— Я вас не понимаю, — растерянно сказала Кудряшка. — Мы что, спускаемся под землю?
— А ты этого не знала? — удивился крот. — Мы едем к мурлыкающему народцу. Они из семейства эльфов. Чрезвычайно боятся шума. С каждым новым открытием они уходят на пятьдесят метров глубже под землю. Это началось с паровой машины. Потом появились автомобили: еще на пятьдесят метров глубже! Потом самолеты. Потом радио и не так давно телевидение… и каждый раз на пятьдесят метров глубже.
— А почему они называются мурлыкающим народцем? — спросила Кудряшка.
— Потому что они мурлыкают, — ответил крот. — Вот так.
Он зажал себе лапой нос и протяжно загудел — получилось ужасно противно.
— Они делают это гораздо красивее, — пояснил он. — А их короля зовут Мимандер. Он сегодня женится, поэтому и нужна приветственная речь.
И крот снова начал торопливо бормотать:
— От всей души разрешите поприветствовать наших дорогих гостей. Ура.
— А на ком женится король? — спросила Кудряшка. Но прежде чем крот успел что-либо ответить, лифт, тихо подрагивая, остановился. Крот толкнул дверь лифта, и они очутились в дивном лесу, где солнце, будто рассыпавшись на тысячи осколков, играло бликами в густой листве. Трава была голубой, и прямо на ней стояли два маленьких трона, сделанных из яичной скорлупы. На одном из них сидел король Мимандер. На нем была мантия, подбитая шмелиным мехом, а вокруг него расположился мурлыкающий народец. У его подданных были пушистые зеленые волосы, мохнатые остроконечные ушки, как у лисичек, но их большие глаза излучали доброту и кротость. Крот нервно поклонился и тут же забубнил свое:
— От всей души разрешите…
— Подожди, — прервал его король, — не торопись, церемониймейстер, как я вижу, ты привез мне мою невесту?
— Это она невеста? — испуганно спросил крот. — А я и понятия не имел.
Он отвесил низкий поклон Кудряшке, которая в растерянности попятилась к лифту.
— Садись рядом со мной, Кудряшка, — сказал Мимандер и указал на соседний трон.
— Я… э-э… мне пора домой, — пролепетала Кудряшка. Она ужасно испугалась. Ей вовсе не хотелось выходить замуж за короля с зелеными волосами. Она мечтала убежать прочь отсюда, но Мимандер крепко сжал ей руку и сказал:
— Конечно, ты можешь уйти, но сначала мой народ помурлычет для тебя.
Он поднял свой жезл, и его народец начал мурлыкать — что-то напевать себе под нос. И тут же возникло ощущение, будто тебя с головы до пят окутало теплой волной, опьяняющим запахом боярышника. И ты забывал все на свете и делался сонным и безвольным. Это был чудесный, сладкий дурман.
— Ты хочешь выйти за меня замуж? — тихо спросил Мимандер. — Иди же ко мне… иди!
Кудряшка уже почти опустилась на трон из яичной скорлупы, но ее вдруг пронзила мысль о доме, о родителях и братишке. И она вырвалась из пьянящего наваждения и бросилась к лифту.
— Подожди, я еще не произнес приветственную речь, — крикнул ей вслед крот, но Кудряшка уже впрыгнула в лифт, нажала на кнопку и стрелой понеслась вверх, быстрей, быстрей — домой! Наконец лифт остановился перед дверью ее квартиры, и все пошло своим чередом. Кудряшка никому не рассказала о том, что с ней произошло, но воспоминание о мурлыкающем народце никак не уходило. Ей страшно хотелось вновь услышать их тихое пение, и на следующее утро она снова ни свет ни заря вступила в лифт. И снова очутилась в лесу с мурлыкающим народцем, и снова король Мимандер просил ее стать его женой. И снова она вовремя вспомнила о доме, и так стало происходить каждый день. Дома никто ничего не заметил, никто, кроме ее младшего братишки.
Он заметил, что каждое утро сестра встает ни свет ни заря, и его разобрало любопытство. Однажды утром он проснулся еще раньше и на цыпочках подкрался к ее постели. Она мурлыкала во сне, и он вдруг увидел, что у нее стали мохнатые ушки — точь-в-точь как у лисы. Ее волосы отливали зеленью, и братишка решил, что дело нечисто.
Когда в это утро она зашла в лифт, братишка уже притаился там. Он замер в полутемном углу и выскользнул, словно тень, за ней в странный лес с голубой травой, где и спрятался под кустом.
Здесь все шло, как обычно. Мурлыкающий народец начал потихоньку напевать, и сладкая опьяняющая волна накрыла Кудряшку. Их пение в этот раз было еще более завораживающим, еще более чарующим, и когда король Мимандер спросил: «Хочешь ли ты стать моей женой?» — Кудряшка покорно кивнула. Король притянул ее к себе, но в этот самый миг внезапно воздух разорвал резкий, пронзительный, мерзкий звук. Это была вопящая современная металлическая музыка из транзистора. Мгновенно все погрузилось во тьму, исчез дивный лес с солнечными бликами, исчез мурлыкающий народец.
Кудряшка вдруг увидела себя стоящей в длинном черном коридоре со склизкими стенами, а рядом с собой — братишку, который дергал ее за рукав и кричал:
— Скорее! Скорее в лифт!
Еще кто-то хлюпал рядом с ними по лужам. Это был крот, он выкрикивал жалобным голосом:
— Давай сюда! — братишка втолкнул Кудряшку в лифт и захлопнул дверь. Лифт пополз вверх, а Кудряшка колотила брата в грудь кулачками и, захлебываясь от слез, кричала:
— Ты! Ты все испортил! Ты со своим идиотским транзистором! Гадкий мальчишка!
— Послушай, послушай, Кудряшка, — успокаивал он ее. — Ты почти превратилась в мурлыкающее существо. Ты бы осталась там навсегда, если бы я тебя не спас. Твои уши уже стали мохнатыми, а волосы — зелеными. Кудряшка, разве ты не хочешь домой? К папе, маме и ко мне? Домой, к себе домой?
Кудряшка молча взглянула на него.
— Хочу, — сказала она. Она вытерла слезы и улыбнулась. Вскоре лифт остановился на последнем этаже многоквартирного дома.
Они открыли дверь и очутились в своей квартире. Мама делала бутерброды к завтраку, и когда Кудряшка посмотрела в зеркало, то увидела, что уши у нее стали как у всех нормальных людей.
Вот только мурлыкающий народец еще на пятьдесят метров погрузился под землю.
Свежемороженые дамы
Жил-был один парикмахер, который по понедельникам осматривал местные достопримечательности, потому что у него в этот день совсем не было клиентов. Он успел уже несколько раз посетить музей, сходил на выставку, а больше ничего не мог придумать.
— Куда же мне отправиться сегодня? — спросил он сам себя в очередной понедельник. — А не посетить ли мне городской холодильник, где хранится треска! Конечно, это ненастоящая достопримечательность, но все лучше, чем ничего.
Холодильник находился далеко за городом, и парикмахеру пришлось добираться туда на машине.
В первом помещении, куда вошел парикмахер, было весьма прохладно. Двадцать женщин, занятых упаковкой свежемороженой трески, были так поглощены работой, что не обратили на парикмахера ни малейшего внимания.
«Нет, это еще ненастоящий холодильник, — подумал парикмахер. — Мне нужно проникнуть в глубь здания». И он на цыпочках последовал за двумя мужчинами, тащившими огромные ящики с рыбой. Мужчины были одеты в длинные пальто на вате, кожаные перчатки и шерстяные шапочки — так требовала инструкция, поскольку в самом главном холодильном помещении температура опускалась до сорока градусов ниже нуля.
— И тем не менее я хочу все осмотреть, — сказал парикмахер, стуча зубами от холода. Он поднял воротник своей курточки и пошел из одной холодильной камеры в другую, из одной в другую, вдоль бесконечных полок с рыбой, рыбой, рыбой…
— Какое огромное здание, — подумал вслух парикмахер. — Пожалуй, мне не следует заходить слишком далеко, а то я заблужусь. Куда подевались те грузчики? Эй! — крикнул он. И поскольку ответа не последовало, он крикнул еще раз: — Эй!..
«Вероятно, мне пора возвращаться, — решил он. — Иначе я замерзну. Этот холод уже невозможно вынести». И он пошел назад. Он брел из одной холодильной камеры в другую, из одной в другую, и кругом была только рыба. Через десять минут он окончательно заблудился, в отчаянье заметался, начал кричать и звать на помощь, но никто, никто его не услышал.
Холод схватил его за нос, через ноздри пробрался в легкие, заткнул уши, словно стеклянной ватой, инеем запорошил глаза, миллионом иголочек впился в пальцы рук и ног, каждое движение причиняло парикмахеру мучительную боль. Вскоре он совершенно закоченел и, зарыдав, упал на мешок с рыбой. Его слезы тут же превращались в ледяные стекляшки, которые с мелодичным звоном падали на пол и разбивались.
— О, люди, люди! Сейчас я замерзну до смерти, — прошептал парикмахер. — Через пять лет вы найдете мое бездыханное замороженное тело. И тогда скажете: вот лежит парикмахер, который по понедельникам осматривал достопримечательности. К счастью, у меня нет жены, которая станет обо мне печалиться. Одни лишь клиенты, но они найдут себе другого парикмахера. А теперь я засну и больше никогда не проснусь.
Он закрыл глаза и как будто провалился в глубокий колодец. Он падал, и падал, и падал, и ему становилось все теплей и теплей, потому что сон всегда теплый.
А потом он вдруг проснулся и, не решаясь открыть глаза, спросил:
— Где я, на небе или в аду? Я ведь умер, это точно, так почему же у меня такое ощущение, что я еду в машине? Меня покачивает, меня куда-то везут. Может, это мои похороны? Тогда почему меня хоронят кое-как, без оркестра, почему мне так жестко лежать?
И он чуточку приоткрыл глаза. Он ехал в санях, в которые были впряжены шесть каких-то зверей. Размером они были с волка, но когда парикмахер хорошенько пригляделся, он увидел, что это были хорьки. Гигантские белые хорьки.
— Ну что, проснулся? — спросил чей-то голос.
Он повернул голову и обнаружил подле себя даму в белом пластиковом одеянии. Она была невероятно худой, глаза ее сияли, и она ласково улыбалась ему своими белыми губами. Она как будто вся состояла из белого цвета, а может, просто казалась такой в мертвенном лунном свете.
— Разве не чудо, что я случайно на тебя наткнулась? — воскликнула она. — Как же мы давно не виделись! Неужели ты не узнаешь меня?
Внезапно парикмахер вспомнил детство и удивленно прошептал:
— Вы — тетушка Фригитта!
— Правильно, — кивнула она. — Теперь ты мой гость, и мы едем ко мне домой.
Парикмахер почувствовал себя не совсем в своей тарелке. Он хорошо помнил, как тетушка Фригитта выдрала его за уши, когда он был совсем маленьким, потому что он сделал лужу в саду на ее белые фризии.
— Но, тетушка, — сказал он, — я думал, что вы провалились под лед, когда мне было восемь лет.
— Так оно и есть, — согласилась она. — Поэтому я и очутилась здесь. Посмотри, какая красота в нашем свежемороженом селении!
Парикмахер огляделся по сторонам.
— Это не селение, это целый город из кристаллов! — воскликнул он. — Небоскребы из кристаллов!
— Изо льда, — уточнила тетушка. — Здесь все изо льда и снега. И тем не менее ты не чувствуешь холода, правда?
— В самом деле, — удивился парикмахер. Ощущая приятное тепло во всем теле, он восхищенно разглядывал гладкие, словно отутюженные улицы с высоченными домами, сверкавшими, блестевшими, мерцавшими в лунном сиянии миллионами бриллиантовых бликов. Движение на улицах было весьма оживленным. По обе стороны в санях скользили дамы, и во все сани были впряжены огромные хорьки.
— В этом городе живут одни лишь дамы? — поинтересовался парикмахер.
— Ах, нет, — ответила тетушка и указала на постового.
Парикмахер с трудом сдержался, чтобы не расхохотаться, ибо постовым был самый обыкновенный снеговик с морковкой вместо носа и угольками вместо глаз.
И вот наконец они приехали на ледяную виллу тетушки Фригитты. Ее дом казался сделанным из стекла, но все было изо льда — адова, должно быть, работенка! Полы покрывали мягко поскрипывающие снежные ковры, стены были совсем прозрачные, кое-где расписанные морозными узорами. Повсюду стояли скамьи из снега и столы изо льда. И на всех скамьях сидели свежемороженые дамы с белыми волосами, в белых нарядах, и когда парикмахер с тетушкой Фригиттой вошли в дом, все они всплеснули руками и дружно загалдели.
— Это мой племянник, парикмахер, — представила своего гостя тетушка Фригитта. — Он сделает всем нам замечательные прически.
Дамы загалдели еще громче, и звук их голосов напоминал перезвон кубиков льда в бокале с коктейлем. Они обступили парикмахера со всех сторон и разглядывали его, как диковинную птицу. Они щипали его, дергали за волосы, принюхивались, и парикмахер чувствовал себя ужасно неуютно.
— Мальчику нужно сначала перекусить, прежде чем он приступит к работе, — сказала тетушка Фригитта и хлопнула в ладоши.
Тут же вразвалочку приковылял пухлый снеговик — на одной руке он нес поднос со свежемороженой рыбой, в другой держал хрупкую вазочку с мороженым. Когда парикмахер насытился, его отвели в огромный ледяной салон с ледяными зеркалами и снежными креслами. Одна за другой потянулись свежемороженые дамы, и парикмахер колдовал над их белоснежными волосами. Он причесывал, приглаживал, взбивал, начесывал белые локоны, подкалывал их ледяными шпильками, украшал ледяными цветами. Получалось необыкновенно красиво: на головах у дам вырастали взбитые, белоснежные, все в завитках торты, и дамы были счастливы.
Одна из свежемороженых дам была моложе всех. Ее звали Сорбет, и была она так красива, что у парикмахера захватило дух, когда он увидел ее отражение в зеркале. У нее тоже были белые волосы и белое лицо, но глаза напоминали темные, подернутые льдом озерца, в которых отражался игривый лунный свет, а ее голосок струился, как перезвон хрустальных бубенчиков.
— Расскажи мне про страну, откуда ты пришел, — попросила она.
Парикмахер попытался вспомнить, как выглядит его страна, но, к своему удивлению, обнаружил, что начисто все забыл.
— Расскажи, какая она? — снова попросила прекрасная Сорбет.
— Я ничего не помню, — сказал парикмахер. И она ушла, а ее место заняла новая свежемороженая дама.
Парикмахер был доволен. Каждый день он ел свежемороженую рыбу и мороженое, усердно работал и совершенно не вспоминал о своей стране. По вечерам он ходил смотреть на зимние балы на большой ледяной площади. Там, в лунном свете на коньках скользили свежемороженые дамы с необыкновенными прическами. Однажды вечером перед парикмахером остановилась Сорбет и спросила:
— Ты не хочешь со мной потанцевать?
— Я не умею кататься на коньках, — смутился парикмахер. — И у меня нет коньков.
— Тогда пойдем покатаемся на санях, — предложила Сорбет и повела его к своим саням, запряженным восьмеркой здоровенных хорьков.
Но когда парикмахер хотел залезть в сани, он оступился и неловко задел одного из хорьков. Тот злобно тяпнул его за палец, и на снег упала капелька крови.
И когда парикмахер увидел капельку красной крови, он вдруг снова вспомнил, как выглядит его страна. «О да, она была разноцветной, — подумал он. — Там был красный цвет. Красный цвет крови, и красный цвет герани, а также красный свет светофора. Там был зеленый цвет травы, и желтый цвет цыплят, и розовый цвет почтовых марок». И по дороге он рассказал Сорбет, как прекрасен был его разноцветный мир.