Анастасия Витальевна Перфильева
Повесть
Часть первая
БЕЗ ДЕТСТВА
Это письмо — истрепанный, с темными печатями и почему-то уже вскрытый конверт — было принесено мартовским утром 1920 года в один из московских переулков между Арбатом и Пречистенкой.
Старичок, принесший письмо, вовсе не походил на почтальона. Он был в пенсне, потертой котиковой шапочке и переделанном из пледа коротком пальто. Достав письмо из висевшей на плече сумки, старичок остановился у ворот одноэтажного особняка с мезонином и колоннами.
Кругом, вдоль заваленного сугробами переулка, звенел, журчал, капал подтаявший на весеннем солнце снег. Голубые сосульки блестели на чугунной ограде особняка. Резные переплеты ворот, когда-то выкрашенные эмалью, теперь облупились, на колоннах темнели пятна обвалившейся штукатурки и у каменного льва, присевшего на лестнице у подъезда, было отбито ухо и половина хвоста.
Старый почтальон вошел в ворота.
В воздухе, несмотря на солнце, еще дрожала морозная свежесть. Но широкие окна особняка были распахнуты настежь и густо вымазаны мелом.
В одном из окон стояла высокая женщина в халате. Откинув повязанную шарфом голову, она ловко и старательно протирала тряпкой оконное стекло.
Старичок поднял шапочку и спросил:
— Не будете ли вы так любезны сказать, кто проживает в настоящее время в этом доме?
— Пока никто. Но скоро будут проживать, — громко ответила женщина. — А в чем дело?
— Дело, видите ли, в том, — сказал он, — что я когда-то знавал владельца этого дома. И теперь, помогая разбирать на центральном почтамте скопившуюся корреспонденцию, обнаружил на его имя письмо… — Он повертел конверт рукою в перчатке без пальцев.
— Письмо? Евлахову? — Женщина быстро повернулась и внимательно посмотрела на него. — Никого из Евлаховых здесь давным-давно уже нет. И тем не менее я хочу попросить вас… — Она легко спрыгнула с подоконника, бросила тряпку.
— Да я, собственно, почти в этом и не сомневался.
— Очень прошу вас, зайдите! Все вам объясню. — Женщина повернулась и крикнула кому-то в глубине: — Танюша, проводи товарища ко мне в угловую, быстро! А вас попрошу черным ходом, парадный еще заперт.
Старый почтальон обогнул заколоченную дубовую дверь подъезда, вышел на мощенный плитами крытый дворик. Здесь у крыльца были свалены новые некрашеные табуретки, к ним прислонились и торчали, как пики, большие и маленькие лыжи.
— Сюда, сюда! — позвала с крыльца девушка в измазанной красками спецовке.
Она провела его через несколько пустых, с лепными потолками комнат. В большой, свежеокрашенной и похожей на зал, над забрызганным известкой, выщербленным паркетом висела хрустальная люстра. У завешенных какими-то плакатами окон лежали друг на друге железные кровати. В углу стояли школьные парты, прямо на полу поблескивал новый телефонный аппарат.
Девушка толкнула ногой дверь:
— Марья Антоновна, привела!
Из двери тотчас выглянула женщина в шарфе.
— Заходите скорее, холоду напустим, — сказала она.
В полукруглой, заставленной ящиками комнате, несмотря на позднее утро, горела керосиновая коптилка. На подоконниках выстроились позолоченные чашки старинного фарфора, какие-то графины…
Старый почтальон присел на угол ящика и спустил с плеча сумку.
— Устал, знаете ли… — сказал он. — А вы меня, собственно, зачем пригласили?
— Погреться не хотите? Спрячьте-ка письмо, сейчас поговорим.
Женщина открыла один из ящиков и вытащила из-под сложенных в него байковых одеял обернутый газетой железный чайник. Поставила его на стол, сняла халат, шарф и сразу помолодела лет на десять.
Лицо у нее было открытое, с крупными чертами и умными насмешливыми глазами. Прямые русые волосы собраны в свернутую кренделем косу. На женщине была темная юбка и полотняная блузка с галстуком.
— Садитесь сюда! — приказала она, подтаскивая к столу ящик и разворачивая чайник, из его носика полетела тонкая струя пара.
— Да я, собственно…
— А вы без «собственно». Чай-то морковный.
Женщина взяла две позолоченные чашки, бросила в каждую по маленькому куску сахара.
— Так вот о письме, — сказал старичок, с наслаждением потягивая дымящийся рыжий настой и грея о чашку руки. — Дело в том, что я когда-то лично знал хозяина этого дома. И хотя не имел оснований относиться к нему с симпатией, счел своим долгом, найдя это затерявшееся письмо, доставить его по адресу. Сам я встречался не столько с ним…
— Знаю, — перебила внимательно слушавшая женщина. — Не раз и не два я вас в этом доме видела.
— Вы? — Он даже встал и снял запотевшее пенсне.
— Да, я. Андрей Николаевич Комов, так? В университет вы хозяйского сына готовили. Удивительно у вас тупоголовый ученик был!
— Позвольте… — Он протер пенсне и снова надел его. — А вы, собственно, кто же будете?
Женщина засмеялась и подвинула ему тарелку с похожими на сухие грибы лепешками.
— Да вы подкрепляйтесь, проголодались, наверно! Меня зовут Марья Антоновна Лицкалова. Не знаю, помните ли, но думаю, что помните; жила в этом доме из милости старая кормилица дочери Евлахова, Лизы. А при Лизе не то горничной, не то компаньонкой — дочь той самой кормилицы. Узнать меня, конечно, трудно…
Женщина вдруг опустила голову. Что-то горькое легло у нее в складках еще молодого рта. Однако она тут же тряхнула головой и снова засмеялась, сверкнув ровными зубами. Вынула из кармана плоскую жестянку с табаком, свернула козью ножку и прикурила от коптилки.
— Так. Признаться, удивили, — медленно ответил старичок. — Матушку вашу помню хорошо. И судьбу ее нередко… наблюдал. А вас, признаться, забыл.
— Не мудрено. Я ушла от Евлаховых вскоре после того, как вас пригласили сюда репетитором. Жила в Петрограде и мать свою не видела с тех пор ни разу! В тринадцатом году Лиза вышла замуж за своего кузена, взяла ее в няньки к двум близнецам, в революцию сбежала куда-то на Украину, а потом на Кубань, к супругу. И там моя мать точно в воду канула, сколько ни разыскиваю…
Женщина рванула на шее галстук. Хмурое солнце скользнуло из окна, погасило коптилку, зажгло позолоту на ручках и ободках фарфоровых чашек.
— Позвольте тогда и мне спросить, — тихо сказал Андрей Николаевич. — Что же вы теперь здесь делаете? И как опять сюда попали?
— Сейчас расскажу. Пойдемте.
Она отворила дверь в зал. По полу, извиваясь, полз электрический провод. Парень в валенках, взгромоздившись на стремянку и посвистывая, крепил его к стене.
Марья Антоновна подвела Андрея Николаевича к окну, сдернула с него плакат и повернула к свету.
— Смотрите! — сказала она.
На плакате был грубо нарисован худой подросток с развевающимися зелеными волосами. Над ним той же краской было написано:
«Усилим борьбу с детской беспризорностью!»
— Догадываетесь? — спросила она.
— Кажется, да.
— Мне удалось в Петрограде кончить педагогические курсы. Сейчас по поручению деткомиссии при ВЦИКе налаживаю здесь детский дом.
— Дело огромной, первостепенной важности! В Москве столько сирот…
— Ну, если бы в одной Москве.
Она подошла к парте, откинула ее крышку и вынула кипу разноцветных карточек.
— Смотрите! — заговорила оживленно. — Деткомиссия разыскивает также ребят, о которых поступают сигналы, по городам, только что освобожденным от белых. Рассылает с санитарными поездами своих уполномоченных на юг, на Урал… Привезенных детей, если отыщутся родители, позже будем переправлять к ним или же оставим здесь. Если бы вы знали, как хочется скорее наладить, устроить все!
Андрей Николаевич взял наугад две карточки. На первой стояли какие-то цифры, сбоку было написано:
«Лопухов Алеша. Сын работницы армавирского комитета. Расстреляна белогвардейцами в районе гор. Армавира в сентябре 1918 г.».
Ко второй была приклеена фотография угрюмой широколобой девочки, и рядом:
«Ковзан Динора. Отец убит в Азербайджанском пр-ве в мае 1919. Мать сконч. в г. Саратове. Помещена в приют в г. Баку. Скрылась».
— Да, — медленно сказал Андрей Николаевич. — Всей душой понимаю и горячо одобряю вас. Но… как же вы тут одна с этим хозяйством управляетесь?
Он с интересом, с уважением смотрел на свою собеседницу, возвращая ей карточки.
— Я не одна. — Она улыбнулась. — И как раз об этом хотела с вами поговорить. Нам так нужны люди!.. Вы опытный педагог, воспитатель, а занимаетесь черт знает чем — письма разносите.
— Боюсь, на большее по старости уже не способен.
— Не смейте! — Она рассердилась. — Не смейте говорить так! Мы не имеем права быть сейчас старыми! Никто, слышите? Как бы ни было трудно, новая жизнь должна быть и будет налажена! А хозяйство у нас пока что невелико: бывшая собственность семьи Евлаховых, вот этот особняк, библиотека, кой-какая посуда… Исполком, конечно, помогает… Ничего, справимся!
Марья Антоновна вдруг зябко поежилась — в зале на паркете лежал иней.
— Смотрите, простудитесь, — ласково сказал он. — Я-то одет, видите ли…
— Да, пойдемте.
Она подняла с пола обрывок провода, повесила плакат на место.
— Теперь вот что: письмо Евлахову мы с вами сейчас вскроем и прочитаем. Сами понимаете, я имею на это некоторое право.
Пропустив его в комнату и притворив за собой дверь, она подошла к столу.
— Читайте, — сказала, подержав над коптилкой покрасневшие руки. — Потом договоримся о работе.
Андрей Николаевич снова присел на ящик. Не торопясь вытащил из сумки истрепанный, с темными печатями конверт. Откашлявшись, громко и раздельно прочитал:
— «Город Москва, у Пречистенских ворот, возле церкви Успения на могильцах, в собственный дом его превосходительству господину Александру Александровичу Евлахову…»
— «В собственный дом его превосходительству…» — повторила, усмехнувшись, Марья Антоновна и подперла ладонью ставшее суровым лицо. — Читайте.
Он развернул пожелтевший, сложенный несколько раз листок. По нему, будто бисером вышитые, бежали витиеватые строчки.
— «Пишу вам я… — начал, покачивая головой. — Пишу вам я, дочери вашей старая кормилица и нянька, и уведомляю вас в том…»
Марья Антоновна отвела от лица задрожавшие пальцы и вся подалась вперед. Андрей Николаевич перехватил глазами ее смягчившийся и напряженный взгляд и продолжал, стараясь читать так же спокойно:
— «…и уведомляю вас в том, что дочь ваша, а моя бывшая барыня вот уже сравнялось три месяца, как оставила нас с малолетней внучкой вашей Еленой, и проживаем мы в настоящее время в поселке Куричья Коса, в тридцати верстах от железной дороги. Дочь же ваша с малолетним сыном Игорем, потерявшись от нас не доезжая станции Тихорецк, вот уже сравнялось три месяца, слуху о себе не подает. Потому отпишите, какое будет ваше распоряжение и хлопотать мне Леночку куда в приют или как. Жить нам нечем, а меня с поденки сняли. Вещи, какие при нас были, все проевши, остальные бандиты поотбирали. Я же Леночку не брошу, поить и кормить, пока сил хватает, буду. А проехать нам к вам возможности нету, кругом воюют, и пишу вам не счесть который раз. Потому, в случае получите, сразу отпишите, какое будет ваше распоряжение, и остаюсь в ожидании крестьянка села Гусинки, Витебской губернии, Лицкалова Дарья.
Писал со слов Лицкаловой Дарьи Кузьминишны староста — прихожанин церкви Святые Троицы, первого ноября 1919 сего года».
Глава первая
В ТЫЛУ У БЕЛЫХ
ВОДОВОРОТ
Летом 1919 года большая часть Кубани и Кавказа еще находилась в руках у белых. С северо-запада и с востока, освобождая город за городом, станицу за станицей, наступали войска Красной Армии. Кубань оставалась последним оплотом чувствующих свою гибель, разрозненных, но сопротивляющихся частей деникинцев.
Поезд, набитый беженцами, медленно шел от Ростова по направлению к Тихорецкой.
В вагоне было душно, пахло махоркой и арбузными корками, колыхаясь плавал в воздухе синий слоистый дым. По коридору, расталкивая пассажиров, пробежал офицер в шинели с разорванной полой. И сразу заговорили, зашевелились среди сваленных на пол узлов, чемоданов; где-то заплакал ребенок и впереди тревожно завыл паровоз. Поезд дернулся и остановился.
Из купе, завешенного скатертью (дверь не закрывалась, ее завалили мешками), высунулась дама в помятом шелковом платье, с измученным лицом. Спросила испуганно:
— Почему, почему остановились? Опять что-нибудь случилось?
Ей никто не ответил. На другом конце коридора хлопнула дверь, отчетливо прошептал кто-то:
— Господи, когда ж конец-то?
Дама спряталась за скатерть. С забитой вещами полки поднялась низенькая быстроглазая старушка в полосатом повойнике, с детской сандалией в руке.
— Лизанька, чего они там?
Дама схватилась за голову:
— Ах, не знаю, Дарьюшка, ни о чем я не знаю!
Старушка щелкнула по носу выглянувшую из-под полки белую собачонку и громко вздохнула.
На другой полке, подогнув босую ножку, сидела девочка лет шести. Унылые прядки давно не мытых волос свешивались ей на лоб, серые глаза смотрели с любопытством. Старушка нагнулась и стала обувать девочке сандалию.
— А, чтоб им! — сказала она. — Игорек только заснул.
За девочкой на полке, раскрыв рот, сладко спал на сложенном одеяле крупноголовый мальчик в синей матроске. Вагон опять дернуло, в окне поползли седые кусты. Дама еще раз выглянула из-за скатерти. По коридору к их купе, раздвигая сидящих и стоящих, пробирался коренастый, в брезентовом плаще мужчина.
— Здесь занято, занято, с детьми! — умоляюще проговорила дама.
— Ничего, потеснимся как-нибудь! — весело сказал он, втаскивая деревянный крашеный сундучок.
— Но вам же говорят, здесь дети! — Дама нервно ломала пальцы.
Мохнатый шпиц показался из-под полки и зарычал, скаля зубы.
— Тут людям, дамочка, негде, а вы с собакой! Не пугайтесь, я сойду зараз, мне недалеко.
Мужчина спокойно привалил сундучок к полке и уселся на него.
Девочка с минуту рассматривала его обросшее щетиной загорелое лицо, белый шрам над губой, висевшую на нитке пуговицу плаща. Слезла с полки и, показывая на сундучок, спросила:
— У вас там что — багаж?
Старушка шикнула на нее, дама отвернулась к окну, в глазах у нее стыли слезы.
— Поди сюда, не бойся, — позвал мужчина. — Бояться меня нечего.
Девочка подошла, держась за полку, села с ним рядом на сундучок.
— Издалека едете? — Мужчина явно обращался к даме у окна.
— С Украины. Там творится что-то невообразимое… Хозяйничают немцы, какие-то банды.
— Сами-то откуда? Уроженка здешних мест?
— Нет, я москвичка. Разыскиваю мужа. Работал на санитарном поезде, потом в госпитале… Сейчас все так быстро меняется…
— По белу свету, словом, с ребятишками мыкаетесь. — В голосе мужчины было сочувствие, но и насмешка. — Места своего ищете?
— Ах, не надо ни о чем спрашивать!
В купе стало тихо. Девочка болтала ногой, разглаживала на коленке платье — ей нравился этот большой, независимый человек. И вдруг по всему вагону, заглушая стук колес, протяжно закричал кто-то:
— Пра-аверка документов, приготовиться!
— Господи, опять!..
Дама так громко щелкнула сумочкой, что шпиц злобно заворчал. Шум по коридору приближался. Скатерть откинулась. Нагловатый мальчишка-офицерик в непомерно большой фуражке, увидев даму, осклабился. За ним стоял хмурый солдат с винтовкой. Офицерик подозрительно оглядел мужчину в плаще — тот сидел отворотившись. Дама сказала дрогнувшим голосом, но решительно: