Милан открыл своими ключами и наткнулся на изумлённый взгляд отца.
— Па? А ты чего дома?
— Отгул взял. А вот ты чего?
— В залив упал, — ворчливо и, как всегда, независимо ответил Милан. Независимым, чуть раздражённым тоном удавалось врать почти правдоподобно.
— У корабельного пирса? В запретной зоне? — настороженно спросил отец.
— С чего ты взял?
— От тебя же мазутом пахнет. Зачем ты врёшь? Если тебя там поймают, неприятности ведь у меня будут. Ты хотя бы об этом подумай. А про испорченную одежду я и не говорю. Это мама с тобой разъяснительную работу проведёт, — отец покачал головой. — Как ты будешь жить, такой упрямый и скрытный?
— Просто я самостоятельный, а вам с мамой это, конечно, не нравится, — пожал плечами Милан, отлепляя от себя ветровку и футболку.
Отец снова покачал головой, но ничего не сказал и ушёл к себе в кабинет. Он был уставлен книгами, завален чертежами, свёрнутыми в трубки, прокурен, а пол его был усеян огрызками искусанных карандашей.
Милан переоделся и с хмурым лицом уселся за стол дописывать послание. С отцом он не любил ссориться. Отец был ему интересен, говорил всегда неожиданные вещи и не сердился по мелочам, как мама или бабушка.
С таким настроением писать записочки, пусть и загадочному незнакомцу, мальчику не хотелось. Он лёг животом на стол и высунул голову в открытое окно, у которого стоял письменный стол.
Вдали за деревьями виднелся залив. Облака были разодраны на пушистые полосы ветром, задувшим с моря к вечеру. Милан опустил голову. Во дворе со своей собачкой пекинесом прогуливались бабушка с дедушкой из соседней квартиры. На бабушке ветер раздувал синий плащ. Дедушка был весь в белом: ветровка, брюки и даже ботинки. Бывший капитан дальнего плавания, он старался всегда выглядеть франтовато.
Шли они неторопливо, как и подобает их почтенному возрасту. Но и собачка шла не менее почтенно. По-старчески переваливаясь с рыжеватого бока на не менее рыжеватый, она замыкала процессию. Когда дедушка и бабушка остановились, чтобы посмотреть, где там их собачка, пекинес тоже остановился с видом: «Кого ждём?» Потом он и вовсе сел на тротуар, вывесив язык, а затем лёг. Бабушка с дедушкой стояли и разговаривали. Выглянуло солнце из-за переменчивых облаков. Пекинес медленно встал и, не теряя достоинства, переместился в тень, которую отбрасывала бабушка. И там он несколько фривольно разлёгся.
Милан рассмеялся, сполз со стола и начал писать. Он описал сегодняшнее приключение в запретной зоне, хвастаясь, совсем чуть-чуть, своей ловкостью и смелостью.
«Вообще, вдвоём было бы веселее. Может, тебе пора объявиться? А может, ты и не человек, — Милан отгрыз порядочный кусочек карандаша и начал фантазировать. — Вдруг в пушках живут человечки, вроде гномов или домовых? Тогда, конечно, ты не можешь вылезти и познакомиться со мной. Такие гномы живут только в старых пушках и видят мир через круглое окошко ствола, как через иллюминатор. Скучно. Наверное, поэтому и письма пишут».
Милан перечитал написанное, поморщился и хотел зачеркнуть, представив, как будет веселиться над его фантазиями тот чернявый кадет. Перечитал снова.
— Ну и что? — он хлопнул ладонью по столу. — Если он дурак, то пожалуйста.
Милан решительно сложил записку и воткнул в карман джинсов. Он выскочил в коридор, стал искать другие кроссовки, когда услышал из кабинета:
— Милан, ты куда?
— Я ненадолго.
— Нет уж, — отец вышел с трубкой в зубах и пачкой документов в руке. — На сегодня водных процедур достаточно.
— Так я…
— Посиди дома, подумай, к чему может привести разгильдяйство и необдуманность поступков.
— Пап, но я по делу, — взмолился Милан.
— Я раньше не замечал за тобой глухоты, — отец пожал плечами, скрылся в кабинете и оттуда добавил: — Надо показать тебя врачу.
Милан остался стоять в коридоре с кроссовками в руках.
Он мог уйти. Отец его не удерживал силой. Но что будет потом? Вдруг отец решит тогда, что сыну надо подумать о своём поведении неделю-две, сидя дома, а то и всё лето? Милан передёрнул плечами, с тревогой подумав, как же тогда пушечная почта. Если не отвечать день, ещё куда ни шло. Но неделя-две… Незнакомец обидится, и начавшей было завязываться дружбе придёт конец.
* * *
Рассвет ударил в окно комнаты Милана. Удар был такой сильный, что комната вмиг наполнилась светом, жаром и пыльными вихрями. Будто солнце раздавило оконное стекло, раздвинуло молекулы стекла, как лёгкий туман.
Сон Милана точно таким же солнечным нокаутом выбило из головы и перекинуло в следующую ночь, где снова будет поджидать сон.
Вскочив и одевшись, Милан сунул в рот булку и, дожёвывая по привычке на ходу, понёсся знакомой тропинкой, блестящей в обрамлении росы. Тропа выскальзывала из-под ног, и Милан, сосредоточившись на том, чтобы не поскользнуться, не заметил злополучного обрывка фундаментной кладки.
Серый кот, выглянув из травяных дебрей, проводил удивлённым взглядом пролетающего над землёй мальчугана.
Лоб и переносица пострадали больше всего. Пошла кровь из ссадин, из носа. Милан с пухлыми губами плаксивого ребёнка не плакал даже наедине с самим собой. Он покрутил головой и как мальчик из интеллигентной семьи, имевший в кармане чистый носовой платок, стал, однако, вытирать кровь пыльными листьями подорожника. Кровь остановилась, а остатки он смыл в ближайшем ручейке. В голове гудело. Ссадины жгло и дёргало. Милан прохромал дальше, хватаясь то за бок, то за локоть.
В пушечном стволе было тепло, чуть влажно от росы. И пусто. Не получив ответ, незнакомец не торопился писать новое послание. Милан опустил в углубление записку.
По улице проехал ранний жёлтый автобус, потянуло ветерком с залива. Чайка залетела в парк и с энтузиазмом тянула из мусорной урны что-то белое.
Милан уселся на скамейку. Он не собирался выслеживать «пушечного гнома». У него просто болела ушибленная нога и звенело в голове. Да и просьбу гнома о том, что приходить к пушке надо только после десяти часов утра, Милан не выполнил.
На улице появились первые проснувшиеся. Прошли несколько моряков. Один очкарик с папкой под мышкой, пытаясь закурить, несколько раз уронил папку. Развеселившийся Милан узнал в нём одного из экскурсоводов. Заслышав смех и увидев за парковыми деревьями физиономию своего малолетнего недруга, очкарик снова уронил папку и прибавил шагу.
«Интересно, — Милан разлёгся на скамейке, закинув ногу на ногу. — Кому нужен этот очкарик? Экскурсии он проводит скучно. Читает по бумажке. Девушки у него наверняка нет. Кому понадобится такой нескладный? Наверное, только родителям он и нужен. Да и то неизвестно, какие у него отношения с родителями. А я? Я кому-нибудь нужен, кроме родителей? Да и им… У них свои дела, своя жизнь, а я так, с боку припёка. Друзья? Они зовут меня гулять, потому что у меня хороший футбольный мяч, — он потёр лоб и зашипел, случайно коснувшись ссадины. — А мне кто-нибудь по-настоящему нужен?»
Милан несколько раз пожал плечами, окончательно заплутав в собственных рассуждениях. Он сел на скамейке, поглядел в сторону пушки и подскочил. Те два кадета опять стояли у пушки. Чернявый курил и воровато поглядывал по сторонам. Он облокотился о пушку, а ствол от взгляда Милана закрывала фигура второго кадета.
— Как нарочно, — прищурился Милан и помчался к пушке с весёлым криком. — Попались!
Чернявый поперхнулся дымом, выбросил сигарету и от кашля покраснел.
— Ты чего? Офонарел?
— Это ведь ты записку писал? — наступал на него Милан.
— Пацан, иди отсюда, пока цел, — вмешался другой, тоже коротко стриженный, только рыжеватый. — Ничего мы не писали. Отвали.
Милан сунул руку в пушечный ствол. Записки не было.
— Отдай, — набычился Милан. — Это ведь ты её взял. Если не ты писал, то она не для тебя. Отдай!
— Слушай, тебе же сказали, отвали, — разозлился чернявый. — Тебе уже накостыляли, ещё хочешь?
Он принял ссадины на лбу у Милана за следы недавней драки.
— Отдай по-хорошему! — тихо сказал Милан.
Чернявый сильно толкнул его в грудь. Милан упал, ссадив до крови ладони. Он демонстративно и угрожающе слизнул кровь с пальцев и, скривив свою смазливую обманчиво-наивную физиономию, ринулся в атаку. Такую самоотверженную и агрессивную, что кадеты отступили. Рыжий уронил бескозырку от неожиданности и, подняв её, отскочил на несколько метров.
— Славка, ну его, брось! — крикнул он другу издалека. — Оставь его! Видишь, ненормальный.
А Славка и не нападал, он пятился под градом ударов Милана, пытался закрыть грудь и живот от крепких кулаков. Дошёл до края тротуара, оступился и упал прямо на дорогу, едва не угодив под машину. Он точно так же, как Милан, ссадил кожу на ладонях, порвал форменные штаны на заду, и, когда увидел это, у него из глаз вдруг брызнули мелкие злые и отчаянные слёзы. Милан понял, что за порванные штаны в морском корпусе Славке влетит. Милан перестал махать кулаками и пропыхтел:
— Отдай записку!
— Да нет у меня никакой записки! — вытирая слёзы рукавом, крикнул Славка. — Ты что, правда ненормальный? — он покрутил пальцем у виска. — Тогда лечись!
Милан ему поверил.
— Чего ж ты сразу не мог нормально сказать? Заладил: «Отвали, отвали!» Как будто по-человечески нельзя было ответить.
— Что за записки? Любовные, что ли? — слёзы у Славки высохли, а любопытство взяло верх.
— Нет. Это тайна.
Милан развернулся и пошёл домой, оставив кадетов в изумлении стоять у загадочной пушки.
Дома его поджидал отец.
— У тебя что, снова отгул? — обречённо спросил Милан.
— А у тебя, судя по лицу, крушение «Титаника»?
Отец взял его за плечи и подвёл к зеркалу. Переносица распухла и посинела, а вдоль носа остались неотмытые кровавые полосы.
— Я упал в лесу. За фундамент запнулся, — честно признался Милан, умолчав о драке.
— Что же ты всё время врёшь? — вздохнул отец.
— Почему, когда я не вру, ты не веришь?
— Значит, вчера ты врал?
— Вчера врал, — покорно согласился Милан. — Так ведь в наказание я вчера и гулять не ходил. А?
— Хитёр ты, братец, — рассмеялся отец. — А зачем ты через лес ходишь? Там не то что за фундамент можно запнуться, там и в подвалы провалишься, опомниться не успеешь. Никто не найдёт, а сам не выберешься. Умрёшь от голода и жажды. Не смей туда ходить!
— Это что же, — у Милана загорелись глаза. — Там остались старинные подвалы?
— Если ты мне сейчас не пообещаешь, что никогда туда не полезешь, ты из дома у меня всё лето не выйдешь, — спохватился отец. — Слышишь?
— Знаешь, я что-то глуховат стал. Может, мне и правда к врачу сходить?
— Милан, я не шучу, — в голосе отца появились железобетонные нотки, которых Милан справедливо опасался.
— Конечно, никуда я не полезу, и вовсе не потому, что испугался какого-то там наказания, — Милан напустил в голос пренебрежения. — Я что же, по-твоему, сумасшедший в неизвестные подвалы соваться? Вот если бы с тобой вместе…
— Ты не перестаёшь меня удивлять. Как ты себе представляешь меня — почтенного мужа, отца семейства — в грязных замшелых катакомбах, где бегают крысы и всякие другие существа?
— Само собой, в парадной форме и с твоей любимой трубочкой ты там не будешь смотреться. А вот в спортивном костюме очень даже.
Отец растерянно развёл руками.
— Ну, я не знаю. Это безумие, — отец прошёлся по комнате. — Разве что в выходные…
Милан подскочил, захлопал в ладоши и тут же застонал, ударив ссадины на ладонях.
— Ой, ой! — запричитал он.
— Вот тебе и «ой». Идём мазать твои раны.
— Па, а что это твоё начальство так расщедрилось? Два отгула? — Милан стоически терпел промывание ссадин перекисью водорода и даже ухитрялся разговаривать.
— Ты помнишь, я позавчера задержался? На входе в залив мы чуть не потонули. С грехом пополам до берега дотарахтели. А чтобы перепуганные инженера пришли в себя, им дали по два отгула, — отец подмигнул. — Ты только маме не говори.
— Это из-за твоих испытаний?
— Тонули? Нет. У нас-то всё хорошо прошло. А вот разгильдяйский экипаж чуть не утопил ценное оборудование и важных, но не отважных специалистов.
— А ты не отважный? — Милан морщился, но терпел.
Отец вздохнул.
— Кто его знает? Наверное, не слишком.
— Но когда вы начали тонуть, ты ведь не кричал, не плакал, не звал маму.
— Нет. Я был хмурым, сосредоточенным и так изгрыз трубку, что чуть не съел её всю. Внешне я был, как… — отец задумался. — Как наш сосед, капитан дальнего плавания, тот, что ходит весь в белом и выгуливает собачонку. Он всегда невозмутим, даже когда его собачка поднимает ножку на колесо чьей-нибудь машины. Зато я внутренне плакал и звал маму.
— Всё шутишь, — отмахнулся Милан.
Отец рассмеялся и побежал раскуривать свою любимую трубочку и возиться с чертежами и цифрами, без которых он не мог прожить даже во время отпуска.
Милан похватал из холодильника маминых заготовок «для двух вечно голодающих мужчин», как их с отцом называла мама. Салат, рыбу и котлеты Милан впихнул в себя в два счёта и, дожёвывая, помчался к пушке.
Он выскочил на улицу без ветровки. Студёный ветер подхватил его под локти, оставив на коже следы от своих ледяных пальцев — пупырышки и синеватый оттенок.
Ругая переменчивую погоду и спасаясь от холода, Милан с быстрого шага перешёл на бег. И вот он уже привычно нёсся по лесу, отмахиваясь от веток и поглядывая под ноги.
От этого бега — вниз, по утоптанной земляной тропе, а потом и по бездорожью, в густоте переплетённых трав — захватывало дух и чудилось, что летишь, уже не касаясь земли, в аромате цветения и весны. И кажется старым, пыльным сном бесконечная зима, белизна снега и льда на земле и в заливе, бескрайняя, слепящая и унылая, и только яркий парус буера на льду вдруг напомнит крыло августовской бабочки, тёплое, с ароматом цветочной пыльцы.
Но буер исчезнет в ранне-зимних сумерках, и лето отойдёт за горизонт вместе с ярким парусом.
Милан тряхнул головой на бегу, избавляясь от зимнего наваждения. Тучи скомкались в ватные клубы, и вдруг ударил гром. Земля вздрогнула, будто не гром, а все старинные пушки во всех уголках России ударили дружным залпом.
Прежде чем перейти дорогу к пушке, Милан присел на корточки, завязать шнурок. В высокой траве и за каменным фундаментом ограды его не было видно с улицы.
Зато он увидел. К пушке подошла девчонка лет десяти в тёмных колготках и ярко-жёлтых ботинках. Низенькая, неуклюже-толстенькая, по форме напоминавшая шар на тонких ножках. Она поправила очки в круглой оправе и сунула записку в ствол пушки. Оглядываясь, пошла к ближайшему жилому двору, через который Милан сотни раз пробегал.
— Девчонка, — прошептал он разозлёно. — Да ещё такая… Какие путешествия этой толстухе? И правда на гнома похожа. Интересно, что она там написала?
Милан выбежал на дорогу одновременно с ударившим по асфальту дождём. Ливень был тёплый и мгновенно измочил Милана с головы до ног. Из пушечного ствола будто бы шёл пороховой дымок. Это раскалённый с утра чугун исходил паром, остуженный ливнем. Записка, как и в первый раз, будто сама скользнула в ладонь.
Читать под дождём Милан не мог, зашёл за угол и под выступающим из стены куском железа прочел: «Ты смелый, отчаянный парень. Я видел, как ты утром дрался. Мне такой смелости не хватает. Вот бы научиться, если этому можно научиться». Милан опустил записку и подумал: «Нарочно пишет от мужского лица, чтобы я не догадался, что это девчонка».
«Я думаю, что пушечные гномы существуют, — было написано дальше в записке. — Я, наверное, немного похож на такого гнома».
«Это точно! — усмехнулся Милан, слизывая дождевые капли. — Хорошо я бы смотрелся с ней рядом».
«Как бы мне хотелось на лодке по заливу. И пусть там в фортах гадюки, зато там можно найти старинное пушечное ядро, древние монеты и ещё кучу всяких интересных вещей. Напишем несколько записок. Две или три. И можно будет встретиться. Боюсь только, что, когда мы увидимся, ты не захочешь со мной дружить. Так часто случается. Ну что же, мне не привыкать. А на лодке было бы здорово».