А то вдруг посыплются из самолётов чёрные точки и понесутся к земле. Кажется, вот-вот упадут. Но нет — точки на лету превращаются в огромные диковинные цветы. Цветы медленно идут к земле, опадаьот, и вот они уже обернулись бойцами, которые бегут по полю и строятся в плотные, ровные шеренги.
Но одно дело — видеть самолёты издали, и совсем другое дело — видеть их вблизи, на аэродроме. И не только видеть, но и знать, что на одном из них ты сейчас полетишь.
Не мудрено, что Миша от волнения то и дело дёргал папу за руку:
— Папа, а где наш?… Папа, а где наш?
На поле было много самолётов. Одни неподвижно стояли рядом на земле и чуть ли не касались друг друга своими большими, раз навсегда распростёртыми крыльями.
Другие шли по траве. Миша знал: это называется рулить.
Третьи были в воздухе.
— А вот и наш! — сказал папа.
Миша спросил:
— Где?… Где?
— Вон там!
В сторонке стоял большой зелёный самолёт с красными крестами на кузове и на крыльях. Издали был виден большой чёрный номер: «С-15022». Кабина лётчика выдавалась далеко вперёд. Два пропеллера по обеим её сторонам быстро вращались. Низкое солнце блестело на них, словно на громадных патефонных пластинках.
— Двухмоторный, АНТ… Да, папа?
— Об этом ты у дяди Серёжи спроси, — сказал папа. — Он лучше в таких делах разбирается.
Дежурный ещё раз проверил у них документы и повёл Мишу с папой по мокрой от росы траве к самолёту. И тут оказалось, что непонятные тележки со ступеньками — это просто такие лестницы, трапы. Когда нужно, их подкатывают к дверце самолёта.
Миша с папой поднялись по такой тележке-лестнице и очутились в машине.
Пол круто поднимался вверх. Слева и справа были длинные скамейки. Похоже было на автобус. И, как в автобусе, пахло бензином.
Миша сел было, но сразу же вскочил:
— Папа, а мы ещё не летим? А когда мы полетим?
Он всё вертелся. То смотрел зад — туда, где дверь, то вперёд — в окно, то на кабину пилота.
Там, за приоткрытой дверцей сверкали рычаги, кнопки, приборы…
Вдруг оттуда выглянул дядя Серёжа. Его трудно было узнать. На нём был синий комбинезон, кожаный шлем, кожаные перчатки.
Миша крикнул:
— Дядя Серёжа! Это вы нас повезёте?
Дядя Серёжа кивнул головой.
— А скоро мы полетим?
— А тебе не терпится?
— Ага!
— Ну, тогда скоро.
Дядя Серёжа помахал Мише рукой в перчатке. Дверца закрылась. Моторы заревели громче. Папа сказал:
— Не вертись! Сиди спокойно.
— Папа, а если я не могу… Я поверчусь и перестану.
Моторы зашумели ещё громче. Самолёт дрогнул и покатился по земле.
— Ура, летим! — закричал Миша.
Но самолёт всё шёл по земле, как самый обыкновенный автобус.
Миша припал к окошку. Совсем близко мелькала жёлто-зелёная земля.
— Папа, — крикнул Миша, — смотри, не можем взлететь!
Но тут боец с флажком, который стоял на поле, сразу как-то укоротился, перекосился и промелькнул под крылом. И всё поле немного перекосилось.
— Что это, папа?
Миша не столько услышал, сколько понял по папиным губам, спрятанным в густой бороде:
— Летим!
— Как? Мы же не взлетали! Ой, правда, летим, летим!
Миша повернулся к папе и крепко обнял его. Он был счастлив. Да и то сказать — не каждому мальчику удаётся полетать на самолёте, да ещё с папой, да ещё со знакомым лётчиком!
— Папа, я сразу дневник, ладно? Папа кивнул головой.
Миша достал из кармана красную книжечку, вынул из полотняной петельки карандаш и стал записывать: «Путешествие началось. Моторы работают нормально. Видимость…»
Миша посмотрел в окно, чтобы определить видимость.
Внизу зеленела земля. Она стала огромной. Её края незаметно сливались с небом. Они словно были подёрнуты туманом.
На зелёном фоне белели крохотные домишки, кудрявились кусты, блестела длинная, извилистая ленточка с чёрточками, тянулись серые нитки. Всё было немного перекошенное.
Не сразу Миша догадался, что кусты — это лес, ленточка — Москва-река, чёрточки на ней — мосты, а нитки — шоссе.
Круглые тени от облаков лежали неподвижно на земле. Моторы равномерно шумели.
Иногда самолёт нырял вниз, и тогда Мише казалось, будто он на саночках скатывается с крутой горы, и в животе становится щекотно.
Иногда самолёт чуть покачивался с крыла на крыло.
А за окном всё плыла и плыла освещенная солнцем земля. Всё было хорошо видно.
Миша нагнулся над своей книжечкой и дописал:
«Видимость — хорошая».
Глава десятая
ЗАЯВЛЕНИЕ
Наталья Лаврентьевна в это время всё ещё сидела у открытого окна. Только что в комнате было шумно, суматошно, шли сборы, гудел низкий голос мужа, без умолку шумел Миша… А сейчас сразу стало так тихо! На полу валяются бумажки, бечёвки…
Она вздохнула, поднялась и села к столу рисовать.
Утром работается очень хорошо! Она стала делать обложку для книги Миклухо-Маклая «Дневники». Она разделила её на две части. Слева она нарисовала, как Миклухо-Маклай высаживается на незнакомый берег. Вдали виден русский корабль «Витязь». А справа она нарисовала, как Миклухо-Маклай через год покидает этот же берег. Большая толпа жителей провожает его. Вдали виден корвет «Изумруд».
Вышло очень хорошо. Наталья Лаврентьевна отложила обложку в сторонку для просушки и стала вытирать кисточки.
Раздался звонок. Наталья Лаврентьевна пошла открыть дверь. Это пришла молочница, тётя Поля. Она сняла с плеча и медленно опустила на пол мешок с бидоном.
Наталья Лаврентьевна сказала:
— Сегодня, Поля, только одну кружку.
— Почему ж так мало? — спросила тётя Поля, осторожно нагибая полнёхонький бидон над алюминиевой кружкой.
— Пить некому, — ответила Наталья Лаврентьевна. — Миши нет.
— Как так — нет? Неужто опять в лагерь проводили?
— Нет, Поля, не в лагерь. Он улетел.
— Куда ж это он? — удивилась тётя Поля.
— Улетел… С Петром Никитичем… В Литву.
— Ох, и как же это вы его отпустили? — сказала тётя Поля, затыкая бидон. — Вам небось и скучно будет без него.
— Я ведь тоже собираюсь ехать.
— Что это все мои клиенты разъезжаются! — сказала тётя Поля, разводя руками. — Куда ж это вы, Наталья Лаврентьевна?
— Не знаю ещё. Надо поехать рисовать для альбома «Победа», да всё никак не решу куда.
— Поехала бы к нам, Наталья Лаврентьевна, — сказала тётя Поля, присаживаясь на край табуретки, которая стояла на кухне. — У нас сейчас аккурат самая уборка. Очень интересно. Выйдешь в поле, а там одни бабы, одни бабы!.. Ведь это, я скажу, они тоже для победы стараются… — Она поднялась. — Значит, улетел? Скажи, какой шустрый!
Она взвалила на спину мешок с бидоном и ушла. А Наталья Лаврентьевна вернулась в комнату и подошла к Мишиной полочке. Там висела старая карта Европы. Наталья Лаврентьевна долго смотрела на покрытое красной краской пространство, на котором широко разместились буквы «СССР». Как всё-таки велика наша страна! Какими маленькими, чутошными выглядят все другие страны рядом с ней!
Она провела пальцем по Уралу. Здесь огромные заводы, здесь делают танки, пушки, самолёты… Это всё для победы!
Наталья Лаврентьевна села к столу, обмакнула кисточку в синюю краску и на куске плотной рисовальной бумаги написала:
«Урал или Сибирь».
Потом она стала споласкивать кисточку в стакане с водой.
А что, если, верно, поехать в колхоз к тёте Поле, на уборку? Ведь это тоже для победы.
Она коснулась кисточкой зелёной краски и написала:
«Колхоз».
А уголь? Шахтёры? Они тоже помогают победе. Наталья Лаврентьевна набрала чёрной краски и вывела:
«Донбасс или Кузбасс».
А можно ещё поехать к рыбакам. Нарисовать, как они выходят на путину, ловят рыбу. Они тоже помогают победе.
Ярко-синей краской Наталья Лаврентьевна написала:
«Волга или Каспий».
«Это всё хорошо, — раздумывала Наталья Лаврентьевна, — но ведь можно поехать и просто на фронт. Нарисовать, как идут в атаку наши бойцы, как стреляют «катюши», как пробираются в тыл к врагу разведчики». Красной краской она написала:
«Фронт».
Потом она перечитала всю свою разноцветную запись, окунула кисточку в стакан, набрала лиловой краски и стала медленно всё зачёркивать, кроме одного коротенького слова: «Фронт».
Вдруг за открытым окном кто-то громко, настойчиво стал звать:
— Миша! Денисьев! Мишка-а!
Наталья Лаврентьевна выглянула в окно. Внизу, на краю тротуара, стоял Мишин приятель Олег. В одной руке у него была толстая доска, в другой — топор.
— Тётя Наташа, здравствуйте! — кричал он, задрав голову вверх. — Разбудите, пожалуйста, Мишу.
— А что случилось, Олег? — спросила Наталья Лаврентьевна.
— Мы тут с ним мост через яму уговорились делать… Хватит ему спать!
— Миши нет, — ответила Наталья Лаврентьевна. — Да ты зайди. Неудобно кричать на весь бульвар.
— Нет?…
Олег стремглав побежал к воротам. Через минуту он уже стоял запыхавшийся перед Натальей Лаврентьевной.
— Куда же он делся, тётя Наташа?
— Улетел наш Миша, — сказала Наталья Лаврентьевна.
— Куда улетел?
— На самолёте, с папой. В город Вильнюс… К началу занятий вернётся.
— Во так так! Вот это номер!.. — протянул Олег. — Как же так, мы ведь договорились? Ничего не сказал, не предупредил…
— Да это, Олежка, всё внезапно так, сразу получилось. Он тебе напишет.
Олег махнул топором:
— Напишет!..
Он повернулся к дверям. Наталья Лаврентьевна остановила его:
— Постой, Олег! У меня к тебе вопрос один. — Она помолчала. — Вот, если бы тебе сказали: Олег, поезжай куда хочешь, куда угодно — на Урал, в Сибирь, на Волгу… куда бы ты поехал?
— Куда хочу? — переспросил Олег.
— Ну да, в любое место…
— И… на войну тоже?
— Да говорят тебе — куда угодно!
— Я бы тогда, Наталья Лаврентьевна, знаете куда? На войну! Разведчиком там или ещё кем-нибудь. Я бы там за отца отомстил. — Он поправил кепку, потом опять сбил её на затылок. — Да ведь не пошлют! Это всё одни разговоры… Я пойду, тётя Наташа.
Он перехватил доску поудобней и, задев ею за дверь, вышел из комнаты.
Наталья Лаврентьевна подошла к столу, достала чистый лист бумаги и начала писать, только уже не кисточкой, а пером:
В СОЮЗ ХУДОЖНИКОВ
Заявление
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
СТРАШУН-УЛИЦА
Глава первая
ПУТЕШЕСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ
В девять часов утра самолёт «С-15022» пошёл на посадку. Моторы замолчали. Пропеллеры вращались всё тише и тише, а потом и вовсе замерли.
А Мише казалось, будто он ещё летит. Кругом всё чуть покачивалось, двигалось. Перед глазами словно ещё плыла огромная зелёная земля с городами, полями, лесами и реками…
— Вот и прилетели, — сказал папа. — Пошли, Мишук!
Миша двинулся за папой к выходу. Здесь трап был не такой, как в Москве, не тележка, а просто доска с перекладинками. Миша сбежал по трапу и ступил на литовскую землю.
Из штурманской кабины вышел дядя Серёжа. Вразвалку, разминая затёкшие ноги, он подошёл к Мише, снял кожаную перчатку, вытер потное румяное лицо:
— Как дела, Михаил Петрович?
— Ничего, хорошо! — ответил Миша. Ему очень нравился дядя Серёжа.
— Не укачало?
— Ни капельки. Я бы целый день мог лететь!
— Молодец! Выходит, тебе в лётчики надо.
Миша был польщён.
— Дядя Серёжа, — спросил он, — здесь недавно были фашисты, да?
— Были, — ответил дядя Серёжа, — да сплыли.
Миша оглянулся. Ему захотелось увидеть следы фашистов. Но никаких следов как будто не было. Кругом зеленело поле, точь-в-точь такое же, как под Москвой, на станции «Отдых», где была детская железная дорога и где Миша один раз даже дежурил по станции.
— Миша, — позвал папа, — хочешь маме написать?
Папа приставил к груди полевую сумку и что-то писал на ней, будто на столике.
— Конечно, хочу!
— Тогда на вот, только побыстрей!
Миша взял папино толстое вечное перо и торопливо написал:
«Дорогая мама! Долетели хорошо. Дядя Серёжа угощал меня лётчицким шоколадом. Пока писать больше нечего, а то надо быстро. Твой М. Денисьев».
Папа передал письмо дяде Серёже:
— Вот, пожалуйста! Наталье Лаврентьевне.
— Будет сделано!
Недолго гостил дядя Серёжа на литовской земле. Самолёт стали заправлять горючим. Тем временем подкатил санитарный автомобиль. Из него на низеньких носилках стали выносить раненых и грузить в самолёт. Потом дядя Серёжа простился с Мишей и с папой, забрался к себе в кабину, моторы заревели, пропеллеры закружились, по полю пронёсся вихрь — и самолёт «С-15022» поднялся, лёг на курс и полетел навстречу солнцу, к Москве.
А Миша с папой сели в санитарную машину и поехали в город. Ехать было не интересно, потому что машина была крытая и Миша ничего не видел. Он уткнулся головой в папино плечо и задремал. Он устал после перелёта, да и ночью спал мало и плохо. Машину сильно подкидывало.
— Папа… пппочему так трясёт? Пап… а ребята тут есть?
— А где ж их нет? — отозвался папа. — Литовские есть, польские, всякие…
Но из-за тряски говорить было трудно, и папа замолчал. Машина быстро неслась по незнакомому городу. То и дело она сигналила, круто заворачивала, резко тормозила.
Наконец она остановилась. Стало слышно, как со скрипом открываются ворота. Миша вылез из машины и увидел обширный двор, вымощенный плитняком. В стороне белел маленький флигелёк, крытый тёмно-рыжей черепицей.
— Вот здесь моя «берлога», — сказал папа. — Заходи, Мишук, осваивай… Много мне с тобой бывать не придётся, так что ты уж привыкай.
Миша вошёл во флигелёк. Ему там очень понравилось. Там всё было белое — стены, кровать, стол, даже телефон.
Папа взял трубку, позвонил. Два санитара притащили большую, «взрослую» койку, матрац, бельё. Миша разделся, лёг на прохладную простыню, зажмурился:
— Здорово, папа! А ты?
— Я потом. Спи.
Папа вышел. Железный болт с визгом полез в отверстие в стене, и во флигельке стало темно. Миша понял: это папа закрыл ставни. Он свернулся в клубок и сразу заснул.
Сладко спалось ему на новом месте, так сладко, что он проспал весь день. Вечером он проснулся, увидел, что папы нет, и давай дальше спать. Утром папа с трудом его добудился:
— Мишук, как не стыдно! Сколько можно?
Миша виновато щурился, сонно улыбался. Он никак не мог понять: где же он?
В комнате полутемно. Сквозь косые дырочки в ставнях пробиваются узенькие полоски света, словно кто-то прислонил к окну тоненькие стеклянные трубочки, наполненные лучами солнца. Увидев эти косые — от сучков — дырочки, Миша вспомнил: ну да, он ведь в новом городе, в котором никогда ещё не был. Ведь это продолжается путешествие!
Он вскочил:
— Почему сразу не разбудил?
— Да я тебя час бужу! Вставай, соня, а то мне в госпиталь надо.
Папа открыл ставни. Стало светло. Миша оделся, умылся, сел за белый столик:
— Папа, а можно я потом пойду немножко погуляю?
— Если поблизости, около дома, тогда можно, а если далеко, тогда нельзя.
Миша ответил:
— Да нет, папа, я поблизости. А бинокль твой можно взять?