабль? Красивый такой…
— А-а! Это прошлогодний календарь. Мир его сохранил, потому что на нем барк «Диана». Учебное судно. Раньше оно было румынское, а во время войны его взяли как трофей. Оно долго-долго стояло на приколе, потом сделали ремонт, превратили в парусную школу для морских курсантов. Мир мечтает пойти на нем в плавание.
— Разве он курсант?!
— Конечно нет. Но туда иногда набирают группы старшеклассников. Победителей всяких викторин и конкурсов на морские темы. Записывают их в юнги. Дают даже бескозырки с ленточками «Юнга „Дiаны“», буква «И» там старинная, с точкой. Так раньше назывался шлюп капитана Головнина, на котором тот ходил в Японию. В девятнадцатом веке… А у Мира всяких побед — целая куча…
— Ух ты-ы!.. А какое будет плавание? Кругосветное?
— Для «Дианы» да. А экипажи будут меняться. В разных портах. Миру обещают рейс от Владивостока до Кейптауна, а оттуда самолетом домой…
— Вот счастливый!.. Мак…
— Что?
— Ты… наверно, завидуешь, да?
— Вовсе нет, — сказал он как можно тверже. — Братьям нельзя завидовать. И к тому же это плохая примета: дело может сорваться… Я изо всех сил мечтаю, чтобы он поплыл. Это ему награда за всё…
— За конкурсы?
— Да… И за то, что чуть не погиб два года назад…
— Господи… — прошептала Маша.
— Его избила какая-то шпана, когда вечером шел из клуба. Просто так, ни за что. Бросили на снегу. Нашли его со всякими сотрясениями, со сломанной ногой. Потом еще воспаление. Мама сама чуть не слегла в больницу. А он пролежал полтора месяца. В заречном стационаре… Но зато именно там он узнал про капитана Лухманова. С этого все и началось…
Капитан Лухманов
Декабрьским вечером шестиклассник Мирослав Рощин возвращался из клуба «Речник» с занятий гитарной школы «Резонансы». Ну и подвалили четверо. Каждый выше на голову. Он даже не успел понять, что им надо. Впрочем, таким всегда надо одно: бить. Избили до потери сознания, кинули к забору в снег.
Нашли мальчишку только среди ночи, когда мама подняла на ноги милицию. Она не оставила в покое ленивых стражей порядка, когда те убеждали, что «пацан где-нибудь глушит с дружками пиво, очухается и придет».
«Неправда, он не такой!»
«Все они „не такие“. А мы должны машину гонять вслепую…»
Мама не отступала. Она сказала, что утром пойдет к мэру города, а еще поднимет на ноги молодежную дружину «Щит». Этих ребят милиция терпеть не могла и слегка боялась. Плюнули, поехали искать. Нашли…
Мирослава Рощина выхаживали в старой больнице, в Заречном районе. Там у мамы были знакомые врачи. Хирург Владимир Маркович сказал, что, если бы Мир провалялся в снегу еще около часа, его не спасли бы. Он сам написал про это в газету. Начальника милицейского отделения торжественно уволили со службы, а через две недели неторжественно и незаметно назначили заместителем управления МВД всего района.
Мама и Матвей приезжали почти каждый день. Одного Матвея мама в больницу, конечно, не пускала (в Заречный район, через полгорода, через мост, после того, что случилось со старшим сыном!..) Зато разрешала Маку оставаться у Мира в палате на полдня — с утра до обеда или с обеда до вечера. Врачи тоже не возражали. Мир потом сказал, что «это было не самое плохое время».
О чем они тогда только не говорили! О гигантских телескопах на орбите, о птеродактилях, о книжках Кира Булычёва, о доспехах римских легионеров, о подземных туннелях под фундаментом Благовещенского собора, о похожести галактик и микрочастиц. И о девочках, разумеется («Мак, только я ей ничего не сказал, а потом она перешла в другую школу…»). И о папе, которого Матвейка почти не помнил. И о всяком таком, про что могут говорить один на один только очень доверяющие друг другу мальчишки. Хорошо, когда у тебя есть такой старший брат.
Они даже сочинили сказку «Божья коровка, синяя, как небо». На самом деле это был крохотный вездеход с планеты Копейка, случайно залетевший на Землю. Экипаж «Коровки» удивлялся земным обычаям и чуть не вляпался в большую беду, но им помогли двое первоклассников — девочка Мика и ее влюбленный друг, по прозвищу Пушкин.
Сказку напечатали на ноутбуке, который мама принесла Миру (попросила у подруги). Потом без большого смущения прочитали соседу по палате, пожилому Виктору Ильичу. Виктор Ильич преподавал литературу в педагогическом колледже, месяц назад спешил на занятия, поскользнулся на тротуаре, заработал двойной перелом ноги и оказался здесь. Был еще сосед, слесарь дядя Женя, но он целыми днями пропадал в палатах у приятелей, а Виктор Ильич — всегда тут как тут. К сочинению братьев Рощиных он отнесся со вниманием. Одобрил:
— Вы, друзья, прямо братья Стругацкие. Слышали про таких?
Братья слышали, и Матвей согласился:
— Ага…
Он тут же получил от Мира хлопок по темени — за нескромность, — повалил его носом в подушку и начал крутить уши. На шум появились дежурная сестра Агнесса Игоревна.
— Это что такое! Кто-то сейчас немедленно отправится домой! А на тебя, Мирослав, я пожалуюсь Владимиру Марковичу.
Мирослав только хихикнул. Владимир Маркович был добрейшим существом. Кстати, это именно он дал Миру книжку капитана Лухманова «20 000 миль под парусами».
— Ты юноша романтического склада, думаю, тебе будет интересно… Смотри, год издания тридцать шестой, прошлый век. Тогда еще моего папы на свете не было. Только в таких учреждениях, как наша ветхая лечебница, и могут сохраняться подобные раритеты…
Оказалось, что «раритет» отыскался в больничной библиотечке, которая находилась под присмотром сестры-хозяйки Людмилы Федоровны.
Да, книжка пришлась кстати! Особенно в ту неделю, когда «ребенок (разумеется, Мак) допрыгался до распухания гланд» и был засажен дома, к Миру его не пускали. Если бы не плавание барка «Товарищ» через Атлантику, Мир извелся бы от скуки.
А так он ничуть не извелся! Он окунулся в «соленые океанские ветры» и в изучение морских премудростей: в конце книжки оказался корабельный чертеж и объяснения. Правда, не все термины были понятны, однако в наше компьютерное время какие могут быть трудности! Ноутбук был подключен к Интернету, и Мир неоднократно нырял в Сеть, чтобы узнать про такелаж, рангоут и заодно про самого капитана Лухманова. В первый раз он узнал не так уж много. Но все же выяснил, что Митя Лухманов начал плавать на парусниках с детских лет, хлебнул всяких приключений и штормов, что капитаном «Товарища» стал уже после шестидесяти лет. И еще — что в ту пору был у него сын-мальчишка Волик. Самый младший и самый любимый. В учебном плавании «Товарища» через Атлантику он был с отцом.
«Повезло пацану», — подумал Мир.
Он тогда не очень увлекался парусами и плаваниями. Иногда с любопытством читал о кругосветных путешествиях и дальних островах, но все-таки нынешние телескопы на орбитах интересовали его гораздо больше. Однако здесь, в больнице, ему почудилось, будто незнакомый сын капитана помахал ему загорелой рукой. Из давнего времени. С желтой палубы, которая пахла теплыми от солнца досками. Мир тогда так и подумал: «Запах солнечной палубы». А мальчику Волику помахал в ответ. Мысленно, конечно.
В книжке оказалось много фотографий. Правда, черно-белых, мутноватых, но это как бы набрасывало на них тень старины и загадочности. На тринадцатой странице был снимок мальчишки — в берете, тельняшке, белых штанах до колен, улыбчивого, босого. Он стоял по щиколотку в потоках воды (наверно, был аврал) и смотрел вверх. Похоже, что фото сделали с марсовой площадки.
В книжке ничего не было сказано о мальчике Волике, но Мир не раз возвращался к снимку и убедил себя, что это и есть сын капитана. Хотя бы потому, что никаких других мальчишек на снимках совсем не было. Значит, и на барке их не было. А этот — был. И словно говорил Миру: «Привет!»
А дальше стало еще интереснее.
Книжка была с помятыми уголками, в зеленоватой коленкоровой корочке с синими картинками заморских городов по углам переплета и четырехмачтовым парусником посередине. Даже если не смотреть на год издания, все равно видно, что старина. Это заметил и Виктор Ильич.
— Можно полюбопытствовать?
Полюбопытствовал. Долго листал и словно даже принюхивался. Покачал книжку на ладони.
— Удивительные бывают совпадения… Глянь в окно. Вон там, на углу, виден кирпичный дом…