— Паф-ф! Паф-ф! Паф-ф!
Но даже после этого Петрик не может считать себя в безопасности.
Почти не дыша, он бросается в темноту и бежит. На первой же ступеньке лестницы, ведущей во двор, Петрик оступился и упал, содрав с колена кожу.
Угрюмый день без солнца кажется Петрику сказочно-чудесным после всего только что пережитого в тёмном коридоре.
Нет, ни за что теперь Петрик не будет холить домой со двора! Только с улицы, только через мастерскую…
Как это часто бывает, решение рождается внезапно, и Петрик бежит в гости к пани Андриихе. У них хорошо, просторно, можно даже в комнате в классы поиграть с Юлькой Пани Андрииха разрешает рисовать углём на цементном полу классы. Она только сердится, если Франек иногда забирается на кровать с непомытыми ногами.
У них всего-навсего одна кровать, в ней спит пани Андрииха со всеми детьми. Мусорщику стелят на железном сундуке, а. Владек, как говорит пани Андрииха, не гордый парень, он спит на полу. Кроме кровати и сундука. В бывшем гараже стоят стол и две деревянные скамейки Петрику очень нравится белый шкафчик. Его сделал своими руками. Владек, он даже позволил Петрику раза два поводить кистью, когда, окрашивал этот шкафчик масляной краской. Но ценнее всего в доме своих друзей Петрик считает разноцветные круглые баночки из-под какао. Семья мусорщика пьёт из этих баночек «каву». И еще у них есть огромная низка деревянных прищепок для белья. Пани Андрииха, когда повесит сушить бельё, всегда велит Юльке следить, чтобы мальчишки не покрали прищепок.
— Садись за стол, Петрик, будешь с нами обедать, — гостеприимно встречает пани Андрииха.
— Я уже ел суп с бобами, — спешит сообщить Петрик.
— А картошку разве не хочешь?
— Хочу, — честно признаётся Петрик, вопреки материнскому наказу деликатно отказываться, если пани Андрииха начнёт приглашать Петрика к столу. Мама объяснила, что у пани Андриихи в доме страшная нужда, просто удивительно, как они едва сводят концы с концами. Им самим нечего есть. Но мама, видно, не знала, что у них имеется картошка.
Вбегает Франек.
— Я сегодня заработал двадцать грошей! — радостно объявляет он, ставя около дверей ящик со щётками и ваксой.
— Мой руки, помощник, и садись за стол, — очень ласково говорит ему мать. — Сегодня больше не надо работать, отдохни.
— Не до отдыха, можно в воскресенье бездельничать, — солидно говорит Франек, умываясь под рукомойником.
О, скорей бы уже Петрик тоже начал зарабатывать и помогать маме.
Пани Андрииха усаживает Петрика между Юлькой и Франеком. Минуты трепетного ожидания тянутся целую вечность. Но вот, наконец, пани Андрииха ставит перед Петриком тарелочку с картошкой, окутанной белым паром.
— Ешь, — говорит она, — ешь на здоровье.
И сразу же Петрик допускает два досадных промаха. Во-первых, он совсем позабыл помолиться и жадно принялся за еду.
Юлька это увидела, сделала страшные глаза и стукнула Петрика ложкой по лбу, при этом довольно громко напугав:
— За это тебя пан бог покарает!
Во-вторых, Петрик торопливо сунул в рот маленькую картофелинку. Она была очень горячая, и Петрик, задрав вверх голову, невольно издал звук, вроде: «га-га-га!»
Юлька увидела это и крикнула, как пастух на овцу:
— Назад! Назад в тарелку выплюнь… Что ты, гусь? Ха-ха-ха!
Юлька весело смеялась, пока Франек внушительно не подёргал её за жиденькую косичку.
Ах, Юлька, она, должно быть, не знала, что язык — самое опасное оружие, и рана от ножа залечивается куда легче, чем от злого слова.
Пристыженный Петрик сразу затосковал в гостях. Ему захотелось домой. Но долг приличия требовал подождать, пока пани Андрииха встанет из-за стола.
И Петрик крепче сжал губы, чтобы не выдать их предательской дрожи.
Глава девятая. В баре «Тибор»
Ни на следующий день, ни день спустя Петрик не заходил к пани Андриихе, впервые сильно обидевшись на Юльку.
А как раз в эти дни в семье мусорщика произошло несчастье, о котором Петрик узнал совершенно случайно. Поздно вечером тётя Марина, думая, что Петрик спит, рассказала дяде Тарасу и маме, что в доме мусорщика был обыск. Полицейские всё перерыли и нашли какую-то «запрещённую литературу». К счастью, Франек успел предупредить старшего брата, чтобы тот не приходил домой, и только это спасло Владека от ареста… Теперь пани Андрииха не может заходить брать воду. Она боится, как бы не навлечь беды на сапожника, то есть на дядю Тараса…
В этот же вечер дядя Тарас надел пальто (шляпу так и присвоил стриженный заказчик), расцеловал тётю Марину, маму и своего Тымошика.
Дядя Тарас, наверное, думал, что Петрик спит, и не захотел его будить, чтобы попрощаться. Тогда Петрик сам вскочил на ноги, перешагнул через спящую Ганнусю. Крепко-крепко обнял дядю, поцеловал и спросил:
— Ты уезжаешь?
— Да, — тихо сказал дядя Тарас. — Если тебя кто-нибудь спросит, где я, скажи: дядя уехал в село.
Никто не пошёл провожать дядю Тараса, да и вещей у него никаких не было, будто он никуда и не уезжал.
Прошло несколько дней. Уныло и голодно стало без дяди Тараса. Даже для Тымошика больше не варили на молоке манную кашку, а только на воде, и теперь кашка была не такая уж сладкая. Но всё равно она была очень вкусная! Петрик мечтал: когда он вырастет, то непременно попросит маму сварить большой казан сладкой-пресладкой манной каши!
Мама по целым дням никуда не выходила из дому и Петрика тоже никуда не выпускала. Она, видно, очень боялась этого «Кризиса».
Тётя Марина была посмелее мамы, она куда-то надолго уходила. А мама с чувством томительного беспокойства ждала её, пугливо вздрагивая, если в тёмном коридоре слышались чьи-нибудь шаги.
Мамины нервы были напряжены до крайности: стоило Петрику запеть, она просила:
— Ах, замолчи!
Решил было Петрик заняться «починкой» и уже даже надел фартук дяди Тараса, а мама рассерженно закричала:
— Сними фартук! Рано тебе еще за молоток браться…
«Петь — нельзя! Починять — нельзя! Даже сбегать в гости к пани Андриихе — нельзя!» — негодует Петрик, исподлобья наблюдая за мамой, которая сама ни минутки не может сидеть без дела: то стирает, то моет полы, а вечером что-нибудь штопает.
Но однажды, когда на дворе уже смеркалось, мама сказала тёте Марине, что сходит на улицу Собесчизны к кухарке коммерсанта, посулившей замолвить доброе словечко перед хозяином. В общем, в доме коммерсанта требовалась прачка, и мама надеялась, что её возьмут.
Понятное дело, нельзя же маму отпускать одну, без всякой зашиты, раз она так боится «Кризиса». И Петрик просит маму взять его с собой.
— Ох-хо-хо! — горестно усмехается Дарина, — только и не достаёт, чтобы тебя увидел коммерсант.
Тут Петрик сразу вспоминает, как мама жаловалась, что в доме коммерсанта не хотят брать на работу прачку с детьми. Хватит им неприятностей с прошлой прачкой, у которой свалился в выварку с кипятком двухлетний ребёнок и захлебнулся…
После ухода Дарины, слабо веря в удачу, Петрик всё же попросил тётю Марину выпустить его погулять.
— Можешь посидеть на лесенке возле мастерской и подождать маму, — решила добрая тётя Марина.
Но кому охота сидеть на лесенке! Очутившись на улице, Петрик тотчас же побежал к Юльке.
Нет, конечно, Петрик не затем пришёл к Юльке, чтобы заставить её раскаяться и просить прошения за ту горькую обиду, какую она нанесла ему своими насмешками. Он просто очень соскучился по Юльке и Франеку.
У своих друзей Петрик застал старую польку с чердака, который пани Андрииха почему-то называла «мансарда».
Петрик не был знаком со старушкой, но один раз он и Юлька помогли старушке поднести на чердак кошель с картошкой, и тогда Юлька сказала, что это мама панны Ванды, невесты Владека. Поэтому Петрик очень вежливо поздоровался и с гостьей, а затем тихо присел на скамейку рядом с Франеком, солидности ради, даже не взглянув на Юльку.
Признаться, сперва Петрик не всё понимал, на что жаловалась старая пани. В голосе её слышалось столько горького отчаяния, что пани Андрииха плакала, изредка тихо роняя знакомьте и незнакомые Петрику слова, вроде:
— Так, так, беды всегда стремятся к горю, как реки и потоки к морю…
Или:
— Будь она трижды проклята, эта дефензива!
Но мало-помалу Петрик всё же понял из рассказа старой польки, что теперь её комната под крышей стала молчалива, как кладбище… Переодетые в гражданскую одежду полицаи ночью увезли панну Ванду в дефензиву, и жизнь дочери висит на волоске, как и всех, кто попадёт в дефензиву.
«Наверно, так называется тюрьма», — решил Петрик.
Старушка очень беспокоилась, как бы хозяин бара пан Тибор не узнал, что панну Ванду арестовали, иначе он сейчас же примет в джаз-банд другую певицу или певца.
— О, Езус-Мария, — качала дрожащей головой старушка, утирая слёзы платочком, — если это случится, мне с дочкой остаётся только одно — открыть газ и отравиться…
Дети содрогнулись от этих слов старой женщины. Ещё слишком свежа была в их памяти страшная картина, когда из квартиры безработного пекаря пожарники выносили посиневшие трупы самого пекаря, его жены и пятерых детей, доведённых голодом до самоубийства…
— Храни вас бог, пани Оскольская, — перекрестилась пани Андрииха. — Мой Владислав не даст вам пропасть…
— Это правда, — задумчиво, совсем по-взрослому вмешался в разговор Франек.
Разумеется, маленький чистильщик не мог сказать, что днём видел старшего брата, и тот велел ему завтра в одиннадцать часов утра ждать на площади Рынок, около бассейна с Нептуном. Владек обещал передать деньги для пани Оскольской. Он уже знал об аресте своей невесты и, как успел заметить Франек, тяжело это переживал.
Едва ли сидящие в комнате могли подозревать, какая отчаянная мысль зародилась в голове Петрика. Юлька, она, конечно, знала, что Петрик очень честный. Он сам никогда не врал и терпеть не мог, когда это делали другие. Но сейчас он решил соврать или, вернее, пожертвовать своей честью ал я спасения жизни невесты Владека и её старенькой матери.
Петрик обманет пана Тибора и скажет, что панна Ванда заболела и просила Петрика заменить её. Он может пару деньков попеть за неё под музыку. Петрик знает уйму всяких-разных песен, в том числе и «О донна Клара», которую всегда исполняет панна Ванда… Если мама узнает, что Петрик наврал хозяину бара, так ей можно сказать: «А разке сам пан Тибор не обманывает своих посетителей?» Обманывает! Это всегда утверждает пани Франческа. Только ей не жаль этих «жуликов-разбойников», которых обманывает пан Тибор. Все они грабят бедных людей… А ещё пани Франческа утверждает, что «крашеная холера» водку разбавляет водой.
Развивая свой план, Петрик как-то совсем позабыл о буфетчице. А ведь ей ничего не стоит прикачать своим кельнерам, и они выпроводят Петрика на улицу, как всегда выпроваживают пьяных.
«Что же делать? — мысленно терзался Петрик. — Ах, да! Мама говорила, что буфетчица — разбойница… И пани Франческа часто говорит, в баре полно «жуликов-разбойников…»
Франек как-то давно объяснил Петрику: разбойники и пираты — одно и то же, только по-разному называются. И Петрик решает, раз это так, надо им спеть пиратскую песню: «Йо-хо-хо, и бутылка рому»
Наспех простившись с друзьями, Петрик мчится в бар.
Выждав, пока стихла музыка, Петрик с сильно бьющимся сердцем, стараясь не смотреть в сторону буфета, где за стойкой с кем-то кокетничала буфетчица, пошёл сквозь густой табачный дым, прямо к музыкантам. Взобравшись по ступенькам, устланным красной плюшевой дорожкой, на подмостки. Петрик поднял вверх худенькие руки и изо всех сил крикнул:
— Пшепрашам, панове![7]
Петрик видел — так делал дядька, ходивший по дворам с гитарой.
В большом зале шум и смех стихают не сразу.
Превозмогая тяжёлое чувство жалости к панне Ванде, её матери и к самому себе, Петрик шагнул ближе к освещённой рампе и промолвил:
— Панове, я знаю много всяких-разных песен… Я вам буду петь… Добре?
— Просим! Про-о-осим! — зааплодировали в зале.
Это, конечно, смутило Петрика, однако он все же запел вечную песню «пиратов».
Пятнадцать человек на сундук мертвеца;
Йо-хо-хо, и бутылка рому!
За ближайшим к Петрику столиком зареготала какая-то пьяная компания:
— Ха-ха-ха-ха!
— Браво! Браво!
Это «браво!» настолько сконфузило Петрика, что у него даже задрожал голос. Он ещё не знал, что «браво!» означает похвалу.
— Мой бог! Куда всемирно известному Карузо до этого певца! Ха-ха-ха! — запрокинув голову, смеялась элегантно одетая смуглянка с ярко накрашенными губами. За столиком с ней сидел большелобый красивый брюнет лет тридцати пяти. Он то и дело выкрикивал громче всех непонятное Петрику «браво!»
Уголком глаза Петрик замечает поднимающегося на подмостки кельнера Яноша Доби.
Петрик бледнеет, зубы его чуть-чуть начинают предательски стучать, но он всё же продолжает петь.
А случается самое неожиданное: красивый брюнет легко взбегает на подмостки, опережая венгерца, и властно говорит:
— Оставь в покое мальчишку! На вот, — при этом он бросает кельнеру целый злотый.
Янош Доби ловко поймал на лету монету, благодарно пробормотал «падам до нуг»[8] и попятился назад.
— Иди сюда, Ян Кепура[9], — подзывает к себе Петрика красивый брюнет. От улыбки узенькая чёрная полоска усов змеится у него над верхней губой.
Думая, что неожиданный покровитель обознался, Петрик счёл своим долгом сказать:
— Меня зовут Петрик…
— Ах, Петрик? Чудесно!
За ближайшими к подмосткам столами захохотали.
— Пан хочет, чтобы я пел «О донна Клара»? — спросил брюнета Петрик.
— А танцевать он умеет? — сквозь смех выкрикнула из зала смуглянка с накрашенными губами.
— Умеешь танцевать? — переспросил брюнет.
Честно говоря, Петрику танцевать никогда не приходилось.
— Фокстрот?
Нет, такого танца Петрик не знает.
— Танго?
— «Танго»? — С опаской, озирается по сторонам Петрик, боясь, что сейчас выскочит курносый бульдог.
— Танцуй, не бойся. Маэстро! — взмахнул покровитель рукой.
Заиграла плавная музыка.
— Ну? Танцуй…
— Знаете, прошу пана, я умею фею танцевать.
В самом же деле никакой «феи» он танцевать не умел. Но однажды он видел (это было, когда девочки устроили во дворе «театр»), как внучка профессора Стефа, из девятой квартиры, танцевала «фею». Совсем не трудно так танцевать.
— А вальс умеешь? — наклонился над малышом брюнет, обаятельно улыбаясь.
Слово «вальс» было новым, непонятным. Всецело полагаясь на своего покровителя, Петрик ответил ему улыбкой и утвердительно кивнул головой.
— Маэстро! — приостановил музыкантов брюнет, — «Сказка венского леса»!
Теперь уже зазвучала совсем другая мелодия, очень хорошая, под неё Петрику захотелось танцевать. Он плавно взмахнул руками и старательно принялся «плясать», иногда опускаясь на одно колено и перегибаясь назад, как это делала «фея» с их двора.
Неподдельное веселье охватило зал.
— Нравится тебе, Ядвига, эта обезьянка? — спросил свою даму брюнет.
— Ты прелесть, Казимеж, — закуривая сигарету, хохотала смуглянка, — с тобою нигде и никогда не скучно.
Покачиваясь на коротеньких ножках и покручивая иссиня-чёрные усы, к стойке подходит пан Тибор.
— Что это за цирк, Магда? — хмурясь спрашивает он буфетчицу.
Но та только одними глазами показала на столик, за которым сидел брюнет с дамой.
— А-а-а, — кивнул хозяин головой и, проглотив налитую буфетчицей рюмку коньяка, удалился в свой кабинет.
На подмостки, где «танцует» Петрик, взобрался подвыпивший владелец большого текстильного магазина. Величественно скрестив руки на груди, едва ворочая языком, он требует:
— Пляши на пузе… пся крев! Ну! Дам пятьдесят грошей… Ну! Пся крев…
На вспотевшем лице Петрика одно за другим отражаются самые противоречивые чувства: удивление, обида и, наконец, возмущение.