К тому же не все было плохо. По вечерам на площадке за лагерем раскладывали костер, и тогда ребята словно забывали про дневную вражду и обиды (по крайней мере, Толик забывал). Пели песни про “Варяга”, про “дальнюю сторожку на краю пути”, про пограничника (ту, что Витька Ярцев любил)… А по утрам Толику нравилось шагать рядом со знаменосцем на линейку. Нравилось, хотя горнист Нинка Сухотина (влюбленная в Наклонова – это все знали), топая позади, назло дудела свой марш Толику прямо в ухо…
И ходить в бор за черникой ему нравилось.
И не все ребята были плохие. Например, с Валеркой Рюхиным у Толика вполне приятельские сложились отношения. И с веснушчатой Лариской, которую тоже выбрали в редколлегию…
Но все же компания Наклонова была в отряде главная. Да пожалуй и во всем лагере – маленьком, состоящем всего-то из трех отрядов. И Валерка Рюхин с этой компанией не спорил, обрадовался, когда его записали в команду “охотников за флагом”.
А Геннадия Павловича перевели из вожатых в начальники лагеря, потому что прежняя начальница по какой-то причине уехала в город.
Именно к Геннадию Павловичу поволокла Толика новая вожатая Марина, когда случилась та история с малышом Вовкой. Скверная история, что и говорить…
Восьмилетний Вовка (из третьего отряда) притащил Толику железный прут и, невинно лупая глазами, сказал:
– Вот, ребята велели тебе отдать. Поскорее.
– Зачем?
– Чтобы ты громоотвод сделал. Потому что скоро гроза будет, а кровати железные. Ребята говорят, что…
Ну и не выдержал Толик. Вовка даже на ногах не устоял. И все это на глазах у Марины. Та – в рев и крик, пуще Вовки…
Геннадий Павлович шевельнул острыми скулами.
– Я думал, ты честный парень, а ты… За что ты его? Он же кроха… Знаешь, что за это бывает?
Толик не опустил мокрых глаз.
– Знаю! Хоть что! Выгоняйте к чертям!.. Надоело… – И подумал: “Поживу один, пока мама не вернется, не пропаду”.
– Что тебе надоело? – уже спокойнее спросил Геннадий Павлович.
– Все! Вы тут все заодно…
– Расскажи, что случилось.
– Не буду!
Рассказала Марина – то, что видела и слышала. Геннадий Павлович потемнел лицом. Велел позвать Олега.
– Думаешь, это Нечаев ударил Вовку? Это ты его с ног сбил… Подставил под удар, а сам в кусты.
Олег встал навытяжку. Даже побледнел (или показалось?).
– Геннадий Павлович, извините. Но мы же не хотели, честное пионерское. Это просто шутка была. А Нечаев тоже… Ничего не понял – и руками…
– Почему вы в отряде так относитесь к Нечаеву?
“Сейчас отопрется, гад, – подумал Толик. – Начнет: мы к нему нормально относимся, он сам…”
Наклонов встал еще прямее.
– Я понимаю, что это не по-товарищески, Геннадий Павлович. Мы исправим. Надо Нечаева больше в общественные дела втягивать, чтобы он не оставался в стороне… Вот скоро концерт будет, мы его попросим свои стихи почитать. Хорошо, Толя?
Толик не смог даже разозлиться. Какое-то утомление на него навалилось, на все стало наплевать. Пожалуй, одно чувство у него и осталось: жалость к маленькому Вовке. Может, попросить прощенья? Не мог Толик, не умел, как Наклонов, извиняться с ясными глазами. Стыдно…
Он молча ушел из комнаты начальника лагеря. И с того момента стал жить один.
Нет, он не прятался, маршировал со всеми на линейках, ходил на костры и в лес, но был теперь поодаль от остальных и первый ни с кем не заговаривал. А при удобном случае уходил на луга за лагерем.
Лежишь в траве, а облака над тобой плывут, плывут. Как паруса, “когда Земля еще вся тайнами дышала”…
Может быть, надолго Толика и не хватило бы для такой жизни, но через два-три дня увидел он на мусорной куче за мастерской ровный кусок стекла размером с тетрадку. Аккуратный такой (наверно, вырезали для форточки, да ошиблись размером и выкинули). И вспомнил Толик про акваскоп Курганова. Даже рисунок его отыскал в глубоченных карманах широких хлопчатобумажных брюк, которые мама купила Толику перед лагерем для защиты от комаров-людоедов. Потом нашел он за мастерской и подходящую доску. Попросил у завхоза ножовку, распилил доску на четыре части и сколотил квадратную трубу – кожух акваскопа.
Швы кожуха Толик замазал смолой, которую собрал на стволах сосен. Стекло тоже прилепил смолой и укрепил по краям гвоздиками. При первых испытаниях вода просачивалась между стеклом и досками. Тогда Толик сбегал на задворки местной МТС, нашел там рваную автомобильную камеру, вырезал из нее кольцо и натянул тугую резину на стык прозрачного экрана и кожуха. И теперь – воды ни капли.
На маленьком, укрытом за старыми деревьями пруду всегда было безлюдно. Купаться и рыбачить ходили на озеро с чистым песчаным дном. А здесь что? Осока, тина да головастики. И никто не мешал Толику заниматься исследованием глубины.
Глубина была так себе, да и акваскопа хватало всего на полметра. И подводный мир, прямо скажем, был небогат. Но все равно! Когда на стеклянном экране появлялись водоросли, когда срывались с них вверх цепочки пузырьков, проплывали мальки и личинки, Толик задерживал дыхание. Стекло акваскопа было как окошко в “Наутилусе”. Или в подводной лодке “Пионер” из книжки “Тайна двух океанов”…
Может, со временем Толик окажется у настоящего иллюминатора в настоящей подводной лодке, которая пойдет на изучение глубин. Потому что если где-то на планете Земля остались тайны, то это прежде всего на дне океанов… И “Пионер” с Толиком до этих тайн доберется… Нет, лучше не “Пионер”, а “Крузенштерн”. Иван Федорович Крузенштерн ведь тоже изучал океанские глубины. Он опускал в море разные приборы с палубы корабля, потому что подводных лодок тогда еще не строили… А теперь наверняка построят! Специальные научные, глубоководные. Длинные, серебристые, похожие на стремительных акул. Рыбы про такую лодку, наверно, и будут думать, что акула… Но ведь тогда они будут пугаться!
…А если сделать не лодку, а небольшой аппарат, замаскированный под обычную рыбу? Можно управлять им по радио (говорят, ученые уже придумали способ, чтобы управлять по радио разными машинами). В такой аппарат легко вставить кинокамеру… А можно, наверно, и так сделать, чтобы прибор передавал все, что видит, сразу на корабль. Тоже по радиоволнам. Толик читал в “Пионерской правде”, что уже изобретены радиоприемники с экранами, на них можно будет видеть дикторов, которые читают последние известия. И даже кино смотреть! Не выходя из дома!.. Если придумали такое для сухопутной жизни, для подводной разведки тоже можно приспособить.
Толик уже ясно представлял себе чудесный подводный аппарат. Плывет такая серебристая рыба, шевелит рулями-плавниками и усиками антенн, поблескивает глазами-объективами. Еле слышно шуршат внутри шестеренки моторов. Мигает лампочка радиосигналов… Рыба осторожно огибает обросшую подводным кустарником скалу, “обнюхивает” крупную раковину (нет ли жемчужины), заглядывает в иллюминатор давно потонувшего парусника… Потом радиолампочка вспыхивает ярче, рыба устремляется вверх, к зеленоватому пятну солнца, пробивает волнистую поверхность, взлетает над фальшбортом белого корабля с большими буквами названия – “Крузенштерн”. И прыгает – мокрая, ловкая, послушная – в ладони Анатолию Нечаеву, своему изобретателю.
Толик поправляет антенны, меняет аккумуляторы, протирает объективы… И опять плывет в глубине открыватель подводных миров – Тайный Океанский Лазутчик Имени Крузенштерна.
“Лазутчик” – слово не очень удачное. Лучше бы – “разведчик” или “исследователь”. Но хочется, чтобы начиналось с “Л”. Тогда первые буквы всех слов сливаются в имя – Т. О. Л. И. К.
Скажете, что хвастовство, да? Но ведь многие изобретения носят имена тех, кто их сделал. А здесь даже и не его имя, а Крузенштерна. А “ТОЛИК” получилось почти случайно…
Толик пристроил акваскоп поудобнее и радостно замер: прямо в середине экрана остановился крошечный, как пятак, карасик – уставился на Толика веселым глазом… Но в этот миг запрыгали, захлюпали по воде от твердого топота доски. Вода из щелей длинными языками выплеснулась Толику на брюки.
Толик судорожно толкнул акваскоп на глубину – он забурлил, заглатывая воду. Рывком Толик отправил его под мостик (знал, что сейчас тяжелый деревянный кожух нехотя всплывет и притаится под досками). Потом оглянулся.
Можно было и не пугаться, опасности не было.
А был Шурка Ревский…
ВОЛЧЬЯ ЯМА
Конечно, Шурка из наклоновской компании, даже вроде адъютанта у Олега, но все равно он не такой, чтобы подлости делать. Когда он встречал Толика на лагерных дорожках, то бормотал “здравствуй” и смотрел виновато своими широко рассаженными желто-зелеными (такими Шуркиными) глазами.
Он и сейчас так смотрел. И нетерпеливо переступал на досках кое-как зашнурованными, надетыми на босу ногу ботинками. А на икрах и коленях – тонкие порезы. Видно, не зная тропинки, продирался сюда прямиком через осоку.
Быстро, но очень серьезно Шурка произнес:
– Толик, нам надо поговорить.
– Ну… говори, – небрежно сказал Толик. Не показывать же Шурке, что встревожился. Он усмехнулся с сочувствием: – Исцарапался-то как…
– Толик, это пустяки. Тебе гораздо больше достанется, если ты меня не станешь слушать.
– Я слушаю, – опять усмехнулся Толик, и холодным червячком шевельнулся в нем страх: Шурка зря не прибежал бы.
– Толик, тебе готовят ловушку.
– Кто? Наклонов, что ли? Подумаешь… Он мне и раньше каждый день их подстраивал. Он же у нас самый остроумный…
– Да нет! Они настоящую ловушку готовят! Он, и Семен, и Жорка, и еще несколько человек.
– И Валерка Рюхин? – тихо спросил Толик.
– Да… – понимающе сказал Шурка.
– Ну и пусть…
– Они хотят заманить тебя в волчью яму.
– Многого хотят. Я им не слепой теленок… А что за яма?
– Она в лесу. Тайная. И такое устройство из волейбольных сеток. Ты идешь, ступаешь туда, и трах! – сразу как в большой авоське. И висишь в ней над ямой на перекладине.
– Они что, на тебе испытывали? – догадался Толик.
– Да… Это очень неудобно так висеть, весь запутанный. А с тобой что хотят, то и сделают.
– Ничего не сделают. Я не дурак, чтобы на их приманки клевать.
– Но если бы ты не знал про яму, ты бы клюнул.
– Фиг!
– Нет, клюнул бы, – вздохнул Шурка. – Они подложат письмо: “Приходи после отбоя в лес, к двойной березе у родника. Есть важный разговор. Докажи, что ты не трус, и приходи…”
– Нашли дурака…
– Я думаю, ты пошел бы… – тихо сказал Шурка.
Толик помолчал. С какой стати он должен врать Шурке, который с кровью на ногах примчался предостеречь его?
– Шурка… Я пошел бы.
– Вот. А там западня.
– Ну а потом что? Оставили бы висеть до утра?
– Нет! Потом самое главное. Олег скажет: “Раз ты не испугался и пришел, мы принимаем тебя снова в “Красные робингуды”.
– Больно надо!
– Тебе не надо, а они хотят… Он Жорку и других тоже в отряд записал.
– А я-то ему зачем снова?
– Ни за чем… Но он скажет, чтобы ты клятву дал.
– Какую?
– Такую же… как я тогда. Что больше не изменишь отряду.
Толик сцепил зубы. “Больше не изменишь…”
– А если не дам клятву?
– А им этого и надо. Обрежут веревку – и ты в яму.
– Ну и глупо, – искренне сказал Толик. – Если разобьюсь,
они же отвечать будут.
– Не разобьешься, там неглубоко. Но там… Они коровьи лепешки навалили. Полным-полно…
Толик передернул плечами.
– Сволочи…
Шурка прошептал, не поднимая головы:
– А если дашь… клятву… все равно обрежут веревку. Они так договорились.
Толик молчал с полминуты. Потом почти простонал:
– Шурка, ну скажи: что я им сделал?
– Они говорят, что ты любимчик Геннадия Павловича. Подлиза.
– Я?!
– Они так говорят… И это будет месть.
– А тебе?
Шурка опять поднял глаза. Честные и печальные:
– Что?
– Тебе ведь тоже будет месть. – От жалости к Шурке и от благодарности у Толика сладко заныло в груди. – Шурик… Если Олег узнает, он же тебя… Ты же тогда клятву давал, тебя не простят.
Шурка сказал со спокойным вздохом:
– Конечно, он узнает… Я про клятву целую ночь думал. Нарушать нельзя, а с тобой… тоже так нельзя. Как же быть?
– Шурик… А если бы ты Олегу прямо сказал: “Не делайте ловушку, я всем расскажу!” Он бы не стал. И тебе не пришлось бы клятву ломать.
– Я думал. Ничего не вышло бы.
– Почему?
– Они этот план отменили бы, разумеется. И придумали бы другой, без меня. И тогда было бы совсем плохо. Пускай уж лучше мне попадет.
“А ведь здорово попадет”, – со страхом за робингуда Ревского подумал Толик. И даже с нежностью к этому растяпистому, но бесстрашному Шурке. И сказал, поддавшись этой нежности:
– Шурка, я до самой смерти не забуду, как ты из-за меня на такую опасность…
Шурка ответил виновато и прямо:
– Толик, я, наверно, не из-за тебя. Я из-за Олега.
– Как… из-за Олега? – остывая, пробормотал Толик.
– Потому что я не хочу, чтобы он так делал. Он всегда честный был, а сейчас не понимает… Он потом поймет…
Уже досадуя на себя за расслабленность, за признание в благодарности, Толик сказал жестко:
– Это ты не понимаешь. Он всегда был такой.
– Нет! Я лучше знаю!
– Я тоже знаю. Насмотрелся… Не командир, а… – И Толик выпалил словечко, какие раньше употреблял крайне редко.
У Шурки заалели уши (да и у самого Толика горели тоже). Шурка произнес, глядя Толику в глаза:
– Ты не смей так говорить.
– Это почему “не смей”?
– Потому что он мой друг, вот почему…
“Не друг, а рабовладелец”, – едва не ответил Толик. Но спохватился: зачем? От этих слов Шурка Олега не разлюбит.
– Друг так друг, – устало сказал Толик. – Его счастье… И твоя беда… Ладно, Шурка, спасибо тебе. Но ты не бойся, Олег про наш разговор не узнает.
– Почему?
– Если они подбросят письмо, думаешь, я не пойду в лес? Чтобы опять говорили, что трус?
– Но там же яма!
– А наплевать.
Конечно, Толик не собирался попадать в ловушку. Он придумает свою хитрость. Ответный боевой прием!
Разговор с Шуркой случился под вечер, после полдника, и до самого отбоя Толик размышлял: как же обмануть Олега и компанию? Как выйти победителем и отомстить?
Можно стащить на кухне похожий на саблю нож-хлеборез и на клочки распластать сетку, когда окажешься в западне. Но… ведь ямы-то все равно тогда не избежать.
А может, подобраться осторожно, ухватить Олега и самого его толкнуть в западню? И потом по веревке – жжик ножом! Пусть летит… в то, что приготовил. А самому – бежать! Но… выходит, опять бежать! К тому же ясно, что Олеговы союзники Толика все равно догонят: одному от многих не уйти.
Или сделать проще? Подойти к Олегу сейчас: “Я про вашу подлость уже знаю! По-честному-то не можете, да? Только целой кучей и в темноте храбрые!”
Но ведь отопрутся. И главное – догадаются про Шурку!
Олег все продумал и рассчитал. Даже то, что не пойдет Толик жаловаться вожатой и начальнику. Не захочет быть ябедой, да и рассказывать, как вляпался в зловонную яму, разве охота? Гордость дороже… Но одного Наклонов не учел! Того, что он, Толик, узнал про яму заранее (спасибо Шурке!). И это преимущество надо использовать!
Но как? Просто голова трещит.
…А может, не будет письма?
После побудки, прыгая в широкие брюки, Толик ощутил в кармане бумагу. Достал сложенный треугольником лист. В письме – все то, что говорил Шурка.
Ну что ж…
Он пойдет! Пускай даже ничего не придумает, все равно пойдет! Там, на месте, видно будет, что делать. Может, достаточно окажется слов: “Эх вы, а еще робингуды!” А может, одному придется кинуться в отчаянный бой (при мысли об этом холодно, но не страшно)… А если окажется все-таки в ловушке – стиснет зубы и будет молчать. Ни на один вопрос не ответит, не застонет даже. Пускай хоть в болоте топят, хоть огнем жгут, хоть щипцами за язык тянут!
Вот тогда они затанцуют! “Что с тобой? Ну, скажи хоть полслова! Ребята, а может, он… может, у него разрыв сердца? Толик! Нечаев! Ну, ты чего? Мы же пошутили!”