Валентина Голанд
Отважные
После тряской просёлочной дороги колхозная «Волга», выскочив на большак, прибавила скорость. Чернела, куда ни глянь, по-осеннему присмиревшая земля, комковато и неловко улёгшаяся на покой. Отшумела, считай, рабочая пора, нынче и картошку рано убрали с поля…
Катерина Захарко задумчиво глядела сквозь стёкла машины и думала о том, что в молодые годы ей только пешком доводилось ходить по этой земле. Беспокоилась она тогда лишь об одном: как прожить завтрашний день? Чего только не делала ради куска хлеба: и печки клала зимой, и штукатурить, белить нанималась! А больше всего батрачила на пана Збышека. Слава богу, дочке её, двенадцатилетней Оленьке, такая жизнь и во сне не приснится.
Оля сидела рядом, разнаряженная, понимая торжественность момента.
— Смотри, Оля, не загордись! — улыбался шофёр. — Кто бы подумал, что вы с матерью такие смелые!
И представился Оле тот тревожный вечер.
Вдруг взбунтовался Бобка. Так ошалел, что цепь оборвал. Оля вышла из хаты, шагнула в темень и услышала приглушённый шёпот:
— Убери пса, покусает.
Оля загнала пса в сарай.
Пришелец юркнул в сени, тихонько откашлялся. Оля внимательно оглядела его.
Непохож он был на их односельчан. В плаще, в перчатках. Никто в здешних местах не носит весной перчаток. Зимой — да, зимой надевали варежки, если возили в поле навоз, а так — нет… В селе ведь все схожи — и одеждой и жизнью. Насторожившись, Оля тем не менее предложила гостю:
— Проходите в хату. — И сама вошла следом.
Мать, увидев мужчину, заволновалась: перед ней стоял пан Збышек. Бывший пан.
— Откуда вы здесь? — не чуя себя, спросила она.
Пан Збышек не торопился с ответом.
Своими колючими глазами он обвёл хату, насупился. Видно, не понравилось, что у бывшей батрачки новая мебель, пуховики на кровати, красивые шторы на окнах.
— Вот и свиделись, — озираясь, сказал он. — А тебя, смотрю, и старость не берёт…
Оля глядела на них, ничего не понимая. Она только внимательно следила за руками незнакомца. Он снял перчатки, вытащил папиросы, предложил матери, но она отказалась. Потом подошёл к семейным фотографиям, висевшим под стеклом в рамке.
— Как вы тут живёте? Имеете землю?
— Земли у нас богато, — отвечала мать.
— То ж колхозная!
— Ну и что? Колхозная — значит, наша. Мы имеем, сколько требуется!
В прошлое воскресенье, когда Катерина возвращалась из Яворова, где покупала на базаре поросят, разговорилась с одним дядькой, попутчиком. Тот всё вздыхал: «Одиваются-то теперь лучше, и хлиб е, и всэ можно купыты, а всэ не так, як своя земля…»
Выходит, это кто как понимает — своя земля. У неё земли хватает — вон сколько колхозной, глазом не измерить, да приусадебный участок… Только успевай обрабатывать… И чего это пан о земле решил её спрашивать? А ведь слух прошёл, что удрал бывший хозяин далеко-далеко. Через сколько же кордонов, рек, морей пришлось ему добираться обратно? И зачем? Уж не думает ли он вернуть себе свою землю?
Пытаясь определить, с чем пришёл к ней пан, она между тем старалась разыграть роль гостеприимной, радушной хозяйки.
— Оля, давай замешивать тесто под вареники, — распорядилась она.
И покуда Оля принесла из сеней муку и яички, Катерина вытащила большую деревянную доску, на которой она обычно месила тесто, и загремела посудой.
— Мама, я буду в сенях перебирать картошку, — сказала девочка.
Збышек сел за стол и исподлобья следил за каждым движением «батрачки». Ему хотелось поскорее узнать, есть ли в «его» селе люди, на которых можно рассчитывать, но с Катериной и словом не перебросишься — всё хлопочет по хозяйству.
Она накрыла стол, разлила по тарелкам борщ, выложила на блюдо картошку с мясом, поставила бутылку горилки.
— Ну вот, сейчас и вареники сварятся!.. А огурчики-то! Про огурчики я и забыла! Сейчас, пан, огурчиков принесу! Квашеной капустки! — Катерина выскочила в сени, где ждала её Оля, и тихо сказала:
— Беги, доченька, к пограничникам!
Не каждый мужчина в их селе рискнёт задержать неизвестного: столько видели все крови, столько смертей пережили и в войну и сразу после неё, что некоторые предпочитали отсидеться, поглядеть со стороны, как это «ловлють нарушителей». А Оля с матерью не могут отойти в сторонку — характеры у них не такие.
Да и как не помочь пограничникам, если живут они с ними на одной земле, если они охраняют подруг и друзей, колхоз родной от врагов да недобрых людей.
Оля частила по полю, обутая на босу ногу в большие стоптанные материнские сапоги. Голенища больно шлёпали по икрам, обувка мешала бежать, но девочку заботило только одно: как быстрее связаться с пограничниками. Побежать в сельраду в соседнее село, разбудить сторожа, позвонить на заставу — пройдёт много времени. Кто знает, что может случиться за это время дома…
А в это время дома Збышек, придвинув к себе тарелку с борщом, завёл наконец с Катериной заветный разговор:
— Где Спивак, знаешь?
— Ему суд был. Не то расстреляли, не то в тюрьму засадили надолго.
Новость была огорчительная. Збышек съёжился, заёрзал на стуле, посмотрел, отодвинув штору, в окно, но так ничего и не увидел в ночи…
Оленька бежала, задыхаясь от усталости, через картофельное поле, через балку, заросшую кустарником. Она несколько раз спотыкалась о груды слежавшегося сена, падала и, торопливо вставая, снова бежала. Страха перед темнотой не было, она думала только о том, как быстрее сообщить пограничникам о чужом человеке, что сидит в их хате.
Где-то за ручьём сверкнул фонарик, и Оля побежала прямо на свет.
«Наконец-то они!» Ноги уже не слушались её, сердце гулко колотилось. Она сбросила сапоги и всё прибавляла и прибавляла ходу, будто бежала не по колкой, скованной ночным морозцем земле, а по городскому, нагретому за день асфальту. «Только бы заметили пограничники, только бы заметили!»
Испугавшись, что пограничники не увидят её, она задержала дыхание, глубоко вздохнула и, ей показалось, громко свистнула.
— Кто там? — услышала она голос пограничника.
— У нас в хати чужий, — сказала она.
Больше всего на свете хотелось ей сейчас отдышаться от этого сумасшедшего бега, но младший сержант Ерёмин и рядовой Шиманский уже получили приказ начальника заставы бежать вместе с девочкой в село.
Они до сих пор удивляются: «Какая девочка! Мы в тёплых куртках, сапогах, она в лёгком платьице, босиком!»
А в хате Катерины Захарко тем временем шли разговоры, которые не оставляли сомнений в цели визита пана Збышека. Неожиданно послышались шаги, пан насторожился.
Скрипнула дверь. Збышек повернул голову и оторопел. Перед ним стояли два пограничника.
Легковая машина подкатила к новому клубу, колхозники цветами встретили дочь и мать, торжественно повели в президиум.
Сидели на почётном месте бывшая батрачка и её дочь. Взволнованно, смущаясь от похвал, слушали, что говорят о них добрые люди.
И вот уже заблестели на их платьях медали «За отличие в охране государственной границы СССР», без слов призывая каждого, кто был в зале: «Береги от врагов родную землю!»
Оля тайком поглядывала на медаль и думала: «А что, каждый день нужно носить награду или только по праздникам?»
Вячеслав Морозов
Владение
…Сразу же за селом, на выгоне, приветливо зазеленели две сосенки. Они словно бы выбежали из дальнего бора навстречу мальчишкам, шагающим просёлочной дорогой в Озерищенский лес.
На длинных сосновых иголках ещё стынет утренняя роса. От одного деревца к другому протянулись тенёта. Освещённые косыми солнечными лучами, они кажутся сотканными из серебристых нитей.
Идти поутру деревенским просёлком удивительно легко!
Десятилетний Михаська, сынишка колхозного агронома, норовит идти в ногу с большими хлопцами. И уж конечно, старается не пропустить ни полсловечка из того, что рассказывает Саша, самый, можно сказать, бывалый в школьном лесничестве человек. В списке ребят, пожелавших стать помощниками лесхоза, Саша Лопато стоит первым.
— Значит, так, — рассказывает он товарищам. — Узнали мы, что кто-то берёзы без дозволу рубит, и стали искать мошенника. — Михаська увидел, как Сашкины брови сбежались на переносье. И голосом, и манерой говорить он стал похож на дядьку Антона, старого лесничего. — Без дозволу, понимаете? Рубят!.. Осмотрели мы пиломатериалы в одном селе, в другом. Много обошли деревень. И разыскали берёзу без клейма. Значит, самовольная порубка! Ну, а после уж и порубщика нашли…
Дальше Саша говорил как бы нехотя. Заставили, дескать, порубщика отвезти берёзу в лесничество. Там составили акт, передали бумагу в народный суд…
Михаське пока что нечем похвалиться: в пионерском лесничестве он сравнительно недавно, семьдесят пятый по списку. А всего записалось восемьдесят человек. В лесном дозоре Михаська вообще ещё не бывал. Впервые направляется сегодня со старшими ребятами.
…Вдали — тёмная стена вековой пущи. Там высокие сосны, лёгкое кружево берёз. Зелёная пена могучих дубов. Среди них попадаются такие великаны — одно дерево чуть ли не целый лес. Елок много. Стволы у них шершавые и тёплые даже в зимние холода. А вот у вяза стволы гладкие и холодные даже жарким летом. Вербы лохматые встречаются.
Четыреста с лишним гектаров — владения Михаськи и его товарищей-односельчан! И все эти владения называются «Озерищенская пуща». Возможно, лес получил такое название от села Озерище, где живёт Михаська. Школьное лесничество тоже называется Озерищенским.
Принимали Михаську в это лесничество интересно. Поначалу Валька Лозовский, Сашин приятель, растолковывал «новобранцу», что значит для народного хозяйства «самый обыкновенный лес».
— Лес — это строительный материал. Раз! — Валька загнул палец. — Лес — это топливо. Два! Шёлк. Три! Бумага…
Когда у Васьки был загнут десятый палец, Саша не выдержал, осадил друга:
— Брось ты, Валентин! Михась не меньше нас понимает… И любит пущу не меньше тебя.
И рассказал, что у Михаськи на лесной опушке есть своя осинка махонькая. Когда у мальчонки радость какая, бежит он к той осинке и рассказывает ей про радость. А ежели кто обидит Михася, он опять убегает к осинке.
— Правда это, Михаська?
Парнишка посчитал, что большие хлопцы хотят подшутить над ним, и запальчиво ответил:
— Ну и что? Хожу к осине. Она ведь… живая!
Больше Михаську ни о чём не стали спрашивать, а сразу же записали в лесники.
Первым проголосовал за него лесничий Антон Казимирович, работник Речицкого лесхоза, названного так по имени районного городка Речицы. И дядька Антон подтвердил: «Что верно, то верно. Большое Михаська понятие имеет в лесной красоте. В обиду пущу нашу, красавицу, не даст никому…»
Припомнился дядьке Антону один зимний денёк.
Идёт лесничий на лыжах по лесу, пересекает голубые тени высоких деревьев на снегу. Пробился сквозь ветви солнечный луч и золотой стрелкой пересек дядьке Антону дорогу: беги, дескать, во-он туда. Лесничий послушался и скоро между сосенками заметил маленького человека в больших валенках, в кожухе. На лыжах.
Мальчуган недвижимо стоял под высокой сосной, запрокинув голову, будто дерево что-то рассказывало, а мальчуган и те ёлки, что с него ростом, слушали.
Тише, чем в зимнем лесу, быть не может. Захочешь — и услышишь, как шепчутся между собой снежинки.
— Ты здесь… что делаешь? — почти шёпотом спросил дядька Антон у того, чьи ресницы в инее были похожи на белые шерстинки.
— Смотрю… как сделана зима.
Звёздная пороша убирала тем временем сосну, каждый её сучок.
— Звать-то тебя как?
— Михаська я, — ответил мальчуган и тут же предложил: — Хочешь, дедушка я покажу тебе, где живёт белка?
Оба лыжника повернули к лесной вырубке. А там до них успела побывать позёмка. Она обежала вокруг каждую сосенку и всех их упрятала в снег. Была сосенка — теперь бугорок. Спутник дядьки Антона легонько дотрагивался лыжной палкой до таких бугорков — и перед ним вдруг являлось дрожащее зелёное деревце. Попадались и молоденькие берёзки. И вот тогда-то, пожалуй, Михаська впервые узнал про ребят, называвших себя лесниками. Антон Казимирович рассказал мальчику о том, что молоденькие деревца посадили на вырубке озерищенские школьники. Это у них как бы опытный участок. Живут на нём по соседству берёзки и сосны, как убедился сам Михаська. «Создание смешанных культур» на одном участке — дело новое, научное. Вырубка была заражена лесным вредителем — корневой губкой, а поселили на ней «смешанные культуры» — и пожалуйста: не гибнут деревца, выживают.
Не всё, разумеется, было понятно Михаське из того, о чём говорил ему старый лесничий. И даже потом, записавшись в лесники, мальчуган делал для себя одно открытие за другим. Сосновая или еловая шишка — это прежде всего семена, будущие деревья. Шишки надо собирать: для новых посадок. Берёзовый «веник», он «ужен прежде всего не для бани. Веточный корм! Берёзовыми, дубовыми, осиновыми «вениками» любят лакомиться лоси, олени, зимующие в пуще. Значит, заготовка веточного корма — тоже лесникова задача. В лесу должно быть прибрано… как в хате. Новое дело — очистка делянок, зелёных квадратов. В лесу не должно быть пожара. Ещё забота — охрана пущи от огня. Губит деревья и недобрый топор браконьера. Значит, гляди, Михаська, в оба, если назвался ты лесным дозорным!
…Дорога вошла в лес — и над головой раскинулась живая зелёная крыша. Мальчишки свернули на едва приметную тропу, поглядывают на Сашу, своего командира. Пуща так велика, что не мудрено в ней и заблудиться.
Поднялось и гуляет где-то по небу солнце. Непонятно только, с какой стороны оно светит. Так что, если бы Саша захотел искать дорогу по солнцу, у него вряд ли что получилось бы. Надёжнее всего, конечно, держаться знакомых деревьев.
Вот у просеки старая сосна. В стволе её — железная петля. Покрыта ржавчиной, будто кровью. Дерево окружено невысоким заборчиком. Его в позапрошлом году соорудили ребята-лесники. Это после того, как они узнали, что старое сосновое дерево, по существу, — памятник. А рассказал им про него лесничий — дядька Антон. Антон Казимирович был партизаном в войну. Когда ходил с товарищами в разведку, фашисты выследили лесных бойцов, схватили их и стали пытать. Вот у этой самой сосны, с железной петлей. Не выдали партизаны врагам свою партизанскую тайну. Тогда-то фашисты повели их на расстрел. Дядьке Антону удалось развязать руки. Ударил он одного гитлеровца, второго — и в лес, в самую глухую гущу. Ушёл! А вот семерым товарищам его, которых тоже пытали у сосны, спастись не удалось…
У партизанского памятника перебывали все деревенские пионеры.
Михаська, тот несколько раз приходил сюда. Слушал воспоминания бывших партизан. Свою пущу они называли живой зелёной бронёй: она укрывала их от врага. Она же и кормила, согревала. Фашисты люто ненавидели «Озерищенскую крепость». Жгли её, рубили, бросали на неё бомбы… Выстоял белорусский лес. Правда, поредел. Но за ним теперь, как за раненым богатырём, ухаживает даже детвора. По соседству с Озерищенским пионерским лесничеством действует ещё одно. Да если каждый из ребят посадит в лесу хотя бы по одному дереву…