Личные Братца Кролика воробьи вертелись поблизости, напоминая о себе громким чириканьем.
Штук пять разноцветных кошек, хищно сгорбившись, сидели поодаль в разных местах. Им Братец Кролик швырял пескариные головки с разбором:
— Вот эта — Петровной… Это кошка хорошая, вежливая, нельзя ей не дать… Ту, полосатую, плохо кормят, всегда голодная, даю ей самую большую!.. У, как схватила! У Психеи скоро котята, молочка ей дам после. А этот, драный, — большой нахал, ему шиша!..
Братец Кролик охотно согласился вынести книгу, но потребовал резинку для рогатки, чтобы вознаградить себя за труды, а также за неприятности, если тетка Федотьевна поймает его на месте преступления.
— Трудно доставать! У нее не то что у аспиранта: у того все раскидано! А обратно положить — так еще труднее! А если она заметит, что не так положено? Достанется мне. Даже аспирант уже ругался: «Ты брал мой микроскоп? Там стронуто!» — «Что вы, я в вашу комнату сроду и не захожу даже и, какой такой микроскоп, не знаю… Очевидно, само стронулось…»
За аспиранта Братец Кролик говорил хриплым зверским голосом, а за себя — кротко и вежливо.
— Тетка Федотьевна тоже: «И когда я отсюдова перееду, жду я, не дождусь: и усе-то он найдеть, и усе-то он разроеть, и усякую похоронку унюхаеть, и усе-то он перетаскал нязнамо куды!» Такой народ…
Кошки увидели, что Братец Кролик доел последнего пескаря, и сразу убежали, кроме важной Психеи, которая чего-то дожидалась.
Братец Кролик отнес сковородку в дом и вышел с кружкой молока, сопровождаемый чьим-то напутствием:
— Ты куда, поганец, потащил молоко?
— Сам выпью!
— То-то: «выпью»! Все чужим кошкам перетаскал!..
— Уже пью!
Он подмигнул друзьям и быстро пошел в какой-то укромный угол. Психея, поставив хвост вверх, шествовала впереди. Видно, где-то существовала особая посудина, так как Братец Кролик тотчас вернулся, допивая из кружки остатки.
— Тетка Федотьевна уходит на базар… — сообщил он. — Ждите…
Чтобы развлечь гостей и скоротать время до ухода тетки Федотьевны, он показал им нескольких знакомых пауков, проживающих по темных углам, которых он также снабжал ежедневным пайком в виде мух, и один собственный муравейник, потом предложил:
— Может, хотите свинью посмотреть?..
— Ну ее! Чего ее смотреть… — замахал руками Глеб.
Тут как раз и тетка Федотьевна с кошелкой прошла через двор.
Братец Кролик немедленно, прошмыгнул в дом, через некоторое время форточка в одном окне открылась, оттуда выпала книга, а из двери выскочил Братец Кролик…
Пообещав как можно скорее возвратить книгу вместе с резиной, Мишаня и Глеб отправились сочинять письмо.
Девочки, наверное, пождали, пождали да и пошли несолоно хлебавши, что и требовалось…
Поэтому Мишаня с Глебом чувствовали себя под крыльцом свободно.
Первым делом рассмотрели в книжке картинки, оказавшиеся неинтересными: кудрявые кавалеры в чулках разговаривали и обнимались с разными расфуфыренными дамочками; шпага была только у одного, и он никого этой шпагой не колол и даже в руки не брал, а носил, видно, так — для форса…
— Давай! — распорядился Мишаня, приготовляясь записывать подходящие слова и выражения. — С середки давай, а то они, может, тоже эту книжку у тетки Федотьевны брали, запомнили начало. Я всегда начало запоминаю…
— «Запаситесь терпением, сударыня! — начал читать Глеб. — Я докучаю вам в последний раз. Когда мое чувство к вам еще зарождалось, я не подозревал, какие уготовил себе терзания. Вначале меня мучила только безнадежная любовь, но рассудок мой мог одолеть ее со временем…»
— Не годится, — забраковал это место Мишаня. — Заменим так: «Здравствуйте, Роза, с приветом к вам Мишаня».
— Почему на «вы», они что — взрослые? — внес свою поправку Глеб.
— Ну, «Здравствуй, с приветом к тебе»… Дальше валяй…
— «Я молчал долго; ваша холодность в конце концов заставила меня заговорить. Можно преодолеть себя во имя добродетели, но презрение того, кого любишь — непереносимо…»
— Чепухово пишет! Давай с другого места!..
Глеб перелистнул несколько страничек:
— «О ангел мой! Моя заступница! Какую ужасную обязанность я возлагаю на тебя! Сжалься! Пусть мое сердце говорит твоими устами…»
— Это и вовсе никуда не годно! Они и так об себе чересчур много понимают, а тут совсем завоображают!.. Нечего унижаться!.. А твоя Николаш… Ниночка то есть, недавно как чесанула Огурца палкой по горбу, аж он скрутился весь не хуже того волоса! Репьями он в нее кидался… Ангел!
— «О, умрем, моя нежная подруга, умрем, любовь моего сердца! Для чего нам отныне наша постылая молодость — ведь мы изведали все ее утехи…»
— Вот еще! Чего это нам помирать!.. Я и не подумаю! Нас тогда на Гусиновке засмеют, проходу не дадут! И зачитывать не стоит… Переворачивай…
— Вот заканчивает он: «Я хочу жить ради вас, а вы, лишая меня жизни…» Это тоже никуда не годно… «И ты, мой нежный друг, и ты, моя единственная надежда, ты тоже терзаешь мое сердце, а ведь оно и без того изнывает от тоски…»
— Чепуха! Так только в старину выражались: терзает… изнывает… Сейчас надо — «Жму руку».
— Товарищески жму руку, — уточнил Глеб.
— Ну, «товарищески»… А дальше стишок: «Как соловей лета…» и порядок!..
— Нет в этой книжке никакого толку, — критиковал Мишаня, сам пересмотрев несколько писем. — Ишь, какие длиннющие: наверно, помещики были, только и дела им — дурацкие письма выдумывать…
— Я тоже так считаю, — согласился Глеб. — Эта книжка допотопная. Пускай оттуда тетка Федотьевна списывает, а мы давай лучше напишем по-таежному!..
Такая мысль понравилась Мишане: по-таёжному выйдет гораздо интереснее, сразу будет видно, что писали мужественные суровые люди, а не какой-нибудь слюнтяй кавалер Сен-Пре, у которого и шпага-то болтается без дела, чтоб перед своей Юлией хвалиться!..
Знаток таежной жизни Глеб, хоть и пришлось ему потрудиться, но уж сочинил так сочинил!
Конечно, и Мишаня много помогал.
В окончательном виде письмо получилось такое:
«Лети, письмо, завивайся, никому в руки не давайся, дайся только тому, кто мил сердцу моему. Здравствуй, Роза, с приветом к тебе Миша. Твоя мне шибко нравится, давай будем мало-мало дружить. Худой люди не слушай. Наша вместе тайга туда-сюда ходи, соболя, белку гоняй, в чуме живи. Тебе понимай есть? Жду ответа, как соловей лета. Товарищески жму руку.
Мишаня».
Оба сочинителя до того уморились, что другого письма решили не сочинять, а обойтись одним, подставив, разумеется, разные имена; да так хорошо больше и не получится…
— А бывает, чтоб одинаковое письмо сразу двум слать? — засомневался было честный Глеб, но Мишаня его успокоил.
— Да ведь каждая отдельно себе получит! Если бы накатали одно на двоих — другое дело! А так — какая разница? Подумаешь, барыни, отдельные письма им еще составляй!..
И почтальон нашелся — Колюнька. Соскучившись играть у Маринки, он перелез в Мишанин двор, услыхал голоса под крыльцом, начал заглядывать и клянчить:
— Мишань, а Мишань… А мне можно? Мишань, а Мишань… А мне нельзя?
Глеб красивым почерком переписал оба письма, потом их запечатали в конверты, налепили марки, Глеб вывел адреса, и письма были вручены Колюньке с наказом передать в собственные руки, да не перепутать.
Впрочем, об этом не стоило беспокоиться, потому что Колюнька, несмотря на малолетство, до того поднаторел самоучкой в грамоте, что мог с ходу узнать в самом длинном слове буквы О, П, Р, Т и С, которые любил изображать мелом на всех видных местах.
Гордый поручением, Колюнька запрятал письма под майку и отправился разыскивать Розу и Николашку, изредка останавливаясь и доставая письма, чтобы полюбоваться марками и двумя своими любимыми буквами — Р, похожей на топорик, и Т, похожей на молоток.
А Мишаня, проводив Глеба, отрезал от галошины еще две полоски. Совсем мелкие стали галоши!..
КАК ГЛЕБ ХОДИЛ ЗА ГРИБАМИ
Не вытерпел Аккуратист, пришел-таки мириться, не желая иметь такого могущественного неприятеля, как Мишаня.
Мишане в это время не до него было: у мельничков вывелись птенцы!
Пошел Мишаня, как всегда, к смородине проведать, продолжают ли торчать из гнезда нос и хвост, но ни хвоста, ни носа уже не торчало, а в гнезде слабо копошились птенчики. Маленькие, чуть побольше горошины, прозрачные до того, что каждая жилка просвечивала, такие слабые, что и голова еще не держалась на дрожащей шее, но уже разевали громадные рты и пищали тоньше комара, еды просили!
Даже загоревал Мишаня: если сами они с горошину, то какие же должны быть мушки и комары для еды им? Но, оказывается, не стоило горевать: большие мельнички свое дело знали.
Один уже прилетел и дожидался, когда уйдет Мишаня, с какой-то чуть видной мошкарой в клюве, а другой, пристроившись на сучке над самой головой соседской кошки, мирно поедавшей длинную травинку, ругался на нее:
— Чи! Чи! Чи!
В кошку Мишаня запустил камнем и преследовал ее до самого забора, чтоб нагнать побольше страху.
А тут и Аккуратист заявился и начал свистеть, вызывая Мишаню.
Мишаня встретил его с презрением:
— Чего заявился?
— Мишань, — зашептал Аккуратист, воровато оглядываясь по сторонам. — Слушай, только тихо: в лесу грибы пошли — ужасно прямо какие! Так и торчат на каждом шагу, здоровые, как прямо сковородки! Сыроежек и в помине нету, а всё одни белые да подосинники!.. Аида со мной, оберем их все до единого, покуда никто не прознал!.. Я об тебе сразу вспомнил, чтоб и тебе попользоваться…
— Ты б один все захапал! — разоблачил его Мишаня. — Только боишься, что тебя волки съедят, которых у нас не водится! Ладно, подождем Глеба — вон он! — и пойдем…..
Аккуратист засуетился:
— Да на кой он нужен, Мишань… Да одни, что ль, не сходим?.. Чего нам лишнего человека…
— Кому — лишнего, а кому — не лишнего, — непреклонно ответил Мишаня. — А раз мы теперь друзья с ним, то у нас все напополам, и грибы считая… Не желаешь с нами — вали один, а мы тоже дорогу знаем!
И нечего было делать Аккуратисту, кроме как согласиться.
— Пускай! — воскликнул он, стараясь быть веселым и простым. — Пускай уж и он наших грибочков попробует! Не обедняем небось! И нам останется!..
Однако нахмурился при виде корзинки, которую приволок обрадованный Глеб: не корзинка, а целая кошелка — не грибы, а тыквы собирать.
— Побольше не мог найти?
— Сойдет и эта… — ответил недогадливый Глеб. — Хоть бы эту полную насобирать… Я думаю, насобираю. У меня глаз таежный!
— Как начнем бузовать! — подхватил Мишаня, и Аккуратист совсем опечалился.
Глеб шел, размахивая своей несуразной кошелкой, и громко рассказывал, какие у них бывают необыкновенные грибы: ножку не обхватить двумя ладонями, а как примешься есть, то в один день ни за что не съешь, приходится откладывать до завтра.
— Порядочно пройдет времени, пока доешь такой гриб! — хвалился он, а Мишаня сказал:
— Те грибы, каких мы сейчас насобираем, хоть и поменьше будут, зато сладкие, как курятина! Это оттого они сладкие, что земля тут такая особенная — жирная, аж черная! И блестит, как крем сапожный!
Посреди улицы в окружении мелкой детворы стоял Колюнька и давал всем по очереди смотреть сквозь красное стеклышко. Каждый малыш, приставив это волшебное стеклышко к глазу и увидев все вокруг чудесно окрашенным в красный цвет, издавал восторженный возглас и становился опять в очередь.
Колюнька это необыкновенное стеклышко очень берег и несмышленой малышне не доверял, а давал смотреть из своих рук.
— Мишаня! — крикнул он, потрясая стеклышком. — А у меня вот что есть! Глянешь, а там так всё и красное!
Все трое не удержались, и приставили стеклышко к глазам, чтобы увидеть всё красным. Потом Глеб сказал Колюньке:
— А мы — за грибами! Пошли с нами?
— Да на кой он еще нуж-жен… — зашипел Аккуратист, толкая Глеба в бок. — Всё набираем, и набираем, и набираем… Пошли скорей!
— Пускай! — отмахнулся Глеб. — Пускай и Колюнька сходит. Он маленький, пусть привыкает! Знаешь, как будет рад, когда полную корзинку притащит!..
Корзинку Колюнька вынес чуть поменьше Глебовой да еще и спросил:
— А Маринку возьмем?
— Как-кую еще Маринку-у… — мучился Аккуратист, корчась, будто у него болел живот.
— Маринка мала, еще потеряется, — сказал Мишаня, и они пошли вчетвером.
Мучения Аккуратиста сделались совсем нестерпимыми, когда грибников увидал Гусь.
Он возле своего двора, засучив выше колен штаны, месил ногами глину для обмазки сарая и по корзинкам тотчас догадался, куда ребята идут.
— Эй, вы! — загорланил он. — Почему без меня? Что за беспорядок!
Он вылез из глины и присоединился к грибникам, как был, в засученных штанах, вышагивая своими длинными ногами, облепленными глиной, как настоящий гусь.
— Что же ты корзинку не взял? — спросил Мишаня.
— А зачем она мне? Я в рубашку наберу, было бы что! А за корзинкой пойди, там скажут: «Глину домесил, ах ты, лоддырь, дубина!» Надоела она мне, лучше я грибов принесу!.. Отец за грибы сильно ругаться не будет, он их уважает! А глина никуда не денется… Правда, высохнуть может, да ее размочить — что за важность!..
Аккуратист молча шел сзади, только раз неожиданно пробормотал себе под нос:
— Наплевать…
— Ты чего? — обернулся Гусь.
— Так…
Разговор по дороге шел интересный: про волков — могут ли они постепенно развестись в гусиновском лесу? Для запугивания Аккуратиста Мишаня начал говорить, что, по слухам, в лесопосадку уже перебрались волки из других лесов, но все испортил Гусь, ляпнув про медведей, которых будто бы уже поселилось около двадцати четырех штук, а такой небылице кто поверит?
Аккуратист в этом интересном разговоре никакого участия не принимал, а когда перебрели речку и вступили в лес, сказал сам себе:
— В рубашку много не наберешь…
— Это он боится, что мы все его грибы порвем! — догадался Мишаня.
— Нуждался я… — буркнул Аккуратист.
Это место только приезжие да кто ничего не понимает звали лесопосадкой, а гусиновцы называли не иначе, как лес!
Хоть он и не сам вырос, а был лет тридцать назад посажен, но почти ничем не отличался от дикого или даже от тайги! И чаща там была, и бурелом, и пни (правда, небольшие), а в некоторых местах верхушки деревьев так сплелись, что и неба не увидишь, — тайга и тайга!..
Огурец прошлым летом ездил гостить к своей бабке, живущей в самом настоящем лесу, и рассказал, что тамошний лес, хоть он и дикий, по сравнению с гусиновским никуда не годится: деревья кривые, редкие; травы почти никакой, один мох; птиц мало, да и те какие-то дохлые, поют плохо…
А тут трава — это трава: вся в цветах разных, а по ним шмели, пчелы, бабочки, козявки всевозможные ползают, летают и кишат!
Птицы возятся и порхают в чаще, перекликаются и поют на разные голоса!
Деревья — высоченные, здоровенные, листья густые — дунет ветер, там они и зашумят!
Не хватало только волков, леших и медведей, но зато уж и свои разбойники завелись, у которых Гусь атаманом.
Колюнька, зайдя за первый куст, воскликнул:
— Гриб!!
Гриб был высокий, на толстой, как колбаса, ножке, с большой красной шляпкой, весь твердый, как костяной.
Колюнька держал его над головой и повертывал во все стороны.
— Да-а… Везет кому не надо… — проговорил Аккуратист и вдруг озлел: — Чего ты их с корнями дергаешь, порядков не знаешь? Резать у него нечем… Не умеют грибы брать, а в лес прутся!..
А сам шарил глазами по кустам, надеясь увидеть еще такой же, не увидел и скомандовал:
— Расходись по сторонам, чтоб друг другу не мешать!..
Мишаня с Глебом пошли вместе. Колюнька, боясь потеряться, держался поблизости от них. Если кто находил гриб, кричал на весь лес:
— Еще один! Огромадный!..
Гусь первым летел смотреть, ломясь сквозь кусты, будто медведь: