— Мы не убиваем пленных, — сказала Наташа.
Литаст протянул руку и схватил ее за госпитальный халат, наброшенный поверх гимнастерки.
— Неужели вы говорите правду?
У входа в палатку она столкнулась с капитаном Гольдиным, который еще вчера приехал на место допроса. Из кармана у него торчал уголок небольшой книжки. «Англо-русский словарь», прочитала Наташа на корешке, и это сразу перенесло ее в далекую студенческую пору.
— Если бы вы знали, как я мало успела! — сказала она. — Я даже вторую часть «Фауста» не кончила. Как раз двадцать второго…
— А я не начал своей диссертации о Шевченко, — отозвался Гольдин.
Наташа сбросила с себя халат:
— Вы свободны? Проводите меня до штаба.
Гольдин снял очки и засунул их в полевую сумку.
Огромные близорукие глаза без очков непривычно щурились.
Стоял тихий, спокойный вечер. Слышалась отдаленная перестрелка. Они шли по узкой лесной тропинке.
— А знаете, я ведь убежден, что Шевченко виделся с Чернышевским. Перед самой войной мне посчастливилось найти такие документы, что…
Он снова вытащил из сумки очки:
— А ведь это очень важно. Совсем по-другому все понимается. Вот когда он жил в Петербурге…
Нагибаясь за растущим у тропинки цветком иван-да-марьи, Наташа снизу, искоса взглянула на своего собеседника. Гольдин говорил, все больше увлекаясь.
Неожиданно он перебил себя:
— Но ведь вот что обидно. Если и убьют такого Петольда, вместе с ним в землю уйдут бредовые арийские «идеи», а им все равно не жить. Ну, а если Петольд убьет меня?
Гольдин даже остановился на секунду — так поразила его эта мысль. Он тревожно смотрел Наташе в лицо. Она молчала.
— А ведь может и так случиться, — тихо сказал Гольдин, не дождавшись ее ответа. — И вот тогда я этого не напишу. И еще хотелось… — Он снова перебил себя: — Да что говорить! Не я один! Столько нужно было сделать каждому из нас! А ведь он, Петольд, рос только для войны…
В голосе Гольдина звучала горечь.
— Но знаете что, — сказала Наташа — если бы вы остались тогда, двадцать второго июня, в библиотеке, все равно ничего вы не поняли бы ни в Шевченко, ни в Чернышевском.
Может, это было сказано слишком сильно и не совсем справедливо, но — странно— Гольдин был с ней на этот раз совершенно согласен.
— Это верно, ведь и они не отсиживались, а воевали. Только имея чистую совесть, можно понять этих людей.
Она снова взглянула на него. Обычная его сутулость была совсем незаметна. Таким она видела его только однажды: во время боев за Грачи.
— Зато когда вы вернетесь с войны…
— Скорей бы! А вы любите моего Тараса? Да? Обязательно приходите на защиту диссертации.
Он приглашал ее совершенно серьезно. Ей показалось, что защита должна состояться на этой неделе.
— Приду обязательно.
Из-под земли выросли холмики штабных блиндажей.
* * *
Раз в неделю разведчики возвращались с нейтрального поля на отдых в расположение наших боевых порядков. О чем только не говорилось у небольшого, чуть тлеющего костра, которому не давали разгораться в полную силу…
Перегабрин приходил в роту читать вслух «подвалы» «Красной звезды». Ревякин рассказывал о том, как трижды бежал из дому в осажденный Мадрид. Попрышкин под градом насмешек остроязыкого Ревякина постигал тайны солдатской кулинарии и вспоминал своего деда — сибирского лесника, убившего на своем веку девятнадцать медведей.
— Лесник-то лесник, только вспомни хорошенько: может, не твой он дед, а дед твоего соседа, — как всегда, не унимался Ревякин. — Не может у охотника такого внука быть. Ты и блохи не убьешь!
— А кто фрица поймал? — возмущался Попрышкин.
— Подумаешь! Попробовал бы ты еще фрицев не ловить! — отвечал Ревякин.
И разведчики снова и снова приставали к Наташе с просьбой рассказать какую-нибудь историю, да такую, «чтоб дух захватило».
И снова у самого костра лежала за пулеметом чапаевская Анка. И снова прямо перед костром мчался по степи на тачанке Павел Корчагин.
— Ох, и здорово ж это они! — вздыхал внук сибирского лесника.
Посреди рассказа начинал прорезать небо пронзительный шестиствольный немецкий миномет (разведчики называли его почему-то «скрипуном»). Языки огромного пламени слизывали с неба редкие ранние звезды. Разведчики разбегались по ямам.
«Скрипун» прекращал концерт. Разведчики опять собирались вокруг костра.
* * *
— Поздравляю вас с присвоением офицерского звания. — Начальник отдела кадров протянул Наташе большую ладонь. — А это вам лично от меня подарок. — Он вытащил из планшетки пару новеньких фронтовых погон — зеленое поле с маленькой звездочкой посредине.
Наташа вернулась в блиндаж разведотдела и, сев в свой уголок, стала пришивать погоны к новой гимнастерке, сшитой батарейным портным.
Медников сидел за столом и медленно отхлебывал из кружки горячий чай:
— Зобнев, отчего чай сладкий — от сахара или от ложечки?
— От сахара, товарищ старший лейтенант.
Медников щедро сыпал сахар в кружку ординарца:
— Пей. Сладко?
— Нет, товарищ старший лейтенант.
Медников наливал чай заново и, старательно размешивая ложечкой, отодвигал сахар на другой конец стола:
— Пей. Сладко? Что, опять нет? Ну вот, а ты говоришь!
Он снова придвигал Зобневу сахар.
Поймав на себе осуждающий Наташин взгляд, Медников встал и подошел к ней:
— Что это вы делаете? Погоны достали новые? Ба! Да у вас офицерские уже. Что ж молчите? Поздравляю. Честное слово, рад, как за себя. Растет наш отдел не по дням, а по часам!
Медников повернулся на каблуках:
— Это же замечательно! Только вот что, Наташа: теперь многое придется вам изменить. Всегда нужно помнить об этих вот звездочках. Агитируете? Беседуете? Теперь как офицер вы можете просто приказывать. И всё. Пусть выполняют.
— Но ведь тем-то и отличается советский солдат, что…
— Я вам сказал свое мнение. Честное слово, спорить об этом не стоит.
Он ушел…
Через три дня Наташа спустилась в блиндаж и увидела, что все стены оклеены газетами из подшивки «Красной звезды». Блиндаж выглядел чистенько и весело, но Наташа пришла в отчаяние: «Красная звезда» была основным пособием для агитационной работы в роте.
— Товарищ старший лейтенант, что же вы сделали?
— Товарищ младший лейтенант, я, собственно говоря, ничего не делал, — ответил Медников. — Я только приказал, чтобы в блиндаже было уютно и чисто. Вы против этого разве? А Зобнев как находчивый ординарец мигом разыскал сподручный материал. Подшивка вам ни к чему.
Медников сменил тон и сказал более дружелюбно:
— Разговоры, беседы — все это уже отошло. Как вы не поняли этого, Наташа? Газеты читаете, а устарели, как прошлогодний снег.
— А вы напоминаете мне листья, которые загордились перед корнями, — сказала Наташа.
— Зобнев, подать шпоры! — крикнул Медников. — Простите, я спешу.
Он быстро оделся, подтянул портупею и вышел из блиндажа.
…Наутро Наташа сходила в дивизионную библиотеку. С этого дня каждую ночь она сидела над томиком Ленина.
— Товарищ старший лейтенант, — сказала она однажды, протягивая Медникову книгу. — Вот, посмотрите — ленинская теория развития по спирали. Прочтите, вы поймете: введение погон — не просто повторение старого, а воспроизведение лучших черт прошлого на совершенно новой основе.
Медников отвел от себя протянутую книгу:
— Вы не в институте, а на войне.
— И что же?
— На войне не занимаются теорией. Кончим войну — будем учиться.
— На войне тоже учатся.
— У меня на это времени нет.
Через несколько минут его вызвали на передний край.
* * *
На нейтральном поле против Мархоткина разведчики обнаружили небольшую яму, заваленную буреломом. Недалеко от этого места проходил, как было установлено, немецкий кабель.
— Эх, если бы использовать яму для дневного подслушивания! — сказал однажды Аршинов.
— Хорошо, я останусь на сутки, — согласилась Наташа.
— Одна?
— Двоим не поместиться.
Ночью разведчики подползли к яме. Наташа спустилась на дно и свернулась калачиком. Ее закрыли ветками.
Как только разведчики стали удаляться, ей захотелось выскочить из ямы и побежать за ними. И зачем она согласилась остаться здесь?
Чувство беспредельного одиночества охватило ее.
«Хоть бы кто-нибудь был рядом!»
Как пусто вокруг!.. Лишь бы не думать о нейтральном пустыре, окружающем яму. Она стала вспоминать какие-то строчки, обрывки, стихи, которые ей показывал когда-то Сергей.
От слов, произносимых шопотом, пустота отступала. Замелькали обрывки каких-то разговоров, знакомые лица, широкая каменная лестница перед входом в читальный зал. Вокруг ямы вырастали знакомые стены Ленинской библиотеки. А за ними Кремль, асфальтовый простор Манежной площади, Каменный мост.
Пустота исчезла бесследно. Наташа уже знала, что она останется здесь.
Стихла перестрелка. Потухли ракеты. Словно огромная черная птица присела на поле и прикрыла его широким крылом.
…Через сутки на столе комдива лежало новое разведдонесение.
Разведчики отдыхали вокруг костра. Наташа возилась с чьей-то гимнастеркой. Застучали копыта. На дороге показался конь Медникова. Медников спрыгнул и быстро подошел к Наташе.
— Только что узнал: сегодня партийное собрание штаба. За мной едет Зобнев. Сядьте на его коня, а то опоздаем.
Через несколько минут они ехали к штабу.
— А знаете, почему я поехал за вами? Доклад делает сам комдив. И тема — «Облик советского офицера». Сегодня вы многое поймете, Наташа…
Медников подхлестнул обоих коней…
Когда они вошли в офицерский клуб, комдив уже говорил. Клуб был набит битком. Голос комдива едва достигал задних рядов.
— Ничего здесь не слышно, — сказал Медников и, взяв Наташу за руку, расталкивая бойцов, стал пробираться к передним рядам.
— Все знают, что старший лейтенант Медников спас жизнь моему единственному сыну, — неожиданно сказал комдив, и это было первой фразой, которую разобрали Медников и Наташа.
— Зачем старик вспоминает? — смущенно сказал Медников.
— Я считаю его тоже своим сыном, — продолжал комдив. — Мне тяжело говорить о нем на общем собрании. Но что поделать: это партийный долг.
Комдив закашлялся и попросил воды.
Медников отпустил Наташину руку и сделал шаг назад.
— Медников, как человек способный и смелый, быстро вырос за годы войны, — снова говорил комдив. — Рост служебной карьеры обогнал его культурный рост. Медников зазнался и совсем перестал работать над собой.
Наташа слышала, как пальцы Медникова царапают целлулоид планшетки.
— Отсюда плоское понимание настоящего момента и потеря революционной перспективы. Понимание офицерского достоинства у него чисто внешнее. Воспитывать своих солдат он не желает. Думает на одном приказе проехать.
Казалось, будто комдив слышал споры в разведотделе. Пальцы Медникова отстегнули пуговичку планшетки. На миг Наташе показалось, что она не слышит его дыхания.
— Все это мало походит на подлинное достоинство советского офицера, офицера-большевика, — говорил комдив, — потому что мы воюем не просто за Россию, а за Россию Советскую.
Комдив уже говорил о другом. Наташа стояла, опустив голову и не решаясь взглянуть на своего соседа.
* * *
По дороге медленно шла девушка с вещевым мешком за спиной. Девушка приблизилась. Наташа узнала ее: это была Алла Широкова. Алла остановилась. Лицо ее осунулось. Глаза были заплаканы.
— Вот когда довелось встретиться, — сказала она, силясь улыбнуться.
— Где же ты была все это время?
— Лучше спроси, где только не была. И в стройбате побывала, и в запасном, и в артроте.
— А теперь?
— А теперь?.. Вот… — Алла снова хотела улыбнуться, но не смогла. — Мой последний поход.
— Опять переводят в другую часть? — спросила Наташа.
— Какой там переводят! Совсем из армии отправляют.
Алла посмотрела на свои запыленные джимми.
— Так, значит, домой? — спросила Наташа, желая сказать что-нибудь успокаивающее.
— Домой, — скучно повторила Алла.
— Ну вот и хорошо, дома-то рады будут.
— Ничего хорошего, — возразила Алла. — И дома-то рады не будут. Не так возвращаюсь.
Алла вытерла глаза и нехотя пошла по дороге.
* * *
Немецкое наступление под Орлом превратилось в бегство. Дивизии, разбитые под Орлом, спешно отправлялись в Германию на капитальный ремонт. А на Смоленщине готовился новый удар.
7 августа дивизия Грызлина прибыла в район сосредоточения войск, на исходные позиции. Танковый батальон, который обычно поддерживал Грызлина, и все остальные приданные дивизии части были уже на месте.
Выжидательная тишина ясного августовского утра по сигналу комдива разорвалась грохотом артиллерийских залпов. Огненный вал обрушился на немецкие траншеи и двинулся дальше, в глубь обороны.
— В добрый час! — сказал генерал в микрофон.
Пошли танки. Генерал стоял в маленьком окопчике. В стереотрубе перед ним развертывался первый этап боя.
За танками поднялась пехота. Справа бой шел у самой траншеи. Слева пять танков были остановлены огнем неприятеля. Роты поровнялись с танками и залегли. Генерал возмущенно обернулся к начальнику штаба танкового батальона:
— Вы видите? Что? Радио выведено из строя? Немедленно передать живой связью, чтобы танки двигались вперед любой ценой.
К командирам подошла Женя Колосова.
— Товарищ начальник, разрешите мне передать ваше приказание, — обратилась она к начальнику штаба.
Через несколько минут Женя ползла по траве нейтрального поля. Над кольцами рыжеватых волос просвистела пуля. Пригнувшись к земле, Женя сорвала пучок зелени и прикрыла голову. То справа, то слева взрывались снаряды. Ее осыпало землей. Достигнув крайнего танка, девушка приподнялась и постучала. Люк открылся.
— Почему ты здесь? — удивленно проговорил командир машины. — Залезай в танк.
— А почему вы здесь? Генерал приказал немедленно двигаться вперед.
Она поползла к следующему танку.
…На правом фланге бой шел во второй траншее. Генерал направил трубу влево. Пять отстававших танков уже подходили к первой траншее. Левый фланг выравнивался.
— Сейчас же надеть орден на грудь этой девочке! — сказал генерал Перегабрину. — Найти ее и привести сюда…
…Бой ушел за траншеи. Нейтральное поле, уже ставшее тылом, дымилось. Перегабрин пробирался через горевший бурьян. На западном склоне откоса вперед головой лежала Женя. Блестящие рыжеватые волосы рассыпались кольцами. Перегабрин повернул голову и вздрогнул: лица не было, была сплошная маска ожога, с глубокими ямами глаз и рта.
«Может быть, это не она?» подумал Перегабрин и вынул из кармана ее гимнастерки комсомольский билет. Она самая. Хорошенькая, немножко кокетливая девочка весело улыбалась ему с карточки.
Из билета выскользнула еще одна фотография. «Моей маленькой невесте. Андрей», было написано на обороте. Перегабрин узнал лицо воентехника Веткина, погибшего под Вязьмой. Он озадаченно перечитал надпись.
«Вот оно что, а никто и не знал!»
Перегабрин бережно собрал ее документы.
* * *
Наблюдательный пункт комдива перемешался по нескольку раз в день. Генерал всегда находился в непосредственной близости к полкам и видел поле боя собственными глазами.
Днем Наташа находилась обычно на КП комдива: допрашивала пленных и занималась радиоперехватом. По ночам выползала к рубежам противника и, мокрая от росы, возвращалась на заре к генералу.
В наскоро вырытом окопчике было людно. Не замечая тесноты, генерал двигался по окопу свободно, размашисто, часто забывая пригнуться. Его широкие плечи то и дело выступали над бруствером.
Генерал шумно прощался с капитаном, уезжавшим на учебу в Москву:
— Скажешь жене моей: ходит грязный, как ланцепуп, весь в смоленской пыли, жжет и громит немцев. Скажешь — знает Федор от смерти заговор. Пусть не волнуется… Будешь наш санбат проезжать — там у меня дочка. Ha-днях ее в старшины произвели. Надо бы письмо написать, да некогда. Хоть поцелуй ее за меня. Поручаю, да, да. Просто приказываю. Ленка моя — красавица. Не пожалеешь. Ну, и отправляйся. А то раздумаю и оставлю… Вспоминай иногда в академии, чему я тебя учил.