— А когда это было? В какое примерно время? — спросил Эдмунд.
— Примерно между девятью и десятью часами, — ответил Трумпкин.
— Как раз тогда мы и сидели на станции! — воскликнула Люси. И дети переглянулись. Глаза их засияли.
— Продолжайте, пожалуйста, — сказала Люси гному.
— Да, я очень удивился, почему он не протрубил в рог раньше, ведь условлено было сделать это на восходе солнца. Но тут меня как будто подбросило. Я быстро пошел дальше, да так, что никак не мог остановиться.
Я шел весь день и всю ночь, а когда начал заниматься рассвет — это уже сегодня, — то я выкинул такое, что под стать скорее великану, чем гному. По крайней мере, здравого смысла у меня оказалось не больше, чем у нашего бедняги Буристона. Мне вдруг захотелось сократить путь в том месте, где Река делает петлю, и я направился прямехонько по открытой местности.
Разумеется, меня тут же схватили. Хорошо еще, что попался я не военному дозору, а какому-то набитому старому дурню. Вообще- то он был комендантом небольшого замка, последнего укрепления Мираза в этих местах — дальше до самого побережья у них укреплений нет. Как вы понимаете, я не стал ничего о себе рассказывать. Правда, если уж быть точным, я сказал, когда они чересчур пристали, что я гном. Но это они и сами видели, а больше, похоже, их ничего не интересовало.
Раки и леденцы! Какой же чванливый дурень этот старый комендант! Но это обернулось для меня удачей. Любой другой, имея хоть капельку здравого смысла и зная, что творится в стране, обязательно как следует допросил бы меня и без труда бы сообразил, что я имею отношение к повстанцам. Но этому так хотелось поскорее устроить казнь, что ни о чем другом он попросту не мог думать. Кончилось тем, что он приказал казнить меня с полным церемониалом: отвезти вниз по Реке и там “отдать призракам”.
Так оно и было бы, если бы эта юная леди, — тут он кивнул на Сьюзен, — не вздумала немного поупражняться в стрельбе из лука. Отличный был выстрел, смею вас заверить! Вот так я и оказался среди вас — разумеется, теперь уже совершенно безоружный, потому что у меня все забрали.
Он выколотил пепел из трубки и снова набил ее своей смесью.
— Черт побери! — сказал Питер. — Значит, это рог, твой рог, Сьюзен, утащил нас вчера утром со скамейки на станции! Ни за что бы не поверил.
— Не понимаю, что нам мешает поверить в это, — возразила Люси. — В скольких сказках мы читали о том, как волшебная сила переносит людей из одного места в другое или даже из одного мира в другой. Вспомните “Тысячу и одну ночь”. Чародей, чтобы вызвать джинна, трет лампу или кольцо, и джинн появляется перед ним ниоткуда! Мы появились здесь точно таким же образом.
— Да, — согласился Питер. — Я теперь думаю, что то же самое, что испытали мы, чувствуют джинны, когда кто-нибудь из нашего мира вызывает их. Интересно, что мы до сих пор как-то не задумывались, откуда приходят джинны.
— Ей-богу, неуютно им живется, — с коротким смешком сказал Эдмунд. — Представьте себе, каково знать, что в любой момент кто-то может утащить их к себе! Наверно, и нам будет так же неуютно. Теперь и мы знаем, что нас тоже могут свистнуть, как и их. Мда... это похуже, чем когда папа кричит, чтобы ты побыстрее бежал к телефону.
— Но ведь нам хотелось снова попасть сюда, не правда ли? — сказала Люси. — Наверно, мы понадобились Аслану...
— Все это очень занятно, — вмешался гном. — Но меня интересует, что мне теперь делать. Похоже, что лучше поскорей вернуться к Каспиану и сказать ему, что никакой помощи нет.
— Как это нет? — удивилась Сьюзен. — Ведь рог помог. И мы здесь.
— Хм... хм... это уж точно. Это я вижу, — сказал гном.
Тут, похоже, у него случилось что-то серьезное с трубкой, потому что он начал прочищать ее так усердно, что, казалось, на время совсем забыл о предмете разговора. Потом снова заговорил.
— Разумеется, вы здесь, я не спорю. Но я хотел сказать...
— Но неужели вы не видите, что это мы — воскликнула Люси.
— До чего же вы непонятливы!
— Вы хотите сказать, что вы — те самые четверо детей из старых сказок? — спросил Трумпкин. — Допустим. И я очень рад, что повстречался с вами. И не сомневаюсь, что все это захватывающе интересно... Но, пожалуйста, не обижайтесь... надеюсь, вы не обидитесь...
Он, похоже, снова не знал, что ему сказать.
— Соберитесь с духом и говорите все, что думаете, — посоветовал ему Эдмунд.
— Хорошо, но тогда... не обижайтесь, — снова повторил Трумпкин. — Сами поймите: и король, и Стародум, и доктор Корнелиус — все они ждут помощи... Надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать. Помощи. Ну, чтобы вы поняли до конца — они, кажется, представляют вас великими воителями. А вы, конечно, очень милые дети, я сказал бы, необыкновенно милые, и все такое прочее. Но теперь, когда у нас в разгаре война... Одним словом, я уверен, что вы уже все поняли.
— Я понял. Вы считаете, что от нас не будет никакой пользы, — сказал Эдмунд, покраснев до корней волос.
— Но, умоляю вас, не сочтите это за оскорбление, — поспешно перебил его гном. — Уверяю вас, дорогие мои маленькие друзья...
— Маленькие! И это говорите нам вы? — возмутился Эдмунд и вскочил на ноги. — Вы, наверно, не верите, что именно мы — такие вот — выиграли битву при Беруне?.. Ну, хорошо. Вы можете говорить, что угодно. Однако я могу вам напомнить, что вы почти такого же роста, как и мы, и тем не менее...
— Не теряй самообладания, Эдмунд, — посоветовал Питер. — Лучше сделаем вот что. Подыщем для него подходящее снаряжение в сокровищнице, а потом продолжим нашу беседу.
— Я не понимаю, зачем... — начал Эдмунд.
Но Люси шепнула ему на ухо:
— Давай послушаемся Питера! Как-никак, он Верховный Король. Мне кажется, у него неплохая идея.
Эдмунд сдался. И вот они снова все, на этот раз вместе с гномом, светя себе фонариком Эдмунда, спустились по ступенькам в холодный мрак и пыльное великолепие сокровищницы.
При виде богатств, лежащих на полках, глаза гнома засверкали. Он пошел их осматривать и ощупывать (хотя, чтобы дотянуться до них, ему приходилось приподниматься на цыпочки), бормоча себе под нос:
— Нельзя показывать это Никабрику. Ни в коем случае!
Они довольно быстро подыскали для него подходящие кольчугу, меч, шлем, щит, лук и колчан со стрелами — в сокровищнице было снаряжение для самых разных существ, в том числе и для гномов. Шлем был бронзовый, весь усеянный рубинами, а рукоять меча — золотая. За всю жизнь Трумпкину не доводилось не то что иметь — видеть столько богатства.
Дети тоже вооружились: надели кольчуги и шлемы, подобрали щит для Эдмунда и лук для Люси. Питер и Сьюзен в этом не нуждались, так как они еще вчера вечером забрали из сокровищницы свои подарки. Поднимаясь по лестнице и вслушиваясь в позвякивание кольчуг, они все больше чувствовали себя прежними нарнианскими королями, а не английскими школьниками. И не только чувствовали, они даже выглядеть стали по-другому. Мальчики шли позади, обсуждая что-то вполголоса. Люси слышала, как Эдмунд говорил:
— Нет, доверь это мне. Понимаешь, если я выиграю, для него это будет более убедительно. А если проиграю — для нас будет не так унизительно.
— Правильно, Эд, — согласился Питер.
Когда они вышли из подземелья на дневной свет, Эдмунд очень учтиво обратился к гному:
— У меня к вам просьба. Не часто таким детям, как мы, доводится встречаться с великими воителями, подобными вам. Не будете ли вы так любезны дать мне один урок фехтования? Я был бы очень благодарен вам.
— Нет, мальчик, — отказался гном, — эти мечи слишком острые, они не годятся для забавы.
— Знаю, — сказал Эдмунд. — Но мне, скорее всего, ни разу не удастся коснуться вас, а вы достаточно искусны и благоразумны, так что сумеете обезоружить меня, не причинив мне никакого вреда.
— Это очень опасная игра, — предупредил Трумпкин. — Но, если вы придаете ей столь большое значение, я постараюсь показать вам пару простых приемов.
Оба мгновенно обнажили свои мечи, а остальные освободили для них возвышение и наблюдали за поединком, не отрывая глаз. Поединок был вполне достоин этого. Он совсем не походил на бестолковую возню и беготню на театральной сцене, когда актеры делают вид, будто дерутся всерьез (тупыми палашами, а то и попросту деревянными подделками). Это была и не схватка на рапирах в фехтовальном зале, которая, может быть, красива со стороны, но отнюдь не для тех, кто понимает толк в деле. Шла самая настоящая битва на мечах — длинных и прямых палашах.
Должен вам сказать, что в такой борьбе самым трудным считается не дать врагу поразить ноги или ступни, потому что эти части тела не прикрыты доспехами. Когда соперник старается бить ниже туловища, надо сразу подпрыгивать, да повыше, чтобы удар пришелся под ноги. И не забывайте, что в этом у гнома было большое преимущество, потому что он был пониже ростом и легко мог достать ноги Эдмунда, а Эдмунду для подобного удара приходилось все время нагибаться.
Я уверен, что случись этот поединок на двадцать четыре часа раньше, когда дети только что очутились в Нарнии, у Эдмунда не было бы ни одного шанса выиграть. Но с тех пор, как они попали в Нарнию, ее воздух оказывал на них свое незримое воздействие. К ним исподволь, незаметно для них самих, возвращался опыт всех их битв и поединков, а руки и пальцы припоминали прежнее свое искусство. В Эдмунде уже проснулся былой король Эдмунд. Соперники вновь и вновь кружили на возвышении, наносили друг другу удары и уклонялись от них. А Сьюзен (которая никогда не училась фехтованию и потому плохо разбиралась в таких вещах) то и дело вскрикивала:
— Осторожнее! Пожалуйста, осторожнее! Не так сильно!
А потом как-то вдруг (так быстро, что никто, кроме Питера, знавшего этот прием, ничего не разглядел) меч Эдмунда сверкнул в каком-то особом повороте, и меч гнома взлетел в воздух. Трумпкин уставился на ладонь — совсем как мальчишка, из рук которого выбили биту.
— Надеюсь, дорогой мой маленький друг, я не причинил вам вреда? — спросил слегка запыхавшийся Эдмунд, возвращая свой меч в ножны.
— Я понимаю, в чем дело, — сухо ответил Трумпкин. — Вы воспользовались каким-то трюком, которому меня не учили.
— Вы совершенно правы, — вежливо сказал Питер. — Лучшего фехтовальщика в мире можно обезоружить приемом, который остался для него неизвестным. Я считаю, что справедливости ради нам следует дать Трумпкину шанс отыграться. Не хотели бы вы посостязаться с моей сестрой в стрельбе из лука? Вы знаете, что в этом искусстве никакой трюк не поможет, важно лишь мастерство.
— Ах, я вижу, что вы все изрядные шутники, — сказал гном. — Я понимаю, вы хотите еще раз посадить меня в лужу. Я уже видел сегодня утром собственными глазами, как она стреляет. Но тем не менее с удовольствием попробую.
Хотя говорил он все это ворчливым тоном, глаза его поблескивали, потому что среди соплеменников он славился как лучший стрелок.
Все пятеро вышли во двор.
— Что выберем в качестве мишени? — спросил Питер.
— Думаю, подойдет вон то яблоко на ветке, которая перевесилась через стену, — показала Сьюзен.
— Это будет просто милой забавой, девочка, — снисходительно произнес Трумпкин. — Вы имеете в виду то желтое яблоко, что висит почти посреди ворот, под аркой?
— Нет, другое, — сказала Сьюзен. — Красное, которое наверху, над зубчатой стеной.
Лицо гнома сразу стало очень серьезным.
— Отсюда оно больше похоже на вишню, чем на яблоко, — еле слышно буркнул он. Но вслух ничего не возразил.
Они начали бросать жребий — кому стрелять первым. Неожиданно все это страшно заинтересовало Трумпкина — ведь ему ни разу в жизни не доводилось видеть, как подбрасывают монетку. Ему достался первый выстрел, Сьюзен — второй. Стрелять должны были с верхней ступеньки лестницы, которая вела со двора в Зал. Отойдя в сторону, дети глядели, как гном занимал исходную позицию и натягивал лук.
— Тванг! — пропела стрела. Выстрел был отличный: яблоко закачалось от просвистевшей рядом стрелы; вниз, порхая, полетели сбитые листья.
Но вот на верхнюю ступеньку встала Сьюзен и натянула лук. Она не радовалась этим состязаниям, как Эдмунд. Сьюзен всерьез сомневалась, что сможет сбить яблоко. Кроме того, у нее было нежное сердце, и она всегда очень расстраивалась, если ей случалось одержать над кем-нибудь победу. Гнома она жалела, потому что он успел уже потерпеть одно поражение. Гном зорко следил остро поблескивающими глазками, как она оттянула тетиву чуть ли не до самого уха. И миг спустя яблоко, пронзенное стрелой Сьюзен, упало на траву с еле слышным мягким стуком. В руинах замка было так тихо, что все хорошо расслышали этот звук.
— Отличный выстрел, Сьюзен! — в один голос вскричали дети.
— Сказать по правде, не лучше, чем ваш, — Сьюзен повернулась к гному. — Мне кажется, когда стреляли вы, налетел порыв ветра.
-— Ничего подобного! — сердито возразил гном. — Не говорите мне таких вещей. Я сам вижу, что побежден честь по чести... Если, конечно, не считать того, что, когда я отводил руку, мне немножко мешала рана...
— Ах, так вы ранены! — воскликнула Люси. — Позвольте мне взглянуть!
— Это совершенно неподходящее зрелище для такой маленькой девочки... — сердито начал Трумпкин, но неожиданно рассмеялся. — Снова я попал впросак, — сказал он. — Держу пари, что вы, сударыня, столь же выдающийся хирург, как ваш брат — великий фехтовальщик, а ваша сестра — непревзойденный стрелок.
Он уселся на ступеньку, снял с себя кольчугу и рубашку, и все увидели его руки, волосатые и бугрящиеся мускулами, как у моряка. На плече у него была грубая и очень неумело сделанная повязка, которую Люси тотчас принялась разматывать. Рана оказалась очень запущенной, загноившейся, окруженной большой красной опухолью.
— Ой, бедненький Трумпкин! — воскликнула Люси. — Какой ужас!
Она осторожно капнула прямо в рану одну-единственную капельку из своей бутылочки.
— Эй, послушайте! Что вы там делаете? — спросил встревоженный Трумпкин.
Но сколько он ни крутил головой, косил глазами или двигал взад и вперед своей бородой, он не мог разглядеть, что делают с его плечом. Но зато он почувствовал, что боль внезапно стихла, а в ране защекотало. И тогда, вытянув руку изо всех сил вверх и отведя ее как можно дальше назад — будто ему хотелось почесать место на спине, до которого никак не дотянуться, — он попытался пальцами нащупать рану. И ничего не нашел! Он начал вытягивать и поворачивать руку и так, и эдак, делал разные движения, ощупывая мускулы, и кончил тем, что вскочил на ноги и крикнул:
— Великаны и можжевельник! Я здоров! Совсем! Рука как новенькая!
Затем он разразился смехом. И смеялся очень долго и громко, а отсмеявшись, сказал:
— Ну, хорошо, я показал вам образчик такой глупости, какая вообще может быть доступна гному. Надеюсь, вы на меня не в обиде? Со всем смирением прошу прощения у ваших величеств. Готов служить вам в меру скромных моих сил. Выражаю вам тысячу раз благодарность за то, что вы спасли мне жизнь, вылечили, накормили и в довершение всего научили уму-разуму...
Дети в один голос отвечали ему, что все в порядке и не стоит об этом говорить.
— А теперь, — начал Питер, — если вы в самом деле решились наконец поверить в нас...
— Поверил, поверил! — воскликнул гном.
— Тогда ясно, что нам делать. Мы должны идти к королю Каспиану.
— И чем скорее, тем лучше, — подхватил Трумпкин. — Из-за моей глупости мы и так потратили попусту целый час.
— Путь, которым вы добирались сюда, займет не меньше двух дней, — сказал Питер. — Я имею в виду — займет у нас. Мы ведь не можем идти день и ночь без отдыха, как вы, гномы. — Повернувшись к остальным, он продолжал:
— То, что Трумпкин называет Курганом Аслана, — это, конечно, Каменный Стол. Оттуда, как вы помните, можно дойти за полдня или немного быстрее до Брода Беруны.
— Мы называем это Берунский мост, — вставил Трумпкин.
— В наше время там не было моста, — сказал Питер. — А дорога отсюда вверх, до Беруны, займет целый день, а может, и больше. Мы обычно попадали оттуда в Каир-Паравель к концу второго дня, когда пора было садиться пить чай. Впрочем, обычно мы не торопились. Если же поспешить, то переход займет дня полтора...