— Давай триста рублев, все сделаю: никто не узнает!
Поп согласился.
— Смотри же, — говорит казак попу, — ступай теперь тихонько домой да надень вместо сапог мои липовки[107].
Только что ушел поп, казак тотчас к хозяину:
— Ах вы, ослы! Ведь не знаете того, что теленок попа съел, оставил только одни сапоги; ступайте посмотрите.
Напуганный мужик обещал казаку триста рублей, чтобы обделал дело так, чтобы никто про это не узнал. Ванька все обещался сделать, взял деньги, сел на лошадь и поскакал за попом. Нагнал его и говорит:
— Батюшка! Теленка-то хозяин хочет привести к попадье да сказать, что ты его родил!
Поп еще больше испугался и набавил Ваньке сотнягу: только обделай все тихонько.
— Ступай себе, все сделаю! — сказал казак и поехал опять к мужику.
— Ведь попадья сойдет с ума без попа, тебе худо будет!
Этот простофиля дал казаку еще сотнягу:
— Только обмани попадью да никому не сказывай!
— Хорошо, хорошо! — сказал казак; приехал на погост, содрал с попа денежки, отошел от него, женился и стал себе поживать да добра наживать.
Духовный отец
Пришел великий пост: надо мужику идти на исповедь к попу. Завернул он в кулек березовое полено, обвязал его веревкою и пошел к попу.
— Ну, говори, свет, в чем согрешил? А это у тебя что такое?
— Это, батюшка, белая рыбица, тебе на поклон принес!
— Ну, это дело хорошее! Чай, замерзла?
— Замерзла, все на погребе лежала.
— Ну, когда-нибудь растает!
— Я пришел, батюшка, покаяться: раз стоял за обеднею да бзднул.
— Что это за грех? Я и сам один раз в алтаре перднул. Это ничего, свет! Ступай с Богом.
Тут начал поп развязывать кулек: смотрит, а там березовое полено.
— Ах ты, бздун проклятый! Где ж белорыбица-то?
— Х…я не хочешь ли, пердун эдакий.
Поп и цыган[108]
В некотором царстве, в некотором государстве жил-был цыган, у него был отец-старик. Крепко старик заболел, лежит в постели, а сын ходил-ходил за ним, да потом и бросил. Что отец ни попросит у него — пить або что — цыган будто не слышит, только думает, как бы поскорее помер.
— Э, сынку, сынку, — говорит отец, — ты вже не став мене и за батька почитати, а я же тебе на свит родыв! А сын ему отвечает:
— Серу твоего батька! Ты не мене робив[109], а свою душу солодыв[110]. Полезай ты к матери в сраку, то я, батько, и тебе перероблю.
Отец вздохнет и промолчит. Пришло время, помер старик. Одели его и положили на лавке: лежит покойник, борода у него длинная; накурили в избе ладаном, все готово; пошел цыган за попом:
— Здравствуй, батиньку!
— Здорово, цыган! Что скажешь?
— Мой батька помер, пиды похорони.
— Невжели помер?
— Помер, легкой ему опочывок[111]! Лежит на лавке как Спас и бородку свою распас: мосьмпло по хатоньке походити и на его билое тило посмотрити. Да кажись, батиньку, он и просвятится[112], бо так и пахнет от него ладаном!
— Что же, цыган, есть у тебя деньги — за похороны заплатить?
— За шо тоби деньги платить? За тое стерво, шо лежит на лавки, черной, як головешка, а вытаращив зубы, як бешена собака? Дай ще тоби за него деньги платити! Пожалуй, не приходь хоронить, я тоби приволоку его за ноги: шо хошь, то и роби з ним, хоть соби на вечину капти да жры.
— Ну ладно, ладно, — говорит поп, — сейчас приду да похороню.
Воротился домой цыган, вслед за ним пришел и поп. Тут отпели цыганова отца, положили в гроб, снесли на кладбище и, похоронили.
— Невжли ты, — говорит поп цыгану, — нисколько не заплатишь мне за своего отца? Тебе грешно будет!
— Ах, батиньку! — сказал цыган. — Сам знаешь, яки у цыгана деньги: було трошки[113], усе потратив на поминки, а ты, батиньку, повремени до ярмарки, добуду денег, отдам тоби!
— Ну, хорошо, свет, подождать можно.
Началась ярмарка, поехал цыган в город лошадьми менять[114]. Поехал и поп по своим делам. Вот и попадается цыган попу навстречу.
— Послушай, цыган, — напоминает поп, — время тебе деньги отдать!
— Якие деньги? За шо тоби отдавать?
— Как за что? Я твоего батька схоронил.
— А тож мене и треба![115] Я скилько ни ищу своего батька, нияк не могу найтить: чужие батьки лошадьми миняют, а мого нема[116], а се ты, псяча-козляча твоя борода! Похоронив мого батьку!
Ухватил попа за бороду, повалил на землю, вытащил из-за пояса кнут и начал его отжаривать:
— От тоби, псяча-козляча борода! Хоть здохны, да роды мого батька, а то задеру кнутом!
Насилу поп вырвался из цыганских рук, да давай Бог тягу! С тех пор полно спрашивать[117] с цыгана денег.
Загони тепла
Жил-был мужик; у него было три сына: два умных, а третий дурак. Стал он их спрашивать:
— Дети мои любезные! Чем вы меня под старость будете кормить?
Старшие братья сказали:
— Работою.
А дурак по-дурацки и отвечал:
— Чем тебя больше кормить, как не х…ем!
На другой день старший сын взял косу и пошел косить сено; идет дорогою, попадается ему навстречу поп.
— Куда идешь? — спрашивает поп.
— Ищу работы, где бы сена косить.
— Поди ко мне, только с уговором: я дам тебе сто рублей, если моя дочь не пересикнет того, что ты накосишь за день, а коли она пересикнет — не заплачу тебе ни копейки, «Где ей пересикнуть!» — думает парень и согласился. Поп привел его на полосу:
— Вот здесь коси, работник!
Парень сейчас же начал косить и к вечеру накосил такую кучу, что страшно посмотреть. Но поповна пришла и пересикнула. Пошел он домой, как не солоно хлебал! Со средним братом случилось то же самое. Ну пошел и дурак.
— Дай-ка, — говорит, — я пойду, поищу своему х…ю работы.
Взял косу и идет; попадается ему навстречу тот же самий поп и зазвал его к себе работать с таким же уговором. Начал дурак косить; прошел одну линию, скинул портки и стал раком. Тут пришла старшая попова дочь и спрашивает:
— Работник, что же ты не косишь?
— Подожди, дай мне тепла в жопу загнать, чтоб зимою не мерзнуть.
— Загони и мне тепла, пожалуйста, а то мы зимой в гости ездим — всегда зябнем.
— Становись раком: заодно загонять!
Она стала раком, а дурак вздрочил махалку, да как хватит ей в п…ду и давай загонять тепло; до тех пор загонял, что с нее аж пот градом льет. Как его забрало, он и говорит:
— Ну, будет с тебя, хватит на одну зиму!
Она побежала домой и сказала двум своим сестрам:
— Ах, душечки сестрицы! Как славно мне работник тепла в жопу загонял, с него и с меня даже пот лил!
И эти туда ж побежали; дурак и им загнал тепла на зиму. А сена накосил он так, самую малость, только три раза прошел. Приходит поп со старшей дочерью и хвастает:
— Ступай, работник, лучше заранее домой: моей дочери этого не трудно пересикнуть!
— А вот посмотрим!
Поп велел своей дочке сикать; она подняла подол, как сикнет, да прямо себе за чулки.
— Вот видишь, — сказал дурак, — а тоже хвастаешь.
Поп в досаде послал за меньшими дочерьми.
— Коли и эти не пересикнут, — говорит поп, — то я даю тебе с каждой по сту[118] рублей!
— Хорошо;
Но и средняя и меньшая поповны только себя обоссали. Дурак сорвал с попа триста рублей, пришел к отцу и говорит:
— Вот вам х…ева работа! Посмотрите, сколько денег!
Жена слепого
Жил-был барин с барыней. Вот барин ослеп, а барыня и загуляла с одним подьячим. Стал барин подумывать, не блядует ли с кем жена, и шагу не даст ей без себя сделать. Что делать? Раз пошла она с мужем в сад, и подьячий туда же пришел. Захотелось ей дать подьячему. Вот мужик-то слепой у яблони сидит, а жена свое дело справляет, подьячему поддает. А сосед ихний смотрит из своего дома из окна в сад, увидал, что там строится[119]: подьячий на барыне сидит — и сказывает своей жене:
— Посмотри, душенька, что у яблони делается. Ну что, как теперь откроет Бог слепому глаза, да увидит он, что тогда будет? Ведь он ее до смерти убьет.
— И, душенька! Вить и нашей сестре Бог увертку дает!
— А какая тут увертка?
— Тогда узнаешь.
На тот грех и открыл Господь слепому барину глаза; увидел он, что на его барыне подьячий сидит, и закричал:
— Ах ты, курва! Что ты делаешь, проклятая блядь!
А барыня:
— Ах, как я рада, милый мой! Ведь сегодня ночью приснилось мне: сделай-де грех с таким-то подьячим, и Господь за то откроет твоему мужу глаза, вот оно и есть правда: за мои труды Бог дал тебе очи!
Поп и западня
В одной деревне был мужик, промыслом мясник: бил он скотину да продавал говядину, а мясо-то хранил в сарае. Только в этом сарае было окно, и повадились туда лазить собаки и кошки и таскать мясо. Вот мужик и поставил в окне капкан; прибежала попова собака и попала в капкан да издохла. Жалко попу собаки, а делать нечего, купил другую и боится: как бы и эта не пропала. Думал-думал, как бы пособить горю да насмеяться над мужиком, и надумался; пришел к сараю, скинул штаны, влез на окно и ну срать в капкан. А капкан как спустится, да как схватит попа за муди — закричал он благим матом. Прибежал мужик.
— Ах, мать твою раз этак! Какой черт занес тебя сюда? Уж впрямь — дурья порода!
Сбежался народ, кое-как отцепили попа, а он тут же издох, так и повалился!
Старческий стих
Как у Спаса на Новом
Архимандрит был новый,
Строители-разорители,
Экономы-пустодумы:
Они рано нас будили,
Понемногу нам пити[120] давали.
Рассердимся мы, братия,
Не пойдем ни к обедне-заутрене,
Ни к тому ли честному молебну!
Будет нас игумен просить,
Будет кланяться.
Выкатят нам, братия,
Бочки дубовые,
Подадут нам, братия,
Ковши железные,
Размахнем, почерпнем,
По компанье обнесем.
Кому два — кому три,
Мне четыре ковша.
Кабаки возрадуются,
А пьяницы возвеселятся.
Прибаутки
Вчерашний день я по улице гулял, видел: петух топчет курицу, воробей — воробку; надели меня супругой — веселой да упругой.
— Будешь доволен, я знаю приворотный корень, да видя твою дурацкую рожу — приведу тебе козу.
— Чем же тебя благодарить, не успел киселя наварить хотел бы сварить кашу, да расклевали куры чашу.
— Где ты, сорока, была?
— Да на колу сидела.
— Да что ж ты оттуда улетела?
— Да напакостила.
— А, напакостила! Черт же те в шею, так ты и здесь напакостишь.
Был я добрый молодец, пошел к синю морю дубище-коренище рубить. Как отрубил я коренец, он ударил меня посередь яец, так вот и теперь у меня рубец. Пошел я оттедова по под[121] синим морем и зашел в кузницу: «Кузнецы, кузнецы, скуйте мне топор, крепок и востер». Взял топор и иду по над рекою, а там прачка: я етую прачку кляпом в срачку, она в воду, я на колоду, высек из п…ды лобок и уехал на тот бок.
Стоит поп на льду, подпер х…ем бороду. Е…ена мать — дочку е…ут на лубочку[122]; лубочек вот гнется, черна п….да трется — потирается, разъе….ается. Трах, трах, трах! Е…ет старуху монах на осиновых дровах — три полена в головах.
В п…де черви завелись, немножечко проточили — три карсты проскочили. Гарнизонный капитан в п…де роту обучал. Сам на секеле[123] стоял, да и саблею махал, нигде края не достал.
Из монастыря боголюбова идут старцы станицами; впереди идет сам игумен, ничего он не гунит[124]. «Состроим же, братия, келью под елью, проторим дорожку из деревни, чтоб молодые бабы ходили, печеные яйца носили, нас, молодцов, кормили».
Задумал наш дядюшка жениться на сивой кобыле. Стали мы своего дядюшку женити в четыре свахи дубовыя, пята[125] сваха вязовая. С той радости наш дядюшка усрался, кругом говном об клался, домой пришел — не сказался.
Худо — не худо
Жернова по воде плавают, на них собака сидит, голову согнувши, хвост в жопу воткнувши, повизгивает, лапу полизывает.
— Ты ехал мимо архиерейского дома?
— Ехал: там кони поседланы, седоки посажены, в трубы играют, черт знает — кого е…ена мать величают! Говорят, архиерея на соловой кобыле венчают.
— А ростовского медведя видел? — Видел.
— Каков? — Серый!
— Какой, е…ена мать, медведь? Пошел к х…ю, не бредь! — Это волк.
— Х…й тебе в лоб! У нас волк по лесу побегивает, ушми подергивает. — Это заяц.
— Кляп ты знаешь! Это трус. — Говна тебе кус!
Первое знакомство жениха с невестой
У одного старика был сын, парень взрослый, у другого дочь — девка на поре. И задумали они оженить их.
— Ну, Иванушка, — говорит отец, — я хочу женить тебя на соседской дочери, сойдись-ка с нею да поговори ладнее да поласковее!
— Ну, Машутка, — говорит другой старик, — я хочу отдать тебя за соседнего сына, сойдись-ка с ним да ладнее познакомься!
Вот они сошлись на улице, поздоровались.
— Мне отец велел с тобой, Иванушка, ладнее познакомиться, — говорит девка.
— И мне то ж наказывал мой батька, — говорит парень.
— Как же быть-то? Ты где, Иванушка, спишь?
— В сенцах.
— А я в амбарушке; приходи ночью ко мне, так мы с тобою и поговорим ладнее…
— Ну что ж.
Вот пришел Иванушка ночью и лег с Машуткою. Она и спрашивает:
— Шел ты мимо гумна?
— Шел.
— А что, видел кучу говна?
— Видел.
— Это я насрала.
— Ничего — велика!
— Как же нам с тобою поладить? Надо посмотреть, хорош ли у тебя струмент?
— На, посмотри, — сказал он и развязал гашник[126], — я этим богат!
— Да эдакой-то мне велик! Посмотри, какая у меня маленькая!
— Дай я попробую: придется ли?
И стал пробовать. Х…й у него колом стоит; как махнет ее — ажно из всех сил она закричала:
— Ох, как больно кусается!
— Небось! Ему места мало, так он и сердится.