Бабка Агафья как-то вся съежилась, сникла и, еще больше сгорбившись, уныло пошла прочь.
— Видно, пословица недаром молвится — и на старуху бывает проруха! — сказал ей вслед Ромашкин.
И в теплом вечернем воздухе еще долго радостно звенели ребячьи голоса. Так весело щебечут Птицы, когда над лесом пронесется гроза и снова проглянет ласковое солнце.
Художники
Учить — ум точить.
С той поры, как лопнул водяник, старухе житья не стало. Ну каково было ей слышать даже от двухлетних карапузов: «Ласскажи подлобно пло стласного пузыля…» Вот до чего осрамили ребята бабку Агафью своим спектаклем у мельничного омута. А теперь двух выдумщиков ждали новые дела.
Ромашкин любил повторять:
«Умелые руки не знают скуки». Он даже стихи сочинил про себя и своих друзей:
Говорят, порой бывает,
Ребятишки заскучают,
А я сам! А я сам —
Себя скуке не отдам!
Говорят, что целый день
Иногда их гложет лень,
А я сам! А я сам —
Лень порву напополам!
Говорят, что у детей
Мало с пользою затей,
А я сам! А я сам —
Добрых сто затей создам!
В лагерную бригаду затейников и оформителей входили и три девочки. По странному совпадению все они носили вкусные, съедобные прозвища.
Одну звали Пончик, другую — Сарделька, а третью — Плюшка. Случилось это так.
Катюшу Терентьеву прозвали Пончик за румяные симпатичные округлые щечки. Ее подружка Нелли Смирнова была такая упитанная девица, что как только ее увидели в лагере, то тут же присвоили прозвище Нелька-сарделька. Ну, а третья, Нюша Серегина, была большой любительницей поспать. Ее даже сначала называли Соня Серегина. Но с тех пор как она уснула, не успев проглотить плюшку, которую жевала перед сном, и проснулась с куском за щекой, ее тут же стали величать Нюшка-сплюшка-плюшка…
Девочки очень скоро привыкли к своим безобидным, аппетитным прозвищам и перестали обижаться, если кто-либо звал их не по имени.
— Привет художницам! — сказали наши друзья, входя в комнату, где подружки трудились над плакатами и оформлением стенгазеты.
— Ну, что общего, кроме шести букв, в словах «плакат» и «плакать», а мне от множества плакатов хочется захныкать, — пожаловалась Пончик.
— Слезами горю не поможешь, — сказал Ромашкин. — Ты небось забыла золотое правило: прежде чем шевелить руками, пошевели мозгами.
— Я шевелила. Но ничего не нашевелилось.
— Хочешь, твои кучи-тучи плакатов через час рассеются? — предложил Мишка. — Беги на кухню. Выпроси там любого, хотя б испорченного масла.
— Это зачем? Плакаты печь, как блины?
— Вот именно — форму смазывать. А теперь, Пончик, одна нога тут, а другая — там. Без масла не возвращайся.
Катюша побежала на кухню, а друзья стали осторожно острием ножа и ножницами вырезать контуры рисунков и букв из ее самого лучшего плаката. На нем сверху виднелась надпись: «Здоровье в порядке — спасибо зарядке!» А внизу были нарисованы фигурки физкультурников.
Через десять-пятнадцать минут Катя вернулась обратно. Увидев, что ее труд погиб, девочка всплеснула руками:
— И вам не стыдно такие шутки шутить, мастеры-ломастеры! Пока я бегала высунув язык за маслом, вы взяли да нарочно испортили мой самый хороший плакат…
— Погоди расстраиваться. Дай-ка лучше масло» смазать форму, — и Ромашкин тщательно промаслил оставшуюся кружевную поверхность плаката.
— Мы сейчас откроем с тобой, Катеринка, типографию. Пусть тираж экземпляров этого плаката будет хоть двадцать штук. Клади-ка наш трафарет на чистый лист бумаги и закрашивай отверстия, которые мы вырезали, — и Миша показал, как легко и просто размножать с помощью трафаретной формы любые изображения и тексты плакатов.
И в самом деле, через час тучи плакатов уже не висели над бедной художницей. И вместо слез в ее голубых глазах засверкали озорные искорки.
— Что ж это за типография из трафаретов? Вот если бы было можно тексты печатать, а не писать каждый раз, — сказала она.
— А это очень просто, — вмешался Витька. — Давайте устроим настоящую типографию, которая бы печатала заголовки, лозунги и всякие другие тексты. Нет ли в вашем хозяйстве ластиков-стиралок? — спросил он.
— Не успел ничего напечатать, а уж стирать хочешь? А ластики есть, бери сколько надо. Вот они, — ответила Нелли.
Пуговкин забрал все резинки, и друзья вышли.
— Небось втихомолку изобретать пошли, — догадалась Нюша.
Не прошло и получаса, как два наших товарища вернулись.
— Вот она где, вся типография! — И Витька загадочно похлолал себя по карману.
— А ну, выкладывай.
Пуговкин вынул из штанов кучу стиралок и странную картонную линейку.
— Это верстатка, — сказал он, — куда будут вставляться резиновые буквы. Видите, у каждого знака есть сверху и снизу выступы, а в линейке по бокам — пазы.
— Дай-ка я наберу хоть пару слов, — попросила Катя.
Она быстро отыскала нужные буквы, вложила их в верстатку, смазала сверху краской и приложила текст к бумаге.
— АШАН АШАМ, — с удивлением прочитала Катя вслух. — Вот так типография! Что ни слово, то четыре ошибки.
— Ну, ошиблась не типография, а ты сама, — обиделся Пуговкин. — Ведь надо набирать все буквы строки наоборот, тогда слова отпечатаются верно. Вот я наберу снова твои таинственные: АШАН АШАМ, а ты отпечатай.
Девочка снова тиснула текст и теперь прочитала:
— МАША НАША. Правильно!
— Для этой походной типографии не лишне иметь и валик для накатки краски на буквы, — заметил Ромашкин.
— Но где его достанешь?
— Я б взял кусок любой резиновой трубы и надел его на круглую палочку. Потом просверлил в концах развилок дырки, вложил меж них палку, вбил в нее с боков по гвоздю, и валик готов.
— Вот ты и сделай нам такой валик, — попросили девочки.
И Ромашкину ничего не оставалось, как пообещать принести валик к вечеру. «Не дал слово — крепись, а дал — держись», — вспомнил он и сдержал свое обещанье.
— С вашими трафаретами и типографией теперь нам плакаты не страшны, — сказала Нюша. — А нельзя ли придумать что-нибудь такое, чтобы легче было оформлять стенгазету? Вот мне, например, надо писать заголовки. Кисточкой буквы получаются кривыми, неровными, разной толщины, как деревья в лесу.
— Если нет плакатных перьев, то пиши Любой палочкой.
— Без кисти?
— Конечно, — ответил Пуговкин. — Застругай один конец ее так, чтобы получилась лопаточка, окунай в краску и строчи на здоровье.
— А мне надо перерисовать завод, самолет, пароход. Нет ли у вас в запасе способа, чтоб было и побыстрей и поточней? — спросила Нелли.
— Можно под копирку. Знаешь, есть такая копировальная бумага.
— Но так сразу испортишь оригинал, с которого надо срисовывать, — возразила девочка.
— Тогда возьми зеркало-невидимку.
— Где же взять это волшебное зеркало?
— Погоди, сейчас я его Сюда принесу. — Витька куда-то отправился и вернулся с куском обыкновенного оконного стекла.
— Вот так зеркальная невидимка, — засмеялась Нелли.
Пуговкин приладил к стеклу две стойки из картона. Потом поставил его рядом с изображением самолета и сказал:
— Погляди вбок — видишь отражение. Теперь положи рядом бумагу и срисовывай на нее свой самолет.
И верно, с помощью такого простого способа можно было быстро и точно перечерчивать любые изображения, не нарушая целости оригинала.
Девочки тотчас принялись перерисовывать все, что попадалось им под руку. Вот только у них получалось перевернутое изображение.
— Тоже мне волшебство! Что ни копируй, все шиворот- навыворот, — снова фыркнула Катюша.
— У того хороший смех, кто смеется после всех, — ответил Ромашкин. — Во-первых, много вещей, например бутылки, елки, шары, звезды, орнаменты, смотрятся одинаково слева направо и справа налево. Во-вторых, можно перечертить свой рисунок еще раз, и он станет неперевернутым. В-третьих…
— В-третьих, — подхватил Пуговкин, — я знаю, как просто рисовать с зеркалами точь в-точь и пейзажи, и фрукты, и фигуры, и цветы, и дома — словом, все, что видят глаза.
— Погоди, не перебивай. Дай мне сказать, — попросил Мишка. — Сначала я вас угощу своим третьим, а потом и ты накормишь нас своими сладостями.
Ромашкин подошел к окну и повернул одну из рам внутрь комнаты.
— Вот поглядите. В стекле на фоне темной стены ясно видно мое изображение. А теперь я укреплю кнопками на стене лист бумаги. Догадались для чего? Нет? Да чтоб нарисовать свой автопортрет, который смотрит на меня из стекла. — И Мишка моментально сделал на бумаге карандашом набросок своей вихрастой головы.
— Если такой удобной рамы нет, — пояснил он, — то можно бумагу повесить на стенку, а большой кусок стекла вставить в распил толстой доски.
— А можно ли делать сразу два разных дела: копировать и одновременно увеличивать рисунок? — полюбопытствовала Катя.
— Конечно. Только нужно обзавестись пантографом, — тотчас ответил Витя. Его было трудно озадачить почти любым вопросом. — Он все может… Ведь недаром он зовется — «панто», что означает «все», и «граф», что значит «пишу, рисую».
— Эх, нам бы достать или купить такой чудный универсальный, всерисовальный прибор — хотя бы один, — размечталась Катеринка.
— Не купить, а смастерить.
Для резинового пантографа раздобудь: раз — карандаш, два — кнопку, три — нитку резины. Воткни кнопку на доску. Привяжи к кнопке резиновую нить. На этой нитке затяни узелок. К другому концу резины прикрепи карандаш. Узелок — это копир. Чем он дальше от карандаша, тем получится больше копий. Вот и весь пантограф.
— А как же он работает?
— Очень просто. Начни водить узелком вдоль линий контура рисунка, который надо скопировать, и твой карандаш станет сам повторять, вырисовывать все изгибы, очертания увеличенного изображения.
— Но можно ли этим пантографом одновременно и уменьшать рисунок? — поинтересовалась художница.
— Разумеется. Поменяй местами карандаш и узелок и теперь вычерчивай уменьшенную копию. Если же кому лень сделать пантограф, то можно обойтись и без него…
— Каким образом?
— Есть два способа — «квадратно-гнездовой» и негативно-проекционный. Начерти мелкую сетку квадратиков на какой-нибудь прозрачной бумаге или пленке и накрой ею рисунок. Другую сетку крупных квадратов наметь на бумажном листе. Затем переноси части изображения из каждого квадратного гнездышка в большое.
Для второго способа надо взять обыкновенную бумагу, карандаш, фотоувеличитель и негатив рисунка. Положи в затемненной комнате бумагу на столике увеличителя и включи в нем свет. От негатива на бумаге появятся разные светлые и темные пятна. Теперь бери карандаш и начинай тушевать, зарисовывать подряд все светлые пятнышки. Где свет ярче, там клади тень погуще. Через несколько минут освети комнату и увидишь, что у тебя нарисовалась большая «сухая» фотография. Это может быть пейзаж, здания, растения, фигуры. Но всего занятней таким способом получить крупные рисованные портреты друзей и знакомых. Они наверняка ахнут от изумления.
И чтобы уметь сделать точные фотокопии со сложных чертежей, графиков, рисунков, радиосхем, карт и таблиц, полезно обзавестись складным фотоперископом. С ним нетрудно снимать без штатива на домашнем подоконнике или на столе в библиотеке-читальне. Фотоперископ можно приладить к любой фотокамере — «Смене» или «Зоркому».
Для него надо раздобыть зеркальце, металлическую полоску и линзочку для очков к дальнозорким глазам силой плюс две диоптрии. Если укрепить хотя бы пластилином эту линзу на объективе фотоаппарата, то им можно фотографировать на расстоянии вдвое короче, чем метр.
Впрочем, это расстояние следует проверить пробной съемкой. По результатам такой съемки надо вырезать из бумаги треугольник, показывающий ход лучей света от предмета съемки к объективу.
Сложив бумажный треугольник наискось, найдем размеры зеркала, угол и высоту его крепления на планке. Один конец планки теперь можно согнуть так, чтобы он входил на камере в скобу для видоискателя, а другой конец планки приспособить для крепления зеркала под нужным углом. Вот и все.
Если же требуется переснять не одну страницу книжки среднего формата, а сразу две, то фотоперископ надо водрузить на подставку из трех-четырех толстых книг. Ну, теперь, Пуговкин, выкладывай и ты, что у тебя приготовлено на третье.
— На сегодня, пожалуй, хватит нашим девчатам рассказывать разные разности. Зайдем к ним завтра, тогда и покажем, как стать лихим рисовальщиком в одну минуту.
— А завтра, — вздохнула Нюша, — мы должны делать значки для кружка юннатов.
Ребята ушли. Но они решили подготовить художницам неслыханные проекты юннатских значков.
— Легки на помине, — встретила их Катя на следующий день. — Мы только что говорили, как бы избавиться от растекания красок под вашим трафаретом.
— Берите краски совсем густыми или очень жидкими, — ответил Ромашкин.
— Не шути и не болтай глупостей. Чем жиже краски, тем больше потеков, — сказала Нюша.
— Но я говорю всерьез. Густую краску можно наносить на бумагу, если ее торцевать толстой кистью. А жидкую — разбрызгивать пульверизатором.
— Где его тут достанешь?
— А это пара пустяков, — ответил Ромашкин. — Пробка, две соломины — и пульверизатор готов. Да я сейчас его вам принесу.
Минут через пять-десять Ромашкин явился, держа в руках кусок наискось срезанной пробки со вставленными в нее соломинами. Одна соломинка была тонкая, а другая, в которую надо было дуть, — толстая. Он опустил тонкую соломинку в жидкую тушь и показал, как можно разбрызгать краску на трафареты.
— Отправились мы вчера от вас на опушку леса, — сказал Витька, — и видим, как значки натуралистов и порхают и растут. Да не на десятки, а на сотни кружковцев…
— Как это, значки — и вдруг порхают, будто бабочки? — недоумевающе произнесла Нюша.
— А так. Мы даже один значок сорвали, а за другим пустились в погоню и тут же для вас поймали.
— Где, где, покажите, — оживились художницы, — ведь, оказывается, вместо нудного рисования множества значков их можно где-то рвать и ловить!
Тут Виктор торжественно и осторожно вынул из кармана коробок из-под спичек и высыпал из него мертвую желтую бабочку-капустницу и листочек березы.