— Надо играть дружно. Я ему скажу, чтобы… Ох, позабыл! Тебя как зовут?
— Петрик.
— Так, так, Петрик… Небось, рад, что дядю увидишь? Пойдём за мамой, — ладонь маклера настойчиво подталкивала мальчика в спину.
Петрик исподлобья недоверчиво посмотрел на маклера. Этот ребёнок жил в мире, где жизнь смелых и честных людей висела на волоске, где человек человеку — волк. И то, что мать так часто внушала сыну, сейчас подсказало, как ему действовать.
В два прыжка Петрик очутился за спиной маклера, и, как зайчонок, скрылся в чаще орешника на склоне горы.
Нужно ли говорить, куда бежал Петрик. Конечно, туда, на старый двор, где жил Франек. Но каким ужасно пустым теперь показался мальчику этот двор, когда он увидел возле гаража совсем незнакомых двух дядек, чинивших грузовик.
Нет, конечно, они не знали, куда перебралась семья мусорщика. Это был второй жестокий удар, постигший Петрика.
Дарине было достаточно только взглянуть на вбежавшего Петрика, чтобы приложить палец к губам: «молчи!» И только когда ушла дворничиха, мать тихо сказала:
— Говори…
Глотая слёзы, Петрик сбивчиво поведал матери о вероломстве Олеся и Василька. Но, к отчаянию Петрика, это не вызвало у мамы такого горя, каким был охвачен он сам. Когда же дело дошло до встречи с отцом Данька, мама, сильно побледнев, вскрикнула:
— Опять маклер!
Усилием воли Дарина хотела отвести от себя мысль, что маклер мог выследить Петрика. Но весь день она уже никуда не отпускала Ганнусю и Петрика, заперла дверь, занавесила окно и каждую секунду ждала «непрошенных гостей».
А когда стемнело, Дарина собрала свои скудные пожитки в узелок и, никем не замеченная, ушла с детьми в более безопасное убежище.
Глава восемнадцатая. Жди, как любимые ждут…
Первого сентября 1939 года германские вооружённые силы вторглись в Польшу. Прошло каких-нибудь две недели, а Польша уже утратила все свои промышленные районы, лишилась многих крупных городов. Немцы захватили Варшаву. Польское правительство сбежало неизвестно куда.
И тогда Советское правительство сочло священным долгом подать руку помощи своим братьям-украинцам и братьям-белорусам, населяющим Польшу, которые столько выстрадали под панским ярмом, находясь на положении бесправных наций, а ныне брошены на волю случая.
Красная Армия получила приказ перейти границу Польши и взять под защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.
Как внезапно приходит весна после бесконечно долгих зимних стуж, так пришёл этот незабываемый сентябрьский день.
В бомбоубежище, где Марина Стебленко, Дарина и их дети провели душную ночь, людей было набито, как зёрна в мешке. И вдруг, точно солнечный луч, ворвалась туда какая-то женщина и бросила в темноту:
— Выходите! Они уже пришли!
Ослеплённые солнцем, выходили люди из тёмных подвалов. Одни быстро, порывисто, другие робко, с опаской поглядывая на танки.
Со всех сторон слышались восклицания:
— Вызволители вы наши дорогие!..
— Ох, товарищи!..
— Братья…
— Мы никогда не теряли надежды!..
— Как мы вас ждали…
— Настал светлый час!
Кто-то маленький, беловолосый смущённо протянул смуглому командиру танка букет алой пахучек комнатной герани, сорванной в открытом окне своего полуподвального жилья. Этот «кто-то» был никто иной как Петрик, видевший, какой горячей благодарностью сияли, полные радостных слёз, глаза женщин и мужчин, обнимавших своих освободителей.
— Дивчино, будь ласка, глоток воды, — обратился к Ганнусе молодой стройный танкист с чёрными кудрями над высоким лбом.
— Прошу пана… товарищу, — зачерпнув из ведра кружечку воды, протянула танкисту Ганнуся.
— Просто «товарищ», без «пана», добре?
Ганя смущённо опустила тяжёлые ресницы.
Молодой танкист жадно пил воду, не сводя глаз с Ганнуси.
— Как мы вас ждали… ждали, как свою волю… — задушевно прошептала Ганнуся, прямо взглянув в лицо молодому танкисту.
Вот с этого мгновенья всё это и началось, как потом они вспоминали.
— Сынок, — обратилась к молодому танкисту Дарина. — Не слыхал ли часом, из Берёзы Картузской узников уже освободили? Ихний батько там…
Нет, молодой танкист этого не знал, чем опечалил Дарину.
— По местам! — послышалась команда.
Танкист поспешно расстегнул левый карман комбинезона, достал фотокарточку и на её обратной стороне чётким почерком написал:
«ЖДИ, КАК ЛЮБИМЫЕ ЖДУТ…
Александр Марченко».
— Как вас зовут? — спросил он, отдавая Ганнусе открытку с надписью.
— Ганя Ковальчук, — покраснев, промолвила девушка.
— Я вас найду, Ганя… Непременно найду… Если вы меня будете ждать, Ганя…
«Буду ждать!» — хотела крикнуть ему вслед Ганнуся. Но она этого не сделала. Её смущали и мама, и тётя Марина, и особенно Петрик.
Часть вторая
Глава первая. Снова вместе
В горсовете, куда Петрик пришёл с мамой получить ордер на новую квартиру, мальчику вдруг показалось, что в приёмной самого главного начальника, под высокой живой пальмой рядом с письменным столом, сидит за пишущей машинкой бывшая буфетчица из бара «Тибор» и одним пальцем что-то выстукивает.
Прошло три года с тех пор как Петрик в последний раз видел тётку Олеся, поэтому не удивительно, что мальчик заколебался: «Она или не она?»
У секретарши чёрные гладкие волосы скромно уложены валиком. Она не курит. Губы у неё совсем не накрашены. С людьми секретарша разговаривает тихо, учтиво, вежливо.
— Будьте любезны подождать минут десять, — попросила она маму. — Ваш ордер сейчас подпишут.
«Обознался, — с облегчением перевёл дух Петрик. — Нет, конечно, это не Олеся тётка…»
Мальчик поудобнее уселся на мягком диване рядом с мамой. Кротко сложив руки на коленях, он принялся разглядывать висевшую на стене картину, где Ленин задушевно беседовал с крестьянами.
В приёмную вошёл молодой человек с энергичным, мужественным лицом.
Секретарша сразу же перестала стучать на машинке и скорбно свела брови, точно ей внезапно стало очень больно.
— Ну как, товарищ Гаврилюк? — едва слышно спросила она. — Что сказал профессор?
— Пока врачи с трудом разбираются в его болезни.
Гаврилюк устало опустился в кресло.
— Как он вас встретил? Узнал? Был рад вас видеть?.. — и вдруг осеклась, в глазах блеснули слёзы. — Ох, никак не могу примириться с тем, что он уже ослеп…
— Не надо падать духом. Я хлопочу, чтобы Степана отправили в санаторий. И вы поедете с ним. Поставим мы нашего друга на ноги.
— Теперь бы только жить да жить… Вы сберегите его…
— Кто-кто, а мы то знаем, как он своей молодой кровью щедро жертвовал для освобождения нашего многострадального народа.
Секретарша утёрла слёзы.
— Как я виновата перед Степаном… Сколько ошибок… Сколько горя…
— За прошлое не надо себя упрекать, — мягко сказал Гаврилюк. — Важно, чтобы где-то внутри не оборвались невидимые нити… Да, Степан просит, чтобы вы поберегли себя. Не надо вам ночами дежурить в больнице.
— Но ему так плохо…
— Эту ночь я побуду возле него. Следующую посидит другой товарищ, а вам необходимо отдохнуть.
— Не знаю, как мне вас благодарить за всё, что вы делаете…
— А эти слова меня обижают, — укоризненно качнул головой Гаврилюк. — Ну, будьте здоровы и не падайте духом. Обещаете?
— Постараюсь.
— Вот и хорошо, — дружественно пожал он секретарше руку.
Дарина поднялась навстречу Гаврилюку:
— Александр Акимович! Узнаёте?
Трудно узнать Дарину Ковальчук. Пережитые страдания последних лет заострили углы её лица, почернела как уголь. Но поэт узнал землячку, усадил на диван.
Слова Гаврилюка, наполненные искренностью, глубокой любовью к человеку, успокоили Дарину и её сына.
Михайло Ковальчук жив и здоров. Он сейчас в Полесье.
О да, сегодня же ему будет послана телеграмма. Пусть приезжает во Львов, где его ждут семья и товарищи.
Нет, нет, денег на телеграмму не нужно. Деньги есть.
Нужна машина, чтобы перебраться на Замковую улицу? Хорошо, машина утром будет.
А как же, он непременно навестит новосёлов! Когда? Чуть попозже, пусть не обижаются, дел по горло! А машина утром подъедет, пусть собирают пожитки.
И ушёл, энергичный, добрый, чуткий, не позволив себя благодарить.
Секретарша вынула из машинки бумажку, которую печатала, встала и, высокая, тонкая, быстро зашла в кабинет.
«Это она…» — теперь окончательно узнал Петрик бывшую буфетчицу из бара «Тибор».
Настроение мальчика сразу омрачилось. Ему стало в горсовете не по себе.
— Уйдём отсюда, мама, — потянул за рукав Петрик.
— Скоро пойдём, сынок.
Из кабинета вышла секретарша. Улыбаясь, протянула Дарине небольшую бумажку.
— Поздравляю вас, товарищ Ковальчукова, поздравляю от всей души. Мы теперь будем почти соседями. Заходите, буду очень рада.
Только день спустя Петрик смог почувствовать, сколько неожиданной и светлой радости таила в себе, казалось бы, самая обыкновенная на вид бумажка.
Наконец-то семья Ковальчуков перестала скитаться по сырым и тёмным подвалам, гдё столько поколений львовских тружеников прожили свои тусклые, безрадостные годы.
Дарина с детьми поселилась в трёх прекрасных, солнечных комнатах в вилле, укрытой плющом.
Ещё три комнаты в этой вилле занимала семья командира Красной Армии, а остальные — пожилая полька, бывшая экономка владельца виллы, крупного предпринимателя, миллионера, бежавшего за границу.
Сбылась заветная мечта Петрика. В их новой квартире имелась белая кафельная ванная комната. И душ. А терраса! Да о такой террасе Петрик и мечтать не мог! Она выходила прямо в сад, где отягощённые плодами ветви яблонь гнулись к самой земле. А в глубине сада, сразу же за красивым фонтаном и бассейном, находилась беседка. И, подумать только, стальные стены беседки были увиты виноградными лозами, а в густой их листве прятались налитые соком тугие гроздья. И, наконец, самое главное — с крыши виллы был виден двор, в котором жил Олесь!
Дважды в этот день Петрик забегал туда, но оба раза мальчика встречал всё тот же небольшой, кстати, весьма таинственный замок, похожий на игрушечный позолоченный бочонок, состоящий из дисков с намеченными на них цифрами!
«Удивительно! А где же дырка для ключа? — думал Петрик, с любопытством разглядывая замок. — Может быть, это и есть тот самый, который открывается без ключа?» Да, Петрик о таких слыхал. Достаточно набрать определённое число, как замок — хлоп! — и откроется!
В пещере Олеся тоже не оказалось. Видно, «пираты» давным-давно покинули своё убежище. Об этом говорили площадка при входе, густо заросшая лопухом и мать-мачехой, валявшиеся в пещере пожелтевшие обрывки газет, клочки рогожи, яичная скорлупа.
«И где мне искать Олеся?» — понурив голову, присел на камень Петрик. Его привыкшие к полумраку глаза неожиданно разглядели кувшин, прикрытый рваной рогожей. Кувшин был с водой. Она оказалась совершенно свежей. Тут же под рогожей Петрик обнаружил свёрнутое одеяло.
«Ого-го! Здесь кто-то прячется…» — вздрогнул Петрик. Сразу стало жутко одному в пещере, и он поспешил покинуть её.
С Олесем Петрик встретился спустя два часа совершенно неожиданно.
Дарина послала сына в бакалейную лавку за солью. И вот на пороге лавки Петрик чуть не сбил с ног Олеся.
— Я не хотел! — виновато попятился назад Петрик.
И хотя во взгляде опущенных глаз друга Петрик угадал немой укор, дружба их оказалась выше обид. Через несколько минут они шагали по улице как ни в чём не бывало.
Ох, сколько обид и унижений испытал Олесь за эти три года от Данька!
— А знаешь, Петрик, теперь выяснилось: его батько — «тайняк». Ну знаешь, сыщиком он был… Тайным полицаем… Ночью у нас в доме такая стрельба поднялась! Милиционеры пришли, чтобы маклера арестовать, а он, гадина, одного убил, другого поранил, а сам на чердак, потом на крышу…
— И убежал?
— Убежал…
— А Данько-пират где?
— Тут он. Встретишь, молчи, ни гу-гу! Точно мы его совсем и не знаем. Плевать на него хотели — и всё!
— Ладно. Олесь, а ты знаешь, он, кажется, прячется в пещере.
— Кто?
— Ну, этот… батько Данька-пирата!
Петрик ошибался. В пещере зачастую прятался сам Данько, который сознавал, что его отец совершал такие злодеяния, за которые не было тому ни пощады, ни снисхождения. А кто знает, пощадят ли жену и детей убийцы? Не зря же мать в ужасе твердила:
— Ох, не миновать мне криминала.
Данько грубо кричал на мать:
— Раскаркалась! Да я сперва ихний горсовет подпалю!
— Тихо, тихо… — испуганно махала руками маклерша, показывая глазами на соседскую квартиру.
— Бывает, что стены уши имеют…
— Да я этого Олеся подвешу вниз головой в пещере!
Однако чуть свет Данько трусливо убегает из дому, слоняясь где-то в центре города, среди сборища довольно тёмных личностей. Иногда он и вовсе не является домой ночевать. И каждое утро, вопреки материнскому запрету, Мироська, питая к брату беспредельную преданность, носит ему в пещеру кувшин воды и всякую всячину.
Два события отвлекли внимание Петрика и его друзей от маклеровских сынков.
Умер отец Ивасика. Умер человек добрый, смелый, сильный. Он учил Олеся ничего не бояться… Быть правдивым, честным, помогать слабым… Много у этого человека было друзей… Суровые, молчаливо-скорбные, они проводили своего товарища в последний путь. И те, кто ещё недавно, с сухим блеском в глазах выдерживал пытки в кровавых застенках дефензивы, сейчас, не пряча своих слёз, плакали над могилой человека, которого так горячо полюбил Олесь.
И ещё один человек с глубочайшей болью переживал эту утрату. То была тётя Оксана.
Кроме Олеся, никто не знал о той ночи, отягощённой муками раскаяния, когда эта женщина вдруг ясно поняла, что дальше так жить, как она живёт, нельзя!
Холодный ветер швырял в окна дождь, смешанный со снегом. Тётя Оксана вернулась домой, как обычно, на извозчике, уставшая, разбитая. Не раздеваясь, она сидела за столом не шевелясь, словно каменная, только слёзы из глаз: кап, кап, кап…
Вот она уронила голову на стол, рыдания сотрясали её плечи, а сквозь рыдания прорывались слова:
— Страшно, страшно так жить… Кругом эти рожи, пьют, шумят… А я… будто иду среди ночи одна… одна по тёмному полю… И на сотни километров нет вокруг ни одного огонька… Ни одного живого существа… Степан… Как мне и сыну ты нужен… Где? В какую тюрьму они упрятали тебя?..
Под натиском душевного смятения голос её ослабел и оборвался. Никогда ещё у тёти, такой гордой и скрытной, не вырывалось подобных признаний, как в тот поворотный миг её жизни…
Через друзей Степана она узнает, что муж заключён во Львовскую тюрьму «Бригидки». И узник даже не подозревает, кто так заботливо носит ему передачи, кто подкупает тюремщиков. А в один летний день, щурясь от дневного света, он выходит на волю.
Не зная, кому он обязан своим неожиданным освобождением, но полагая, что это хитрая уловка врагов, Степан в тот же день покидает город.
Успей бы Оксана ровно в одиннадцать утра быть у ворот «Бригидки», кто знает, возможно, злая судьба не разлучила бы Степана с семьёй ещё на год с лишним. Но случилось так, что у самого городского театра полиция с дубинками напала на демонстрацию бастующих маляров. Краковскую площадь и прилегающие к ней улицы полиция оцепила. Оксана с детьми не смогла пробраться к тюрьме.
Только спустя год, когда Олесь гостил у своего дедушки на Майданских Ставках, за ним туда приехали тётя Оксана и её муж…
Вторым событием, но уже радостным, было поступление Олеся, Петрика и Василька в новую школу, где все — и учителя, и дети, говорили на родном, украинском языке.