ИДЁТ ВОЙНА НАРОДНАЯ
Однажды ребят никто не разбудил. Никто не спел им: «Дети в школу собирайтесь». Валя открыл глаза первый. Ребята ещё спали. Разговаривать было не с кем. Оп пощипал паклю из стенки. Потом сунул мизинец в расщелившееся бревно. Мизинец застрял. Валя его подёргал и вытащил. Из щели выбежал и побежал к потолку маленький чёрный паучок. Вале надоело молчать.
Он подёргал Тамарино одеяло.
— Тамара, а я видел во сне мыльную лошадь. Она была вся красивая, как мыльные пузыри.
Тамара посильнее зажмурилась, потом поняла, что она не спит, и открыла глаза.
— Ой, ребята, как светло! — закричала она. — А где же тётя Нюра?
В коридоре радио пело всем известную и почему-то страшную песню «Идёт война народная…». За стеной на кухне тётя Маруся-водоноска громыхала вёдрами. На дворе запрягали Мишку: Исаак Маркович собирался в город за продуктами. А тётя Нюра не приходила.
Потом прибежала Олеся. У неё были красные глаза и какое-то не такое лицо.
— Ребята, быстро одеваться и в умывальную, — сказала она. — Старшие, помогите маленьким застегнуть лифчики. Умоетесь — садитесь за столики. Я сейчас принесу кашу.
— А тётя Нюра?
— Тётя Нюра не придет. Тётя Нюра плохо себя чувствует.
А днём ребята угнали, что тётя Нюра получила «похоронную». Тёте Нюре написали, что её муж отважно сражался за Родину и погиб как герой.
Тётя Нюра пришла на другой день. Была она как обычно. Только бледная. И всё время туго стягивала косынкой голову.
Ребята вели себя тихо. Даже маленький Валя не капризничал совсем.
ЁЛКА-СОСНА
Приближался Новый год. Ёлка. Только вот не были ёлочных игрушек. Олеся принесла бумаги. Её выкрасили карандашами в разные цвета и выпросили у Исаака Марковича клей. Олеся разрезала бумагу на узенькие коротенькие полоски и научила ребят клеить из них цепи. Склеиваешь колечко, потом продеваешь полоску в это колечко и склеиваешь концы — получается два колечка вместе. Нанизываешь много-много колечек разного цвета, и получается длинная красивая ёлочная цепь.
Вера Александровна дала немного ваты. Вату смачивали клеем и скатывали в виде морковок. А когда клей засыхал и морковки твердели, их раскрашивали красной краской, приклеивали зелёный бумажный хвостик и ниточку — чтоб вешать. Пока красили и клеили, вес с ног до головы выпачкались краской и клеем. Зато было весело.
Олесю кто-то из деревенских угостил орехами. Она их грызть не стала. Принесла ребятам. Орехи тоже раскрасили и приклеили к ним ниточки.
Все было готово.
Олеся, и тётя Маруся-водоноска, и сам Исаак Маркович отправились в лес за ёлкой. Пошли и пропали. Ребята совсем их заждались. Стало темнеть. Вера Александровна беспокоилась за Олесю. Наконец пришли. Все в снегу, носы — красные, брови — белые, замороженные как сосульки.
Оказалось, зря исходили все ближние леса. Не растут в них ёлки. Ничего не поделаешь. Срубили маленькую сосенку. Тетя Маруся принесла ведро с песком. Сосенку укрепили в ведре. Запахло снегом и лесом.
Ну и пусть не ёлка. Пусть сосна. Всё равно красивая. Ветки — свечками, прямые, с голубоватой хвоей. И нарядная: на ней яркие цепи, пёстрые орешки и морковки — как настоящая.
Пришёл Степан Степанович. Ёлка-сосна ему очень понравилась. Он играл. Ребята пели «В лесу родилась ёлочка». А потом приходил Дед Мороз. Он был с длинной белой бородой, в красном пальто с мехом, только без палки. Потому что у этого Деда Мороза была только одна рука, а в ней он пёс корзину. В корзине лежали аккуратно свёрнутые кулёчки из газетной бумаги, а в них но целому яблоку, по две жареных белых лепёшки, по комочку розовых конфет-подушечек и по куску толстого наколотого шоколада.
Настал Новый год.
ВЕСНА
Постепенно стало теплеть. У сосновых стволов снег стаял, показалась чёрная земля. Около самого берета распустилась верба. На ветках качались маленькие пушистые зайцы.
Ребята набрали сосновых веток, наломали вербы, принесли домой.
Запахло весной.
ОГОРОД
Скоро снег совсем растаял. Вера Александровна выхлопотала «гектар», это земля за домом, за соснами — большое поле. Там теперь пашут и будут сажать огород — «подсобное хозяйство».
У ребят тоже будет огород — прямо позади сарая. Они сами вскопали землю, а тётя Нюра показала, как делать грядки. Вышло семь грядок.
Олеся пошла в деревню, а потом к Исааку Марковичу — добывать семена. Она принесла в пакетиках маленькие гладенькие семечки: и длинные, и узкие, и плоские, и овальные, и круглые — в виде шариков с шипами. Б каждом семечке сидела свёкла, или морковка, или репка. Надо было теперь посадить их в землю и поливать водой.
Скоро грядки зазеленели. На них появились топкие зелёные росточки — всходы.
ПРОГУЛКА НА ЛОДКАХ
На затоне была лодочная пристань. Две или три лодки болтались на причале. Остальные лежали кверху дном — на берегу.
До войны сюда по воскресеньям приезжали люди из города — отдыхать и кататься. А теперь Олеся иногда училась грести да деревенские переезжали на ту сторону — на картофельное поле.
Однажды вечером тётя Нюра сказала:
— Если все ребята, все-все, лягут спать быстро и тихо и будут как мышки в норке, тогда завтра поедем кататься на лодках.
«Мышки» сначала заорали как сумасшедшие, захлопали в ладоши, но потом притихли. Гуськом пошли умываться, не гремели рукомойником, не брызгались и тихонько улеглись спать.
Тётя Нюра никогда не давала пустых обещаний. На следующий день после полдника пошли на пристань. Разместились в трёх лодках и поплыли по затону. А где кончался затон, была протока. Въехали в протоку и поплыли по ней — прямо в реку Радомлю.
Над протокой сплелись ветками ветлы, сделали зелёную крышу. Листья отражались в воде, сквозь них просвечивало солнце, прямо рядом с лодками солнечные лучи ныряли и плавали на воде.
Выбрались на Радомлю и поплыли против течения. Радомля — широкая, по берегам лес.
Плыли долго, плескались водой, раскачивали лодку — пугали тётю Нюру. Потом все хором пели речную песенку:
Реченька быстрая.
Ты куда течёшь?
Ты куда, реченька.
Лодочку несёшь?
Я теку меж лугов,
Я теку в лесу,
К морю, морю синему
Лодочку несу.
В первой лодке на вёслах сидел дядя Митя — из деревни. Когда от протоки отплыли довольно далеко, дядя Митя стал грести к берегу; он разогнал лодку, и она с шуршанием заползла на берег. Остальные две причалили рядом.
На берегу в высокой траве росли крупные лесные колокольчики, пахло разными цветами и тёплой травой. В воздухе стоял ровный и тонкий звон: жужжали пчёлы, трещали кузнечики.
Тётя Нюра сказала:
— Погуляем здесь и нарвём домой букеты. Не ходите далеко, и пусть никто не лезет в воду.
Ребята разбрелись по берегу. Валя срывал цветы очень коротко, прямо у самого цветка, так что они не годились в букеты, и подбегал с каждым цветочком к тёте Нюре:
— А этот цветочек кто?
— Это лютик, — объяснила тётя Нюра.
— Что значит лютик?
— Он лютый, как волк, он кусается, — вмешалась Тамара. И засмеялась.
Валя надулся и отошёл, а через секунду приставал снова:
— А это что?
— Это ромашка.
— А это?
— Это мята.
— Мятая? А кто её измял?
— Медведи, — опять поддразнила Тамара.
Потом тётя Нюра плела всем венки из ромашек. Один венок остался лишний. Не хватило головы.
— А кто без венка? — спросила тётя Нюра.
Никто не ответил. Все только вертели головами в белых ромашках.
Тётя Нюра забеспокоилась и быстро всех пересчитала. Одного кого-то не было. Тётя Нюра стала выкликивать по именам. Валя не отозвался.
— Да где же он? Валя-а-а!
Никто не ответил.
— Валя! Валя! — стали звать ребята.
Опять никакого ответа. Тётя Нюра побледнела.
— Все стойте на месте, — сказала она. — Я пойду поищу.
Она скрылась в кустах. Потом вышла из кустов и снова ушла. Потом вернулась. Вали нигде не было. Недавно он был тут. только что приставал с цветами и… вдруг исчез.
Ребята всё кричали и звали, но Валя не отбывался.
Тётя Нюра позвала дядю Митю, он привязал лодки и тоже пошёл искать Валю.
Тётя Нюра нервничала, бегала то к ребятам, то в лес. Потом остановилась как вкопанная, ещё больше побледнела и побежала к реке. Она подумала, наверно, что Валя пошёл к речке и упал в воду. Но дядя Митя успокоил её. Он всё время сидел в лодке, к реке никто из ребят не подходил.
— Пусть бы ребятишки поискали, — сказал он, — Давайте всем миром по кустам поищем.
— Нет-нет, — запротестовала тётя Нюра. — Так они все перетеряются.
— Авось нет. А ну, ребята, берись все за руки, — скомандовал он.
Пошли все разом. Стеной.
— Куда ему тут пропасть? Сейчас сыщем.
Ребята пошли вытянутой цепочкой, крепко держась за руки.
Тётя Нюра шла сзади и всё время всех пересчитывала.
Вдруг Инночка-красавица споткнулась. Её правая нога ушла куда-то под землю, и она упала носом вниз и потащила за собой тех, кого держала за руки. А из ямы, которая была скрыта высокой травой, неслись истошные крики:
— Ой, медведи!.. Медведи! Медведи!..
Все кинулись к яме, и тётя Нюра выволокла оттуда ревущего, перепачканного Валю.
— Как ты туда попал?
— И провалился, я не нарочно!
— А почему ты не откликался?
— Да-а, а медведи?
— Какие медведи?!
— Я боялся, что услышат медведи!
— Какие медведи?
— Лесные, — проговорил Валя сквозь слёзы и заревел так, что его не скоро удалось успокоить.
Поплыли домой. Солнце садилось. Лес по берегам Радомли потемнел, только кое-где ярко вспыхивали в закатном солнце стволы сосен. Ныло тихо. Какая-то птица поскрипывала в кустах.
— Это коростель, — сказала тётя Нюра.
Ребята примолкли.
Валя задремал.
Когда выплыли из протоки в затон, увидели, что на пристани кто-то стоит. Это была заведующая, Вера Александровна.
ТАМАРА ЗАБОЛЕЛА
Тамара отодвинула миску с супом:
— Не буду.
Тётя Нюра не поняла:
— Что, горячо, что ли?
— Не буду.
— Совсем не будешь? Не хочешь есть?
— Не хочу.
— Не капризничай, Тамара, мы же пойдем потом сосновые шишки собирать. И Олеся пойдет. И Альфа. Кушай, детка.
— Никуда не пойду. Ни с кем. Я спать хочу.
Тётя Нюра пощупала Тамарин лоб.
— Ого! Да ты уж не захварываешь ли?
После обеда позвали Веру Александровну. Она посмотрела Тамару, послушала, постукала но спине, поглядела горло, надавив на язык холодной блестящей пластиночкой — шпателем.
— Ничего, Тамусик, — сказала она весёлым голосом. — Скоро поправишься, — А потом вышла за дверь, вздохнула и совсем уже невесело сказала тёте Нюре: — И где она могла зацепить? Сыпь. Горло красное. Похоже, что скарлатина. Уложите её в изоляторе, я через час зайду.
«ОЛЕСЯ, ТЫ МОЯ МАМА?»
Тамаре больно глотать. Глазам жарко. Голова горит. К ней часто приходит Вера Александровна.
Изоляторная сестра тётя Зоя всё время кладёт ей на голову мокрое, холодное полотенце. Полотенце сразу нагревается. Тётя Зоя мочит его в тазу, выжимает и кладёт снова.
Кто-то в белом халате входит в изолятор. Тамаре больно повернуть голову. Тамаре трудно открыть глаза. Кто-то подходит к кровати, садится рядом и говорит шёпотом что-то хорошее.
Тамара с усилием поднимает веки. Это Олеся пришла. Она сама сменила холодный компресс. Она где-то раздобыла настоящую конфету в бумажке и положила её в Тамарин горячий кулак.
Добрая, хорошая Олеся. Тамаре хочется плакать.
— Олеся, может, ты моя мама? — спрашивает она неожиданно.
Олеся глядит грустно и качает головой. Она гладит Тамарины растрёпанные волосы. Она знает, что Тамарина мама погибла в Минске во время фашистского налёта. Но она не может сказать этого Тамаре. Она говорит:
— Может, ты поспишь? — И на цыпочках выходит в коридор.
ПОЭТЫ
Тамара уже поправлялась, когда заболел Валя. Потом Инночка-красавица. Потом в изоляторе не хватило места — заболели ещё пять человек.
Но всё-таки настал день, когда поправились все. Тётя Нюра встречала всех радостно и весело. Когда в комнату вошёл бледный, похудевший Валя, она так и ахнула:
— Валенька, мальчик, как ты вытянулся!
А Тамара, которая вернулась из изолятора на неделю раньше, пританцовывала вокруг пего и пела:
— Мальчик с пальчик влез в карманчик, мальчик с пальчик влез в карманчик… Тетя Нюра, хорошие я стихи сочинила?
Инночка-красавица сказала:
— Я тоже умею. Знаешь, что я сочинила? «На кровать улёгся кот, у него болит живот». Это про Кашлатика.
— А откуда ты узнала?
— Что?
— Что у него живот болел?
Ниночка застеснялась, а потом хитро прищурила спои голубые глазёнки и сказала:
— Он мне сам сказал. Вот.
— Ну и ладно, — сказала Тамара. — А у меня ещё другой есть стих, я в изоляторе, когда лежала, сочинила.
«Цветик-семицветик, радостный цветок, вот бы у тебя бы выросли бы ножки».
Валя, который всё это молча слушал, вдруг сказал:
— Плохой стих.
— Почему это?
— Нерифменный. Он — нерифменный.
— Сам ты нерифменный, — обиделась Тамара. — Э-э, Валька нерифменный!
— Ну тебя, ну тебя, Томка!
Вмешалась тётя Нюра, развела поэтов по разный углам.
Если бы кто-нибудь подошел к тому углу, где Валя возил по полу кубики, то он услышал бы такое бормотание:
Самолёт летит, гудит,
Наш советский лётчик
Вдаль глядит.
Показались танки — трах, трах,
Разбомбили всех фашистов.
Наши победили!
Потом всё бормоталось сначала.
УРОЖАЙ
Пока болели, наступил август. Кто не был в изоляторе, вместе с тётей Нюрой и Олесей ухаживали за огородом. Поливали, носили воду из затона. Пололи. Прореживали морковку и свёклу.
Росточки окрепли.
У морковки выросла красивая вырезная ботва.
Огурцы зацвели маленькими жёлтыми граммофончиками. К ним прилетели пчёлы. Протискивались внутрь жёлтого цветка и вылетали оттуда с довольным жужжанием. Потом жёлтые цветы завяли и отвалились. Появились маленькие огурчики — пуплята.
И вот однажды был назначен день, когда весь обед должен был готовиться из овощей с ребячьего огорода. Вечером пошли на огород с тётей Нюрой. Позвали Олесю. Пригласили Веру Александровну.
Вале доверили выдернуть первую морковку. Он уцепил морковку за пушистый хвост, дёрнул. Ярко-оранжевая, кургузенькая, с кусочками сырой земли, она была похожа на улыбающуюся рожицу.
Тамара сказала:
— Здравствуйте, Морковка Валентиновна!
И все засмеялись. Потом все дёргали по очереди: морковку, ещё морковку, свёклу. Выдернули несколько кустиков картошки — на суп.
А на следующий день был невероятно вкусный обед. И всем давали добавку.
«ЗДРАВСТВУЙ, ИННОЧКА-КРАСАВИЦА!»
Однажды утром, после завтрака, открылась дверь, вошла Вера Александровна, а с ней высокий военный. Он быстро оглядел всех ребят по очереди и воскликнул, протягивая руки:
— Здравствуй, Инночка-красавица!
Инночка поглядела на него своими круглыми синими глазами, и вдруг закричала, и бросилась к нему, и уткнулась лицом в его гимнастёрку. Это был Инночкин папа!