Каюр отвернулся со скукой; пилаган, опустив голову, понуро побрел на прежнее место, с горемычным достоинством и глухим разочарованием в человеке, машинально разгреб снег и устроил себе лежку.
Всю ночь Атак бредил: то он вспоминал себя щенком, большое становище, дым костров и запахи жареного мяса, свою мать и ее ласки, то — пожар в тайге, переполох среди людей и свой тогдашний ужас, и потрескивание, и невыносимый жар со всех сторон, вспоминал, как все впопыхах садились в лодки, бросая в них свой скарб, одежды, припасы; и плач детей, и ругань мужчин, и как он с матерью потерялся средь этого невозможного ералаша, и как они вместе плыли по реке на каком-то бревне, а вокруг все горело, и рядом плыли олени, и волки, и целая медвежья семья.
Потом он увидел дремучий лес; здесь было тихо и сравнительно безопасно, но неуютно и одиноко, и мать оставила его одного, а сама ушла на охоту, — так они прожили несколько месяцев. Как-то раз в их логово вместе с матерью пришел волк; Атак заворчал, весь ощетинился, но волк не удостоил его вниманием. Вскоре они подружились, и волк водил Атака на охоту, терпеливо уча выслеживать белку, отгонять от стада оленя, обходить капканы и не вступать в спор с рысью. Не став для него отцом, этот волк и не был отчимом, скорее это была дружба учителя с учеником.
Снилась Атаку и волчья стая, к которой они присоединились зимой, и набеги на поселковые амбары, и бои с собаками, и голодовка на следующий год, и как отощавшие, с впалыми боками, они сновали по тайге, которая, казалось, вымерла, и дошли до того, что стали выкапывать и есть коренья и по ночам, забыв всякий страх и предосторожность, забредали в села, и как в них стреляли из ружей и травили собаками. Тогда-то он и потерял своего учителя-друга и в отчаянии перебежал по льду через пролив на остров.
А всего более запал в память тот день, когда он спрятался под крыльцом дряхлого и дружелюбного дома, и встреча с мальчиком, и вкус свежей рыбы, и голос охотника Вытхуна, и первая гонка в упряжке, и отрадная дружба с Патом.
И за всеми этими снами плыла какая-то щемящая, неотвязная нота, которая для пилаган означала, что прежнее кончилось, а что дальше — неизвестно.
Утром Урзюк, по заведенному порядку, поставил Атака в упряжку на место передовика, и они помчались без остановок. Несмотря на то, что каюр не простил Атака, поскольку тот нарушил вековечный закон и покинул человека в беде, он правильно рассудил, что пес еще может пригодиться и послужить. По сути, именно Атак в последний день пути тащил нарты, потому что Буян и Хмель уже ни на что не годились и спустя час выбились из сил.
«Вот все, что с нами произошло, — закончил свое повествование каюр, — но впервые я увидел в своей долгой практике (он сделал паузу, чтобы дать почувствовать слушателям новизну вычитанного из газеты слова), да, практике, что пес не выполнил первоочередного долга и не встал в бою рядом с собратьями». Каюр примял пальцами табак в чубуке и закурил.
Все смотрели на стариков, что те промолвят. Старики, словно По команде, повернули враз свои морщинистые лица к Пату, и мальчик твердо встретил их взгляд. Они зашушукались меж собой, залопотали, примешивая старинные непонятные слова, замахали руками, выражая крайнее свое негодование, осуждая и пилаган, и Пата, и его отца, Леонида Вытхуна, и вдруг самый старший, дряхлый старик, лет под сто, прикрикнул на других стариков, как на подростков, и важно сказал:
— Мой род Мыбинг (на реке мы живущие) не помнит, чтоб пилаган, какая бы она ни была большая, вела себя на манер волка, с таким же коварством, не слышал я об этом ни от своего отца, ни от своего деда, чтобы в разгар боя пес ушел в сторону и хитрил, как рысь или ласка, и это неспроста, в этом есть знак пал-ызя…
— Не существует никакого пал-ызя, — вставил тихо неробкий Пат.
— Цыц! — рявкнул старик. — Слушай мудрых, в этом есть знак, что пилаган предвещает нам милк (болезнь) или кинр (смерть), и потому он не может больше жить в поселке, и я приговариваю его в жертву медведю во время ближайшего чхыф-лехерыд.
Вокруг одобрительно зашумели, Пат не смутился, подождал, пока установится тишина, поставил под ноги ящик и встал.
— Мудрый старик, глава рода Мыбинг, — так начал Пат, — я внимательно тебя выслушал, и, конечно, не подобает мне, мальчику из не менее древнего рода Хыбегнунг, перечить тебе, но я хочу сказать свое слово. Я подобрал пилаган, когда замерзают ручьи, умирающим под крыльцом прежнего дома шаманов, которых, как ты знаешь, уже не существует в нашей жизни (старик поморщился, но проглотил). Пилаган умирал от голода, и я взял его к себе в дом, и долгими неделями отец и я ухаживали за ним и все-таки поставили на ноги. А скольких трудов стоило его приучить и ходить в упряжке, и ладить с собаками, и слушаться человеческого голоса. Не буду хвастаться, но пилаган стал стоящей ездовой собакой, и таких сильных, умных и сообразительных, как он, не найдется в поселке.
— Все это так, но нам нужны проверенные и послушные собаки, — сказал Древний Глаз.
— Пилаган может дать прекрасное потомство для наших упряжек. И еще одно я скажу в защиту своего пса: представь, Древний Глаз, человека, который вырос в лесу, в одиночестве, и случайно, уже повзрослевший, попал к нам в поселок, разве легко ему было бы привыкнуть к нашим обычаям и порядкам.
— Это его не оправдывает. Нам нужны безукоризненные собаки, пусть даже они глупые.
— Я не хочу обидеть Древнего Глаза и наших старшин, но вспомните, что сам глава рода Мыбинг в двенадцать лет ходил на медведя с луком и как равный говорил со стариками на советах, я никого не хочу обидеть, но пилаган я не уступлю, и это говорю я, последний из рода Хыбегнунг, перед лицом мертвых предков, я — Пат.
Он повернулся и пошел, ожидая, что его вернут с дороги, но Древний Глаз промолчал.
Глава вторая
Еще задолго до чхыф-лехерыд закипели приготовления. Молодые тщательно готовили «священные деревья», срезая с елей нижние ветви, не трогая лишь крону и верхнюю развилку — две руки. На эти деревья, называемые «на-ню», навешивались священные стружки «пау». Женщины хлопотали над деликатесами — над вышеописанным мось и талкк — салатом из сырой рыбы, приправленным черемшой.
Отец Пата в эти дни ушел с бригадой охотиться на тюленей, так что в доме остались бабка, мальчик и пилаган. Дел у Пата было по горло: ходить в школу, закупать в магазине продукты, ухаживать за упряжкой.
Изредка в гости к Пату заходил Вовка, который скучал без друга и обижался, что тот больше теперь любит пилаган, чем его, Вовку.
— Нехорошо, Пат, — говорил Вовка, — ты как-то отодвинулся ото всех, а это значит, ты уважаешь только самого себя.
— Это неправда, — возражал Пат, — просто на моих плечах много забот.
— Как поживает Атак? — спрашивал Вовка, — отчего нигде его не видно? С ним что-нибудь неладное?
Действительно, Атак день ото дня становился беспокойнее, и Пат не мог догадаться, в чем причина: такая безысходная тоска была в глазах пса. Он часто пропадал в лесу и возвращался оттуда похудевший, израненный в каких-то схватках, то ли с рысью, то ли с волками, чтобы отлежаться и подкормиться, и снова убегал. Однажды Атак исчез, и мальчик, еще не понимая этого, не веря, что пес исчез не на время, а пропал, сгинул совсем, кинулся к старикам, но те ничего ему не сказали. Пат обшарил все дворы, все просеки и поляны. И все-таки нашел — не самого Атака, а его след. В маленькой заброшенной сторожке у незамерзающего ручья мальчик увидел оборванную веревку и клок шерсти — и сник от горя. «Он исчез навсегда», — подумал мальчик.
Пат решил ждать школьных каникул, чтобы потом отправиться на розыски своего пса. Неясные слухи доходили в поселок: то пилаган видели на буровой скважине Моисеева, где он прожил неделю, то вдруг объявился в геофизической партии, но и здесь проторчал недолго. Можно было подумать, что Атак ищет своих сородичей или же прежнего хозяина, хозяина его детства, ищет упорно и безуспешно. Потом всякие слухи о нем прекратились, а Пат, подумав, набрался смелости и написал в областную газету.
«Уважаемая редакция, — написал Пат, — я, Петр Вытхун, сын известного каюра и охотника из древнего рода Хыбегнунг, живу в нивхском поселке Луньво. Я уже много раз ходил на охоту: и на соболя, и на тюленя, и на выдру. Полгода назад я подобрал умирающего от голода пса (а может, бывшего волка), которого назвал Атаком. Я его выходил и воспитал из него хорошую упряжковую собаку. Он очень большой, с коричневыми пятнами по всему телу и никогда не лает. У него серьезный и странный характер. Недавно Атак сбежал, и, как я думаю, потому, что догадался (неизвестно, конечно, как), что старики хотят принести его в жертву медведю. Был такой у нас древний обычай. Теперь это не делается, но старики считают, что Атак крупно провинился: когда волки набросились на упряжку каюра Урзюка, пес не вмешался и отошел в сторону. Но это оттого, что он еще не успел стать настоящей собакой и не знал, что такое долг. Теперь он странствует по острову, и мне его очень жалко, и я очень скучаю. В последний раз его видели в геолого-разведочной партии на мысе Четыре Брата. Если бы вы помогли мне его разыскать, я уж не знаю, как был бы благодарен, и послал бы вам отличную шкуру медведя и его голову в подарок».
После того как письмо прочитал учитель Пата, который прибавил от себя, что Пат пионер и староста класса, оно отправилось в путь, а через десять дней мальчик получил ответ. Редакция писала: «Дорогой Пат, рассказанная тобой история нас очень заинтересовала. Мы постараемся тебе помочь и напечатаем объявление в газете о пропаже собаки и сообщим ее приметы. Всей душой сочувствуем тебе. Пиши нам чаще о том, какие интересные события происходят в вашей школе и как вы помогаете старшим в их благородном труде».
За эти дни стали известны новые подробности о приключениях пилаган (одно удивительнее другого), и Пат подолгу раздумывал, почему Атак столь внезапно изменился. Все приметы вроде бы сходятся, и ясно, что это путешествует не близнец Атака и не его двойник. И все же он так не похож на самого себя. Собаку словно подменили. Прежний пес был собран, недружелюбен и знал себе цену. А этот явно растерян, идет в любые руки, живет у кого попало, как последний бродяжка, не помнящий родства.
«Несчастный Атак, — говорил Пат своей глухой бабке, — у него, наверно, память отбило. А как же еще объяснить, что он стольких хозяев переменил. Он забыл нас, все позабыл и мучается, что не может вспомнить, правильно?»
Бабка послушно кивала головой, заранее соглашаясь, что бы ни сказал Пат. «Атаку страшно, — говорил в другой раз Пат, — ему страшно и тоскливо, вот и носится он по всему острову, его старики напугали». Бабка что-то шептала в ответ, но что — не разобрать.
Одни передавали мальчику, что собаку подобрал дрессировщик-любитель, который хочет научить Атака разным фокусам, как-то: мяукать, считать до десяти, держать во рту мышь, исполнять на рояле простейшие песенки, ходить по канату и тому подобное, чтобы выступать с ним в цирке и зарабатывать немалые деньги.
Другие говорили, что Атак уже сбежал от дрессировщика и будто бы кто-то видел его в заливе, как он сидел на льдине, окруженный полыньями, и безнадежно смотрел на берег, но, возможно, то был другой пес.
Третьи болтали, что Атак забрался в самолет, на котором он хотел улететь за десять тысяч километров, но замела вьюга — и самолет вернулся на свой аэродром, и Атака отвели в милицию, где его сытно накормили и обласкали, рассчитывая в будущем натаскать и подучить пса, чтобы распознавать преступников.
Без сомнения, две трети слухов были ложными, но нет дыма без огня, и то, что так трудно было отделить правду от неправды, беспокоило мальчика больше всего, и даже во сне он думал о своем Атаке.
Незаметно наступила пора школьных каникул, Пат собрал вещички в дорогу, взял денег из шкафа, написал отцу записку, чтобы тот не тревожился за него, попрощался с Вовкой и отправился на розыски пилаган.
Глава третья
Начальник сейсмопартии Иван Катков сидел в своем доме не раздеваясь, в тулупе и валенках, потому что за окном температура упала ниже сорока градусов по Цельсию, и разогревал на плите мясные консервы. То и дело он смотрел на рацию, она молчала второй день подряд — метель нарушила связь с профилем.
Каткову было тридцать лет, из которых восемь он провел в тайге в поисках нефти, и он редко вспоминал свою прежнюю жизнь. Катков был человек дела и не верил в неожиданности. Он верил в свою работу и еще раз — в работу.
Из свойственного ему спокойствия выводили его только нарушения в графике, случавшиеся очень редко и главным образом по не зависящим от него причинам: от мороза порвало буровые штанги, или бульдозер завяз и так далее.
Любил Катков свою жену и детей, которые жили в городе и к которым он летал раз в месяц, свою работу и еще читать книги о географических открытиях и повадках зверей.
У начальства Катков числился на хорошем счету, потому что он был знающий геофизик, не брал в рот спиртного и регулярно присылал отчеты.
К такому человеку летел Пат на вертолете.
Безжизненна и однообразна на первый взгляд тайга с высоты птичьего полета. Одни деревья внизу. Но если приглядеться — увидишь игрушечные домики, буровые вышки, тонкие просеки и даже палатки.
«Ишь сколько народу в тайге, — думал Пат, — нефть ищут. Потом выкачают ее, начнут золото искать или еще чего-нибудь. Остров богатый. Это хорошо, когда есть чего искать. Сначала деды ищут, потом сыновья, потом внуки. Так без конца».
Вертолет приземлился, и Пат спустился на землю.
— Мне начальника надо, — сказал он подбежавшим людям.
— Начальника? — спросили они недоверчиво.
— Да.
— А зачем тебе начальника? — спросила пожилая женщина.
— По важному делу, — ответил Пат.
— Ну, пойдем, — сказала пожилая женщина.
Иван Катков доедал мясные консервы, когда к нему постучались.
— К вам, Иван Степанович.
В будку вошел мальчик с перекинутым через плечо мешком. Он переступил порог и сказал:
— Я Пат.
— А я Иван Катков, — сказал начальник без улыбки.
— Очень интересно, — добавил Пат. — Я ищу свою собаку и никак не могу ее найти.
— Любопытное совпадение, — сказал начальник, — я ищу нефть и тоже пока не могу найти.
— Моя собака вам не нефть, — возразил мальчик, — она живая и необыкновенно умная.
— Может быть, — проговорил начальник, — я люблю читать про собак; Много хороших писателей писали про собак. Например, Тургенев.
— Я тоже читал его, — вставил Пат.
— Да, — продолжал Катков, — еще Толстой, Куприн, Джек Лондон, вот у того собаки душевнее людей.
— И так бывает, — сказал Пат.
— Хочешь консервов? — спросил мальчика Катков.
— Спасибо, — отклонил предложение Пат. — Я хочу найти собаку, вы не видели ее?
— Я немало собак видел на своем веку.
— У нее по всей шкуре коричневые пятна, и она очень похожа на волка.
— Как же! — вскрикнул Катков. — Как же, помню. Она появилась у нас три недели назад. Ее почему-то невзлюбили все собаки и бросались на нее. Она не оборонялась и убегала от них. Потом она прожила несколько дней в моей будке и куда-то исчезла. Есть один вариант, что она на профиль убежала.
— Едемте, — сказал мальчик.
— Куда? — начальник опешил.
— На этот самый профиль.
Иван Катков, который без надобности никогда не выезжал с базы и чрезвычайно ценил свое время, задумавшись, посмотрел на мальчика и сказал:
— Твой отец, Пат, работает охотником, правильно? Я работаю начальником партии, и пожилая женщина, которая привела тебя и у которой трое двойняшек, работает поваром в столовой. Никита Холмогоров, мой сосед, бульдозерист, работает на машине. Каждый делает свою небольшую работу. Из маленькой работы складывается одна большая. Госу-дарст-венная. Понимаешь? Государственная работа, которая движет жизнь вперед. Получается, что мы все работаем на эту большую работу. И представь, ко всем людям, занятым на службе, приходит мальчик и говорит: «Кончайте свою работу и помогите найти мою собаку». И все побросали работу и кинулись на поиски. И твой отец, который выследил белку и уже прицелился, опустил ружье и вышел из леса. Что тогда? Учитель прервал урок, шофер остановил автобус, а?!