Лодку, на которой переправлялись косари, Ванята не трогал. Даже не подходил к ней. Он рыбачил с берега. Другое дело — Гриша Самохин. Станет в лодку, упрется ногами в борта и давай раскачивать. Только рыбу распугает.
За все Гришины проделки влетало почему-то Ваняте. Это был не просто случай, не исключение, а система — как в таблице дважды два. Хоть проверяй, хоть не проверяй — итог один и тот же.
Грустные размышления Ваняты прервал шум мотоцикла. В селе на мотоцикле гоняли только двое — председатель и счетовод. Между прочим, председатель задавил в прошлом году петуха Пузыревых. Петух, правда, был дурак, сам лез, куда его не просили, но факт остается фактом.
Ванята поглядел вдоль улицы и узнал председателя. Он мчал по дороге на полном газу. Пыль клубилась сзади серым облаком. К плетням, размахивая куцыми крыльями, шарахались куры; с немым упреком смотрели вслед мотоциклу горбоносые рассудительные гуси.
Мотоцикл сделал по улице крутой вираж, подкатил к Ванятиным воротам, отрывисто фыркнул и тут же заглох. С черного потертого сиденья спрыгнул председатель в пыльных кирзовых сапогах и круглых космических очках на лбу. Он вынул из мотоцикла ключ, повертел его на длинной цепочке и окликнул Ваняту:
— Мать дома?
Ванята снимал белье, уклончиво глядел в сторону — на корявую вишню с яркими лакированными листьями, на белого голубя с красной подпалиной на груди, который сидел на коньке черепичной крыши. Голубь был нездешний, залетел из каких-то далеких краев.
— Ты что — не слышишь? — спросил председатель.
Ванята молчал. После случая с лодкой он уже ничего хорошего от председателя не ждал. Только и умеет кричать!
Председатель подождал минутку, повертел ключ на цепочке и пошел в избу.
Ванята стоял среди двора с охапкой белья. В небе плыли высокие чистые облака, расстилали по земле свет и тишину. Голубь с красной подпалиной на груди ходил по коньку черепичной крыши…
Председатель все еще не появлялся. Ванята перебросил с руки на руку белье и пошел в избу. Как он предполагал, так и вышло — председатель расстроил и себя и мать. Красный, злой он ходил взад-вперед по комнате и дымил папиросой. Мать Ваняты сидела возле стола и, уронив голову на руки, плакала.
Козюркино
Три дня и три ночи стучат колеса поезда. Ванята и мать в купе одни. На квадратном столике — сверток с едой, цветочный горшок с тремя сухими пожелтевшими окурками. Кроме Пузыревых, в вагоне еще двое — дядька в тусклых синих очках и девушка с грибным кузовком. Поезд часто останавливался, но пассажиров не прибавлялось. Наверно, он мчал в такие края, которые вообще никого не интересовали.
Ваняте грустно. Льет без передышки холодный косой дождь. Книжка, которую он взял в дорогу, кончилась. В чемодане под сиденьем есть еще одна. Но мать спит, и Ванята не хочет ее тревожить. Уснула она сразу после обеда и до сих пор не открывает глаз, не боится проспать своей станции. Порой Ваняте кажется, что впереди вообще ничего нет — ни станций, ни городов. Только серые тучи, мокрые деревья да лужи.
Кроме белья и книжки, в чемодане Ваняты лежит еще жестяная коробка с крючками и обернутый полотенцем портрет отца. Отца Ванята не знал и не помнил. Он погиб в сибирской тайге, когда Ваняте исполнилось полтора года.
До этого отец работал на кирпичном заводе, который был рядом с селом. Ему надоело возить в самосвале кирпичи, потянуло в далекую опасную дорогу. Мать долго размышляла над своей судьбой и в конце концов согласилась ехать с мужем в Сибирь. Отец тронулся в путь один. А через год, когда Ванята подрос и уже сам бегал босиком по двору, мать написала отцу письмо и тоже стала готовиться в дорогу. Тут и пришла нежданно-негаданно в дом Пузыревых страшная весть. В тайге, где строили новый завод, случился от молнии пожар. Отец спасал с рабочими стройку и тайгу и сгорел в глухой, объятой пламенем чаще. Его даже похоронить не смогли. Потом среди гарей нашли только медную пряжку с темной расплавленной звездой. Это была пряжка от ремня, который носил отец.
На память о прошлом у Пузыревых остался лишь портрет отца в узенькой сосновой рамке. Ванята — вылитый отец. У отца такой же крутой лоб, поставленные чуть-чуть вкось глаза, а на щеках и возле переносицы пятнышки — веснушки…
Мать все спит и спит. Тихо вздрагивают губы. От ресниц падает на щеку синяя задумчивая тень.
Ваняте вдруг захотелось сделать для матери что-то большое и значительное. Такое, чтобы она улыбнулась и сказала: «Ну и обрадовал же ты меня, сынок!»
Он помечтал еще немного, потом встал со скамьи и поправил материну подушку. Мать быстро открыла глаза и улыбнулась Ваняте. Будто она вовсе и не спала, все видела и знает.
— Ты что, сынок?
Ванята смутился, сделал вид, что подошел он совсем случайно и вообще смотрит на станцию, которая в самом деле показалась за высоким светофором.
— Станция вон, — сказал Ванята. — Может, купить чего?..
Мать опустила ноги, достала из рукава платочек с деньгами, потянула зубами узелок и подала Ваняте бумажный рубль.
— Бери, — сказала она и улыбнулась краешками губ, возле которых недавно, но, видимо, уже навсегда, прорезался острый горький ручеек. — Конфет купи или мороженого. Чего хошь.
Ванята принял рубль, настороженно и строго посмотрел на него и возвратил матери.
— Ты чего, Ванята?
— Так просто… спрячь, — охрипшим глухим голосом сказал Ванята. — Не надо…
Мать спрятала деньги и вдруг потянулась вся к Ваняте, прижала к себе крепкой, огрубевшей в работе рукой.
— Ты, Ванята, не сердись… Когда вырастешь, я тебе сама все обскажу. Ты из меня, сынок, не мотай жилы…
Они посидели рядышком несколько минут, потом, смущенные и растроганные тем, что произошло, начали собирать вещи, стягивать веревками чемоданы. Долгий путь подходил к концу.
Ехали они не в город или райцентр, как мечтал Ванята, а в какое-то село с тихим загадочным названьем Козюркино. Там жила вдовая двоюродная сестра матери — Василиса. Она о приезде знает, ждет не дождется Ваняту. Мать будет работать на ферме, и все у них пойдет как раньше. Не надо только распускать слюни. А тайна пускай останется тайной. У каждого есть какой-то секрет. У Ваняты, если подумать, тоже тайн до самой макушки.
Вскоре в их купе вошел заспанный помятый проводник, громко, как на базаре, прокричал:
— Граждане пассажиры, — Козюркино! Прошу приготовиться…
Они сошли с поезда, поставили на землю чемоданы.
Вокруг — ни души. В стороне от низенькой дощатой станции стояла телега.
Через минуту из дверей станции вышел низенький человек с двумя цинковыми ящиками в руках. Он отнес груз на телегу, кинул сверху брезент и пошел прямым ходом к матери и Ваняте.
Когда он приблизился, Ванята увидел, что это мальчишка. Такой, как Ванята, а может, на год или два постарше. На мальчишке был синий замасленный комбинезон с длинной молнией, матросская тельняшка и заляпанные снизу доверху сапоги.
— Здрасте, — сказал он. — Вы Пузыревы?
Лицо матери вмиг просветлело.
— Пузыревы мы, — поспешно сказала она. — И я, и Ванята. Вы за нами?
— Что же вы перепутали все? — недовольно сказал мальчишка. — В телеграмме один поезд, а приехали — другим. Мне кино в Козюркино везти надо.
Мальчишка поглядел на смущенные лица прибывших и взял на полтона ниже.
— Давайте, однако, чемоданы. Чего тут!..
Ванята не допустил мальчишку к чемоданам. Согнулся, подцепил их за ручки и, раскачиваясь из стороны в сторону, пошел к телеге. Сам поднял их и полез на рыхлую, пахнувшую горькой прелью солому.
Мальчишка обошел вокруг телегу, оглядел колеса, хотя они исправно стояли на своем месте, и начал неторопливо затягивать подпругу.
— Ну, что, садиться? — спросила мать.
Мальчишка наморщил узенькие белесые брови, озабоченно поглядел на часы, которые висели возле станции на высоком столбе, и сказал:
— Обождем еще чуток. Скоро сорок третий придет…
Ну и новости! Торопил, говорил, что надо ему поскорее везти в Козюркино кино, а теперь…
— Приедет еще кто? — спросила мать.
— Может, и приедет. В общем, подождем…
Мальчишка снова пошел на станцию.
Сорок третий, о котором говорил мальчишка, пришел только через час с четвертью, постоял минутку, коротко просигналил и помчался дальше.
Вернулся мальчишка один. Был он чем-то озабочен и расстроен. Не глядя на седоков, прыгнул в телегу, щелкнул вожжами по лошадиным бокам и протяжно сказал:
— Но-о-о!
Застучали, запрыгали по серым горбатым камням колеса. Потом мостовая кончилась, потянулась вязкая, размытая дождями полевая дорога.
— Вас как зовут? — спросила мать угрюмого возницу.
— А так и зовут — Иваном… У тетки Василисы остановитесь, что ли?
— У нее, Ваня… Как вы там живете в колхозе?
— Ничего, живем, — не оборачиваясь, ответил мальчишка. — На последнем месте в районе считаемся…
Мать удивленно подняла брови, подумала о чем-то своем и спросила:
— Чего ж это вы так оплошали?
Возница в комбинезоне поглядел на кончик кнута и серьезно, будто о чем-то давно решенном, сказал:
— Тут дело ясное — оргвопрос!
Ванята сидел молча. Ему не нравился ни мальчишка, который оказался его тезкой, ни то, что мать называла его на «вы», будто важную птицу.
Ванята вспоминал Гришу Самохина, сравнивал с новым знакомым. Гриша был настоящим другом. Подарил ему крючок, проводил до самой станции и обещал писать и никогда не забывать. Тут даже сравнивать нечего! Если человек, так сразу видно, что он человек…
Скрипели колеса, отрывисто, будто кто-то щелкал языком, чавкала копытами лошадь, месила густую дегтярно-черную грязь.
— Чего же это у вас не ладится в колхозе? — снова спросила мать. — Председатель, что ли?..
— Председатель сейчас ничего, из Тимирязевки прислали… — Тезка Ваняты взмахнул кнутом и добавил: — Вот парторг вернется, вместе с председателем колесо вертеть будет. Он, парторг, кое-кого прижмет… это уж точно!
— А где он, парторг ваш? — спросила мать.
— В больницу умирать повезли, — просто, не понижая голоса, ответил возница. — В областной центр.
— Это как же — умирать? — удивленно спросила мать. — Ты чего выдумываешь?
— Я не выдумываю. Его третий раз возят. У него… — Мальчишка замялся. — Болезнь, в общем, у него… Возят-возят, а он все удирает.
— Ну, а сейчас как? — спросила мать.
— Все то ж. Фельдшер давеча к отцу приходил. Говорит, теперь насовсем увезли.
— Помрет, значит?
Мальчишка резко обернулся. На тонкой загорелой шее напряженно вздулась жила.
— То есть как это — помрет? — строго и недовольно спросил он.
— Ты ж сам говоришь…
— Говоришь, говоришь! Мало чего болтают… Я б этому фельдшеру!..
Мальчишка озабоченно подергал вожжами и тихо, так, что Ванята едва расслышал, произнес:
— Вернё-о-тся! Обратно сбежит наш Платон Сергеевич…
За поворотом дороги, там, где кончалась лесная полоса, показались избы Козюркина. Деревня засела меж двух отлогих холмов. Внизу петляла небольшая речка. В темной воде мерцали серебряной подкладкой листья густой, разросшейся по берегам лозы.
Мальчишка ткнул куда-то в сторону кнутовищем и сказал:
— Вона тетка Василиса бежит. Видите?
По дороге, выбирая тропку посуше, бежала полная женщина в красной косынке. Она подбежала к телеге, распахнула руки.
— Ах ты ж, боже ж мий! — запричитала она. — Ах ты ж, Ваняточка мий! Ах ты ж риднесенький!
Выпустив Ваняту, тетка Василиса принялась за мать. Когда первый прилив радости прошел, она села в телегу, ткнула в спину мальчишки пальцем и крикнула:
— Та чего ж ты стоишь? Та гони ж ты ее, проклятую!
Свистнул кнут, и телега, кренясь и грохоча, помчала в Козюркино.
Правнук деда Егора
В чужом доме даже часы тикают иначе. Эти часы и разбудили Ваняту. Длинный ящик из темного дерева висел на стене. Сверкал на солнце неторопливый медный маятник. Часы ударили десять раз. Били они громко и бесцеремонно, будто сообщали, что на этом дело не кончится и, если они захотят, то могут ударить вообще сколько им вздумается.
Когда часы смолкли, стало еще тише. В избе никого не было. Только Ванята, хитрые часы и лебеди на коврике, которые плавали возле высокого белого замка.
В незнакомой избе не сразу все найдешь. Пока Ванята разыскивал в сенцах медный рукомойник, пока умывался и раздумывал о своем житье-бытье, часы успели прогреметь еще раз.
Ванята вышел на крыльцо. Слева за деревянным заборчиком зеленел огород, и там, согнувшись, полола грядки тетка Василиса.
Была она уже старая, но все еще работала в поле, кухаркой в тракторной бригаде. Когда тетка Василиса узнала, что приезжают Ванята и мать, она отпросилась у трактористов домой — приветить гостей, помочь им освоиться в чужом доме. Тетка Василиса услышала скрип двери, бросила в сторону тяпку, заторопилась к Ваняте.
— Ах ты ж, Ваняточка! Ах ты ж, боже ж мий! Та ты вже проснувся? Та що ж ты не скажешь! Та ходим же скорей в хату.
Тетка Василиса на ходу обняла Ваняту и потащила в дом.
Минута, вторая — и Ванята уже за столом. Перед ним в алюминиевых мисках — картошка, соленые огурцы с мокрыми веточками укропа, кусок жареного мяса с мозговой костью.
Ванята ест и слушает тетку Василису. Тетка завелась, и теперь ее не остановишь, пока она не выговорится.
— Та ты ж, Ваняточка, ешь! Та чого ж ты на то мясо дывишься. Ах, боже ж мий! А мать уже на ферму пошла. Така работяща, така гарна! Ах ты ж, боже ж мий!
Ванята съел, что полагалось, и снова пошел во двор. Он хотел помочь тетке Василисе в огороде, но она замахала руками: Ванята пока еще гость, пускай он лучше идет в село и там найдет себе друзей-приятелей.
— К той хате иди, — показала она на большой из красного кирпича дом. — Ха-а-роший там хлопчик живет. Батька его на ферме работает. Трунов по фамилии. Ну такый хлопчик гарный! Та чого ж ты стоишь? Ах ты ж, боже ж мий! Та йды ж ты, я тоби говорю!
Тетка Василиса столкнула Ваняту с крыльца, проводила его взглядом до самой дороги и снова пошла в огород к брошенным грядкам.
Хорошего хлопчика, о котором говорила тетка Василиса, Ванята увидел возле кирпичного дома. Он щелкал семечки, сплевывал шелуху и смотрел на приближавшегося Ваняту. Мальчишка был в длинных брюках и белой, застегнутой на все пуговицы рубашке. Через щеку его тянулась пухлая марлевая повязка.
Ванята в жизни ни с кем не знакомился. В селе, где он родился, все давно знали друг друга и росли рядышком; как тополя при столбовой дороге. Из всей этой церемонии Ванята четко представлял себе лишь одно — не следует идти первому на сближенье. Он прошагал мимо мальчишки с повязкой, бросив лишь равнодушный, полный достоинства взгляд.
Все получилось как по нотам. Мальчишка, у которого, вероятно, тоже были свои взгляды и принципы, не утерпел. Он удивленно вытянул шею и крикнул вслед Ваняте:
— Эй, ты, иди сюда!
Ванята остановился. Мальчишка подождал минуту и сделал два небольших осторожных шажка. Ванята подумал и тоже сделал навстречу мальчишке два шага. Ровно два — и ни капли больше. Так они и шли друг к другу, как идут к трудной и опасной черте опытные хитроумные дипломаты.
Последние два шага сделал мальчишка с повязкой.
— Ты чего это? — недовольно спросил он. — Идешь и…
— А ты чего?
— Чего-чего! Зачевокал! Тебя как зовут?
— Ванята.
— А меня Сашка Трунов. Дружить будем?
Ванята слегка пожал плечами.
— Как хочешь…
— Тогда пошли в избу. Там познакомимся.
Сашка взял Ваняту за руку и повел в дом.
— Ты только со мной дружи, — добавил он. — С другими дружить не надо. Ну их к чертям. Правда?
— Это почему?