– Иду я сегодня с рынка и встречаю Арсения Викторовича. “Здрасте”. – “Здрасте”. – “Как дела?” – “Прекрасно, скоро закончу печатать…” – “Ах, как замечательно! Пусть тогда Толик первый экземпляр сразу принесет, а второй – когда прочитает…” – “Хорошо. А тре…” – И тут я прикусила язык. Анатолий, сколько экземпляров просил сделать Арсений Викторович?
Толик немытой пяткой зачесал рубчик под коленом.
– Ну… это…
– То есть третий экземпляр ты решил “заказать” для себя?
– А чего такого… – пробормотал Толик, заполыхав ушами. – Жалко, что ли?
– Объяснять еще надо, “чего такого”? Во-первых, ты мне бессовестно наврал! Во-вторых, я столько лишней бумаги перевела! А в-третьих, ты без разрешения автора хотел присвоить экземпляр произведения!
– Я же не без разрешения! – отчаянно сказал Толик. – Я бы потом спросил! А если нельзя, отдал бы ему все три!
– Это ты сейчас так говоришь.
– Нет! Честное робингудовское!
– Это что еще за новая клятва?
– Ну… это наша, у ребят. Ну, честное пионерское!
– Спрашивать надо было раньше, а не после времени.
– Я думал, что можно и потом…
– Он “думал”, – уже не так строго проговорила мама. – Я вот тоже думаю: всыпать тебе, как я давно собираюсь, или засадить на неделю дома, чтобы поумнел?
– Ма-а… Лучше уж всыпать, – весело сказал Толик, поскольку гроза явно рассеялась. – А сидеть дома – это же с ума сойти! Каникулы такие короткие!
– Ты у меня когда-нибудь в самом деле дотанцуешь… Чтобы сегодня же все рассказал Арсению Викторовичу, ясно?
– Так точно, товарищ командир! – Толик стукнул упругими пятками о половицы и задрал подбородок.
– Иди мыть руки, грязнуля…
К Курганову Толик зашел сразу после обеда, чтобы добросовестно покаяться. Но Арсения Викторовича дома не оказалось. Толик решил, что для очистки совести сделал пока все, что нужно, и помчался к Олегу. Там сперва ремонтировали покосившийся штабной навес, а потом до вечера играли в лунки.
Толику везло. Мячик то и дело вкатывался в его лунку. Толик его ловко хватал и, когда кидал, ни разу не промахнулся. Поэтому он то и дело оказывался то “царем”, то “судьей”, то в суровой должности “палача”. А среди тех, кого за промахи “казнят” мячом, он не оказался ни разу.
Но когда играли последний кон, везение кончилось. “Царем” стал Олег, “судьей” Мишка Гельман, а в “палачи” неожиданно попал Шурка. Он сразу принял грозный вид.
Олег сел на “трон” – ящик из-под масла. Мишке косынкой завязали глаза, он уселся на землю ко всем спиной.
Проигравшие по очереди подходили к “царю”.
– Какое наказание справедливый судья назначит этому преступнику? – вопрошал Олег.
Мишка, никого не видя, наобум определял число горячих. От трех до десяти, как придет в голову.
– Наше царское величество утверждает приговор, – каждый раз говорил Олег. – Только Люсе, которой досталось от судьи “десятка”, он милостиво сократил число мячиков наполовину.
Толику выпало семь горячих. Он поежился. Мячик был тяжелый и твердый – для игры в теннис. Как всадят таким между лопаток – в глазах разноцветные зайчики… Ну да ладно, Шурка сильно кидать не будет, он бросает из-за плеча, как девочка…
Толик первым пошел к забору, встал носом к доскам. Сказал Шурке со вздохом:
– Давай скорее, что ли…
А Шурка, видать, старательно целился, время тянул. У Толика даже позвонки зачесались.
Мячик свистнул и гулко стукнул о доску у плеча. Промах!
Ага, Шурка! Держись теперь…
Если “палач” мазал, он менялся местами с “осужденным”.
Шурка, путаясь ботинками в лебеде, пошел к забору. Уперся в доски растопыренными ладонями. Замер…
Целиться в Шурку было удобно: белые лямки перекрещивались точно в середине его голубой спины, пониже матросского воротника. Толик поднял мячик и прищурил левый глаз.
Шурка, видно, ощутил спиною этот миг. Тоненькая шея его задеревенела, пальцы зацарапали доски. Ох, Шурка ты Шурка…
Стесняясь самого себя, Толик вздохнул и сильно пустил мячик в кружок от сучка в полметре над Шуркиной головой. Забор ухнул, Шурка удивленно оглянулся. Все радостно завопили: “Мазила!”
Мишка потер ладони. По правилам теперь Толик опять вставал к забору, непутевого “палача” Шурку прогоняли “в отставку”, а дело брал в свои руки “судья”. Толик пошевелил плечами: уж Мишка-то не промажет.
И Мишка не промахнулся ни разу. Когда Толик шел домой, спина у него все еще ныла и стонала.
Вдруг догнал Толика Шурка. Молча затопал рядом.
– Ты чего? – удивился Толик.
– Так… – сказал он.
Шурка шел, нагибался, отдирал на ходу от чулок репьи и, замахиваясь по-девчоночьи, кидал их в сидевших у калиток ленивых кошек. Те презрительно щурились.
Шурка бросил последний репей и неожиданно сказал:
– А я в тебя нарочно не попал… Не веришь?
Толик удивился, но сразу поверил. И спросил неловко:
– А зачем?..
– Так… А ты в меня тоже нарочно промазал, да?
– С чего ты взял? – буркнул Толик.
– Я знаю.
– Глупые мы с тобой, – сердито сказал Толик.
Шурка мотнул курчавой головой, подхватил тюбетейку.
– Нет. Я не думаю, что мы такие уж глупые.
Они молча прошли еще с полквартала. Был совсем вечер.
– Мне пора, мама будет волноваться, – сказал Шурка.
– Ага. Беги…
– Спокойной ночи, Толик…
И Шурка побежал, стуча ботинками и держась за тюбетейку.
А Толик шел и думал, что день сегодня был хороший.
На этом радости дня не кончились. Дома оказалось, что приехала на каникулы Варя. Толик заверещал и повис у нее на шее.
– Голову отломишь! – закричала Варя. – Пусти, чертушка!.. Толька, я кому говорю!
Кое-как она освободилась. Проворчала, оглаживая косы:
– Маленький, что ли? Вон какой вымахал… Мама, а правда, смотри, как он вырос. Длинноногий какой и тощий…
– Тощий, потому что носится целыми днями. С такой жизни можно совсем скелетом стать.
– Не! – сказал Толик. – У меня замечательная жизнь!
ЕСТЬ ОСТРОВ НА ТОМ ОКЕАНЕ…
Скоро Толик убедился, что и в замечательной жизни без тревог не обойтись. Бывают, конечно, совсем беззаботные дни, но потом все равно что-нибудь случится… Все оставалось по-прежнему, только глаза у мамы были теперь невеселые.
Нет, мама не сердилась на Толика, не срывала на нем досаду, как бывало при мелких неприятностях. Наоборот, ласковая была. Но какая-то слишком рассеянная. Даже не спросила ни разу, сказал ли Толик Арсению Викторовичу о фокусе с третьим экземпляром (а он, кстати, все еще не сказал).
Толик всегда чуял, если маме плохо. И сейчас он смотрел на нее с беспокойством, но спросить, что случилось, не решался. Во-первых, мама обязательно скажет: все в порядке, не выдумывай. Во-вторых, Толик чувствовал, что расспросы ее еще больше расстроят, а беде не помогут. Но все-таки, что за беда?
Толик решил взяться за Варю. Ей-то все известно. Недаром они с мамой опять, как весной, шепчутся, будто подружки.
Варя сперва уперлась: ничего не знаю, отвяжись. Но тут уж он вцепился в нее мертвой хваткой. Варя повздыхала, пооглядывалась, взяла с Толика страшную клятву молчать и рассказала.
Мама ходила такая расстроенная из-за Дмитрия Ивановича. У того нашлись жена и дочка. На Украине. Как нашлись? А вот так. Он думал, что они убиты в Киеве при бомбежке, но они уцелели. Выжили и потом, когда в Киеве были немцы. А в начале сорок пятого, после запроса о Дмитрии Ивановиче, получили извещение, что он пропал без вести… Теперь вот они отыскались и он отыскался. Скоро поедет в Киев.
Конечно, тут радоваться надо. И конечно, мама радуется, что такое у Дмитрия Ивановича счастье. Но…
– В общем, все так в жизни запутано, – вздохнула Варя. – И радость, и печаль… Ты ведь большой уж, понимаешь.
Толик был, конечно, большой, но сейчас приткнулся к Варе, как маленький, чувствуя и грусть и облегчение оттого, что кончилась неизвестность. Жаль, разумеется, что Дмитрий Иванович не будет с ними, но раз уж так вышло, то пусть… Проживут они и втроем: Толик, мама и Варя.
Он прилег Варе на плечо, посчитал на ее подбородке редкие и светлые, как у мамы, веснушки. Сказал шепотом:
– Варь, а ты папу хорошо помнишь?
– Конечно. Я же тебе рассказывала…
– Ага… Варь, а вдруг на него похоронка тоже ошибочная?
Варя молча погладила его по голове. Толик и сам понимал, что на чудо надежды нет. Красноармейцы писали, что политрук Нечаев погиб у них на глазах: мина разорвалась точно в том месте, где за полсекунды до этого видели политрука…
– Варь, а Дмитрий Иванович насовсем уедет?
– Наверно…
– Ну ладно… Ты попроси маму, чтобы так не горевала, нельзя же из-за этого всю жизнь себя изводить.
– Всю жизнь она не будет, – серьезно пообещала Варя.
И правда, через пару дней мама была уже почти такой, как прежде. Вечером она устроила Толику нагоняй за то, что лезет в постель с немытыми ногами, а утром – еще один: за то, что положил между листами копирку не той стороной:
– Разиня! Я могла испортить два десятка страниц!.. Кстати, ты сказал Арсению Викторовичу про третий экземпляр?
– Я заходил, а его дома нет…
– Целыми днями нет дома? Ох, займусь я тобой…
Толик порадовался маминому бодрому настроению и подмигнул Варе. А она ему. Тогда Толик отозвал Варю в коридор и веселым шепотом предложил:
– Знаешь что? Женилась бы ты скорее. То есть это, выходила бы замуж. Вот и будет мужчина в доме.
– Долго думал? – спросила Варя.
– Ага. Вчера целый вечер.
– Хорошо. Иди-ка сюда… – Варя сняла с гвоздя самодельную мухобойку из деревяшки и подошвы. Толик захохотал и ускакал во двор. Там его нашел Витя Ярцев, который появился со срочным известием.
Известие было такое: к Рафику из Казани приехал дядюшка, привез в подарок масляные краски, во-от такую коробку. Рафик на радостях пообещал всем нарисовать новые рыцарские гербы. Старые совсем пооблиняли, а у Толика и вообще никакого нет.
– Олег велел, чтобы ты придумал скорее, какой тебе надо…
Толик давно уже придумал, но стеснялся спросить Олега, можно ли сделать себе щит с эмблемой.
Щиты с гербами были у всех, кроме Толика. У Олега – скрещенные факел и меч на темно-синем фоне. У Мишки Гельмана – оранжевый щит, а на нем черно-белая мишень с перекрестьем. У Семена – крепостная башня на клетчатом фоне – что-то шахматное, хотя насчет шахмат он был ни в зуб ногой. У Вити: луна и солнце на черно-синем щите. Рафик нарисовал себе почему-то гибкого олененка из цветного мультипликационного фильма “Бэмби”. Олененок, выгнувшись, летел над пушистыми деревьями. Это был совсем не грозный герб, но самый красивый. У Люси на черном щите желтела комета с хвостом, похожим на растрепанную косу.
Даже у Шурки был щит – с голубыми и темно-синими полосками наискосок и желтыми буквами А. Р. – Александр Ревский. Шурка хотел что-нибудь боевое, но Олег не разрешил:
– Хватит пока и этого. Ты хотя и Александр, но Ревский, а не Невский…
Толик придумал себе, конечно, щит с якорем. А с чем же еще? Щит – синий, как море, якорь желтый, как начищенная корабельная медь, а в нем – черная буква Т. Она так хорошо врисовывается в якорное тело с перекладинкой.
– А теперь нарисуй звездочку, – попросил Рафика Толик и ткнул в верхний угол щита. – Красной краской. Маленькую…
Он насупился, ожидая, что Рафик спросит: зачем?
Но Рафик молча нарисовал. Маленькую и темно-красную. Как та суконная звездочка на шерстяном рукаве гимнастерки…
Олег сказал:
– Ты не забудь себе и меч сделать. Скоро начнем тренировки по фехтованию. Я книжку достал, там всякие приемы описаны…
– Я уже сделал, – признался Толик.
Новый герб прибили рядом с остальными. Олег похлопал по картону, потом по спине Толика:
– Твой щит на вратах Цареграда…
– Он всего “Вещего Олега” знает наизусть, – гордясь командиром, сказал Шурка. – И вообще все стихи Пушкина.
– Болтун ты, Шурка, – снисходительно отозвался Олег. – Кто же всего Пушкина может выучить?.. Я, конечно, знаю кое-что, но не так уж много. И вообще я больше люблю Лермонтова. Я его “Воздушный корабль” буду на концерте читать.
Оказалось, что, пока Толик выяснял семейные дела, робингуды затеяли новое дело. Решили дать концерт для окрестных жителей. Олег напомнил, что надо не только свистать по улицам, но и о пользе людей думать.
В саду, где ребята много раз играли в партизан и в пряталки, была концертная площадка. В давние годы здесь выступал оркестр, а во время войны сад заглох, и теперь до него еще ни у кого не доходили руки. Часть эстрады и многие скамейки растащили на дрова, но настил сцены чудом сохранился и даже не очень прогнил. Олег сказал, что для робингудовского концерта сгодится, артисты легкие. Главное не сцена, а репертуар.
– Что? – удивился непонятному слову Семен.
– Номера всякие… У тебя ведь есть баян?
– Он умеет на баяне только “Раскинулось море широко” играть, – сказала Люся.
– Ну и сойдет. А Витька споет.
– Лучше уж я без баяна спою, – скромно сказал Витя. – А то он как загудит, я и собьюсь.
– Ладно, Семен отдельно выступит, и ты отдельно… А еще надо пьесу поставить, я в “Затейнике” поищу…
“Затейник” – это журнал, где печатаются всякие игры, стихи, описания танцев и пьесы для школьных спектаклей. У Олега была целая пачка “Затейников”. Но подходящей пьесы там не нашлось. Попадались то слишком скучные, без приключений, то длинные и такие, где требовалось много девочек. А у робингудов – одна Люся.
– Ладно, что-нибудь придумаем, – пообещал Олег.
Через два дня собрались на веранде, и Олег вытащил из кармана мятую тетрадку.
– Вот… я сейчас прочитаю. В общем, это пьеса…
Толик впервые увидел, что Олег смущается и, кажется, даже побаивается. Витя сказал Толику уважительным шепотом:
– Это он сам сочинил.
Пьеса называлась “Случай на границе” и была про то, как находчивые мальчишки из пограничного поселка отправились в лес и наткнулись на диверсанта. Пока двое ребят хитростями удерживали нарушителя на месте, третий помчался на заставу. Но опытный шпион догадался о ловушке, и ребятам пришлось вступить в схватку. Пограничники – офицер и солдат – подоспели в последний момент, когда вовсю кипел бой.
Пьеса всем понравилась. Правда, Толику показалось, что где-то он уже читал или слышал по радио что-то похожее. Но что поделаешь, про шпионов полным-полно всяких книжек, спектаклей и кино. Поневоле получаются совпадения. И Олег же не списывал откуда-то, а сочинил своими словами.
Когда стихли похвалы, Олег, розовый от писательского счастья, стал распределять роли. Шпионом он назначил Семена, в ребячью компанию – Рафика, Витю и Толика. Солдатом-пограничником сделал Мишку, а командиром, разумеется, себя. Для этой роли у Олега и костюм подходящий, оказывается, был: гимнастерка, галифе и фуражка. Военную форму ему сшили весной для участия в школьном празднике “День Победы”.
Люсе и Шурке ролей не досталось, но Олег сказал, что у Люси и так много забот: объявлять все номера концерта и заведовать театральным имуществом. А Шурке придется отвечать за звуковое оформление. Во время схватки со шпионом он должен уронить груду ящиков – это будет изображать разрыв гранаты. А в самом конце спектакля Шурка включит патефон с пластинкой “Торжественный марш”…
– Если не уронит ящики на патефон или не сядет на пластинку, – заметил Мишка. Олег его одернул и сообщил, что на Шурку он надеется: робингуд Ревский за последнее время заметно подтянулся…
Репетировать начали тут же, на веранде. Слова запомнили быстро, их не так уж много было. Главное – не в словах, а в той сцене, когда мальчишки дерутся со шпионом, выхватывают у него пистолет, а он швыряет в них гранату. Нужно было отработать все приемы.
Отрабатывали два часа подряд. Мама Олега выглядывала из-за двери и покачивала головой. Люся держала наготове медную крышку от самовара: чтобы прикладывать к шишкам и синякам. Дважды она мазала йодом на актерах нешуточные ссадины… Шурка изображал гранатные взрывы – вдохновенно швырял на пол фанерный лист.