— Ну хоть две цифрочки, хоть одну, хоть букву первую ты запомнила? — выпытывал Митька у нее.
А бабушка только горестно разводила руками.
— Внучек, миленький, да увидь я, что на той клятой коробке накарябана какая ни на есть цифирь, может, и не сожгла бы!
Митька и себя терзал, что не взглянул на коробок. Он тогда зажал его накрепко в кулаке и глядел только на Колю. Ужасно ему жалко было, что тот уезжает. Сразу и город, и море, и небо будто выцвели и тоже захотелось домой.
Приехав в Ленинград, Митька пытался отыскать Колю Прохорова.
В телефонной книге значилось сорок три Прохоровых.
Митька позвонил всем. Иногда попадались и Коли, и каждому приходилось долго и подробно объяснять, кто он такой и почему звонит. Но это все были не нужные Митьке Коли, лишние. Его Коли не было.
Он исчез, растворился в многомиллионном городе.
Видно, Коля жил в коммунальной квартире и телефон записан не на его имя.
«Может быть, он вообще уехал из Ленинграда? — уныло думал Митька. — А что? Очень даже просто — окончил институт и укатил. Сейчас все уезжают. На Север или куда-нибудь к верблюдам».
Раз десять Митька приходил в бассейн.
И каждый раз ему говорили, что набор окончен.
А однажды намекнули, что вообще ему уже поздновато начинать заниматься плаваньем. Староват.
Сколько Митька себя помнил, он всегда страстно мечтал поскорее вырасти, а тогда, в бассейне, он впервые пожалел, что ему двенадцать лет, а не десять или даже девять. Так что оставалась единственная надежда — Коля Прохоров.
Потом начались хлопоты с переездом на новую квартиру. Забот разных появилась целая куча, даже о Коле некогда было подумать.
Потом немножко обжились, стало поспокойнее. И вот вчера, перед самым началом учебного года Митька снова пошел в бассейн. Если уж там бывает набор, то когда же, как не в сентябре?
Он поднялся в раздевалку, снял куртку… и нос к носу столкнулся с Колей Прохоровым.
— Митька, ты ли это?! — изумился Коля.
От неожиданности Митька онемел.
Он стоял, опустив руки, и хватал воздух открытым ртом, как рыба на песке.
— Коля… Колечка… — только и смог вымолвить он.
— Что с тобой, Митяй? Тебе нехорошо? — забеспокоился Коля.
Митька вцепился в него изо всех сил, еще не до конца веря, что это живой человек Коля Прохоров, а не привидение, которое сейчас возьмет и вдруг растает, испарится.
— Мне так хорошо, что и сказать нельзя, — прошептал он и вдруг попросил, — только не исчезай.
— Куда? — Коля огляделся.
— Ну, в это… в воздух… Не растаивай, пожалуйста…
Коля осторожно пощупал Митькин лоб, покачал головой.
— Ты почему не звонил? — спросил он.
— Сорок три.
— Что сорок три?
— Сорок три раза звонил.
Коля опять потрогал Митькину голову. Уже серьезно.
Пришлось все ему рассказать.
Коля слушал и хмурился.
— Значит, говорят, поздно? — спросил он зловещим голосом. — Ну, это я еще выясню, кто пацанов таким способом отшивает. А сейчас пошли!
Дальше все было нереально. Митька куда-то шел по винтовым, закрученным в узкую спираль лестницам, что-то говорил, что-то отвечал, — все, как во сне.
И только один разговор запомнился ему ярко и четко: седой сутулый человек в легком белом костюме и резиновых шлепанцах положил ему на плечо длинную загорелую руку и спросил:
— Так, значит, ты уже занимался плаваньем, не новичок. И на время, разумеется, плавал?
«Вот оно, — подумал Митька и весь съежился, — теперь и не примут, узнают, что не плавал, и не примут, попрут как миленького».
Сердце у него упало. Он поглядел в темные, удивительно молодые на морщинистом лице глаза тренера, и губы сами по себе прошептали:
— Плавал.
— За сколько же ты сотку ходишь?
Перед Митькиными глазами мгновенно встала выученная давно на зубок доска с таблицами, висевшая в вестибюле бассейна. Справа — таблица рекордов, слева написано, за какое время надо проплыть разные дистанции на первый, второй, третий разряды.
— Одна минута семнадцать секунд, — сказал Митька и тут же ужаснулся своему неслыханному нахальству — это время было лучше третьего разряда для взрослых.
Но было уже поздно, сказанного не воротишь. Тут уж или признаваться, каяться, или гнуть свое.
— Ну? Молодец! — сказал тренер. — Тогда зачислим тебя в группу разрядников.
Коля подозрительно поглядел на Митькины полыхающие огнем уши и незаметно ущипнул его за руку.
А тренер продолжал:
— Послезавтра у нас соревнования на первенство гороно. Открытие сезона. Будешь выступать.
— Он же больше месяца не тренировался, Анатолий Иваныч. И вообще… так сразу… — запротестовал Коля.
— Ничего страшного. Как проплывет — так и ладно. Если за одну семнадцать ходил, то в третий-то разряд уложится всяко, — ответил тренер, — а у меня в команде младших мальчиков человека не хватает, баранку поставят. Так что лучше уж какой ни на есть результат, чем никакого. Ты меня, братец, прямо скажем, выручил. Не забудь справку от врача.
И он пританцовывающей походкой ушел по своим важным тренерским делам.
По улице шли молча. Потом Коля сказал:
— Ну, гляди, Митька! Я за тебя поручился. Теперь хоть лопни, а слово держи. Приду за тебя болеть.
Коля вскочил на трамвай и укатил.
IV. Еще посмотрим, какой я трус!
Митька замолчал и огляделся — он даже не заметил, когда начался дождь. Все вокруг стало расплывчатым, белесым.
Таня поеживалась, видно, ей было холодно.
«Вот, заговорил человека до смерти, болтун, — подумал Митька, — может, ей все это вовсе и не интересно, может, она только из вежливости слушала, не перебивала. Конечно, из вежливости. Больно ей надо…»
— Я тоже, — тихо сказала вдруг Таня.
— Что тоже? — не понял Митька.
— Тоже обязательно-обязательно приду за тебя болеть.
Митька испугался.
— Что ты! Что ты! Не надо, очень тебя прошу, а вдруг… Не надо!
— Нет, приду, — Таня даже ногой топнула. — И ты обязательно всех победишь, вот увидишь.
— Гадалка ты, что ли, — пробормотал Митька.
— А у меня бабка колдунья, — Таня засмеялась, — и я тоже колдовать могу. Приду и наколдую тебе, вот увидишь. Сейчас пойду и узнаю у бабки специальное такое колдовство, чемпионское.
— Да, тебе-то, конечно, смешно, а мне вот… А что, если взять и не пойти, а? Точно! Заболел, скажу. А уж потом, когда потренируюсь, тогда пожалуйста. А то пришел человек, а его — раз! И сразу в котел с кипятком, сразу на это… на гороно аж? Ведь правильно я говорю? Ведь верно ведь?..
Митька вдруг до того испугался, что ему и вообще-то плаваньем заниматься расхотелось.
Вот ведь — даже дома ничего не сказал, а тут этой посторонней почти девчонке взял и все выложил. Теперь придет, увидит… Потом в школе позору не оберешься, сама же всем раззвонит.
Митька в этот момент ужасно раскаивался в своей откровенности и почти ненавидел Таню за то, что она на эту откровенность подтолкнула.
Потом он немножко опомнился.
«При чем здесь она, — подумал он. — Она меня за язык не тянула, сам все растрепал. Эх! Неужели же я трус?! Врун да еще и трус! Вот это да!»
Он даже растерялся. Поднял глаза на Таню. Она глядела ему прямо в лицо.
— Если ты сделаешь это, Митька, я тебя на всю жизнь запрезираю как последнего труса, — сказала она, — и ты сам себя презирать станешь. Ерундовая у тебя сделается жизнь, Митька.
— Ладно, — буркнул Митька, — посмотрим еще, какой я трус.
Он повернулся и почти побежал от нее куда глаза глядят.
V. На старт!
Удрать бы!
Митька встал со стартовой тумбочки, сделал несколько шагов к двери с табличкой «Душевая» (из бассейна можно выйти только через душевую), но тут же стремительно вернулся и снова сел, обняв острые коленки.
Он поглядел на трех своих соперников.
Они спокойны и уверенны.
Трое ладных загорелых мальчишек в одинаковых шерстяных трусиках с белыми поясками — форма.
Митька стыдливо подтянул свои сатиновые широкие трусы, такие неспортивные, нелепые здесь, в бассейне, и залился краской.
Это было просто ужасно, что он, как оказалось, забыл в предотъездной суете свои плавки на старой квартире. Вчера весь дом перерыл и не нашел.
Когда в микрофон объявили фамилии участников очередного заплыва и Митька, с замирающим сердцем, подошел к своей крайней слева тумбочке, на трибунах захихикали.
А трое мальчишек презрительно оглядели его и отвернулись. А один, кажется, даже фыркнул.
И Митька почувствовал себя таким несчастным, смешным, неуклюжим, что чуть не заплакал.
Трусики висели нелепыми складками почти до колен, и ноги от этого казались тонкими и голенастыми.
Митька присел на тумбочку и застыл.
Он поднял голову к трибунам. Незнакомые мальчики, девочки смеются, размахивают руками, кричат.
Вдруг его как током дернуло — Таня, а рядом… О! Уж он ей это припомнит! — рядом Надька Королева!
И тоже смеются, о чем-то болтают, как ни в чем не бывало.
«Им-то что, — тоскливо подумал Митька, — ишь, смеются!»
Его колотила нервная дрожь.
Митька еще не знал, что так всегда бывает перед стартом. И даже взрослые, опытные спортсмены, будь они чемпионы-расчемпионы, тоже боятся. Все. Всегда. Перед любыми соревнованиями.
Этому состоянию и название подходящее «есть — предстартовая лихорадка.
Четверка пловцов делала последний поворот. Последние двадцать пять метров. Они приближались, а с ними вместе приближалось неотвратимое мгновение, когда Митьке надо будет встать на тумбочке и застыть перед десятками оценивающих чужих глаз — одних равнодушных, других враждебных, и только одна пара глаз, Митька знал это точно, дружеская.
Одна только Таня болеет за него всей душой, желает, чтоб он победил или хотя бы был не хуже других.
«Ну уж, фиг — «не хуже»! Она-то уж точно только за победу. Чудачка! Видит же, с какими ребятами тягаться надо! Хоть это оправдание. А все-таки здорово, что она пришла, просто здорово. Скорее бы, скорее!» — мысли Митькины скакали, путаясь. Он почувствовал вдруг тягостную слабость в ногах.
«Что это?! — с ужасом подумал Митька. — А вдруг я встать не смогу?»
Он снова взглянул на трибуны и увидел Колю Прохорова.
Еще один друг.
Коля кивнул, поднял над головой сжатые ладони.
Митька улыбнулся ему бледной вымученной улыбкой и отвернулся.
В это время репродуктор ожил и произнес железным голосом четкие угловатые слова:
— Приготовиться участникам следующего заплыва.
Трое мальчишек почти одновременно поднялись на стартовых тумбочках. Митька чуть помедлил, но сделал то же.
— Внимание! — прогремел репродуктор.
Митька присел на полусогнутых ногах, откинул руки назад и застыл.
И в это мгновение вдруг совершенно успокоился. Он почувствовал, как напряженное тело наливается упругой силой, становится легким и послушным.
— Скорее! Ну же! Скорее! — Митька шептал так громко, что ближний к нему мальчишка даже повернул голову.
— Марш!!! — рявкнул репродуктор.
Митька сорвался с места, врезался в воду и, еще не вынырнув, под водой, бешено заработал ногами. Так учил его Коля. Потом податливая вода расступилась и Митька изо всех сил рванулся вперед.
Конечно, будь он хоть чуточку поопытнее, он бы знал, что силы надо уметь распределять, что их может не хватить, но Митьке и в голову не приходили мысли ни о каких распределениях. Вперед! Изо всех сил!
Еще издали он увидел стремительно приближающуюся стенку бассейна и выставил руку.
Поворот!
И снова вперед, вперед, вперед!
Но вдруг Митька почувствовал беспокойство.
Ему показалось, что он один в бассейне.
«Что случилось? А вдруг я раньше времени сорвался со старта? Это называется фальстарт. Что же делать-то?»
И тут он, к неописуемому удивлению и негодованию тренера и публики, остановился и обернулся назад.
Трое других, ровно, голова к голове, только подходили к первому повороту.
Митьку оглушил шум. Трибуны ревели, визжали. Он заметил на бортике тренера. Он тряс поднятыми руками.
«Обогнал!» — изумился Митька, поглядел вперед на пустынные гладкие дорожки и сорвался с места.
Второй поворот… Третий…
И тут на последних финишных метрах, произошло что-то странное.
Еще недавно такая податливая, послушная: вода стала густой и вязкой. Как смола облепила тело.
А в желудке вдруг стало жечь, будто огнем. Митька еще чаще, сильнее замолотил руками и ногами, но ему показалось, что он совсем не двигается с места.
Он уже слышал шум всплесков справа. Но поглядеть туда не мог — он дышал под левую руку и плыл по крайней дорожке. «Догоняют. Все, — подумал Митька. — Я больше не могу».
Он из последних сил заработал руками, глотнул вместо воздуха воду, закашлялся. И в тот миг, когда он готов был остановиться, задыхающийся, ослепленный усталостью, рука его коснулась стенки бассейна.
Финиш!
Ноги его дрожали. Митька прислонился плечом к гладкой зеленой стенке и закрыл глаза.
На трибунах орали, хлопали, топали ногами.
«Чего это они? — подумал Митька. — Я же доплыл. Доплыл ведь, а? Я же первым доплыл!»
Кто-то тронул его за плечо. Митька поднял голову и увидел тренера.
Тот стоял на коленях на бортике бассейна, перегнувшись к Митьке.
— Ты чего остановился, чудак? Секунды две потерял.
— Думал, фальстарт. Какое время? — спросил Митька и весь напрягся, ждал.
— Нормально. Одна минута шестнадцать и две десятые секунды.
Митька подпрыгнул в воде, что-то заорал непонятное и ликующее и вдруг встал вниз головой, только ноги торчали над водой.
— Вот чудак-парень, — тренер покачал головой.
Митька взлетел по лесенке на бортик, смешно подтянул мокрые трусики, шмыгнул носом.
На трибунах засмеялись, но Митька не обиделся. Он сам засмеялся.
Тоже делов-то — трусы! Велика важность, не в трусах дело.
Он поднял голову и улыбнулся. Всем — Тане, Коле Прохорову, Надьке, всем-всем.
Пусть себе смеются. Они не обидно смеются, а как надо, с понятием.
VI. Испытатель
Прошло два месяца.
Митька ходил в бассейн через день.
Он уже носил на куртке такой значок: бегун на синем поле, а внизу цифра II. Значок второго спортивного разряда.
Ни у одного пятиклассника в школе не было такого значка. Второй взрослый разряд — это вам не кот начихал.
Только у очень немногих старшеклассников были такие.
Теперь ему смешно было вспоминать и свои терзания и свои нелепые трусы на первом соревновании.
Мама купила ему прекрасные японские плавки — полосатые, просто загляденье. И Митька уже почти не выделялся среди ребят своей группы.
Почти, — потому что он был все-таки помладше других и самый на вид щуплый, даже нельзя сказать — щуплый, а просто потощее других.
Анатолий Иванович смеялся, говорил, что Митька еще не успел накопить мяса, а о жире и говорить нечего — кости, туго обтянутые кожей, да под ней витые веревки мышц, шмыгают, как юркие мыши.
Вообще-то по сложению своему Митьке полагалось бы плавать брассом.
Почему-то так уж получалось — тощие и длинные — брассисты, а поплотнее, пообтекаемей — кролисты.
Но Анатолий Иванович говорил, что нет правил без исключений и еще, что у Митьки талант от бога.
Он, конечно, не Митьке это говорил, а какому-то незнакомому пожилому дядьке, который пришел как-то на тренировку и внимательно разглядывал всех цепкими, колючими глазами. Неприступный такой дядька. Толстый — настоящая глыба-неулыба.
А потом их построили, и этот дядька подходил к некоторым и бесцеремонно ощупывал, оглядывал. Митьку тоже ощупывал. Больно ухватил его за плечо, помял, потом ткнул жестким пальцем в живот и хмыкнул.